Французская революция: история и мифы

Близкой к этой точки зрения придерживаются и такие авторитетные французские исследователи, как П. Губер и Д. Рош. Рассмотрев разные определения понятия "буржуазия", существовавшие во Франции XVI-XVIII вв., они пришли к выводу, что, согласно наиболее распространенному из них, в него входила верхушка городского населения (bons citoyens), состоявшая в основном из лиц трех категорий: держателей должностей (officiers), торговцев (marchands) и получателей различного рода рент. Их всех объединял лишь одинаковый, "буржуазный", образ жизни, отличный от того, что вели, с одной стороны, дворяне, с другой – простолюдины. В остальном каждая из перечисленных категорий имела мало общего с другими, тоже входившими в состав "буржуазии". Они столь радикально отличались друг от друга и по источникам дохода, и по роли в общественно-политической жизни, и даже по своей социальной психологии, что авторы исследования сочли возможным назвать соответствующую главу "Буржуа и буржуазии", употребив понятие во множественном числе. Причем из всех этих "буржуазий" к капиталистическому предпринимательству имела прямое отношение лишь одна – торговцы [341] .

341

Goubert P., Roche D. Les Francais et l’Ancien R'egime. P., 1984. T. 1. P. 170-185.

Что касается предпринимательства, то новейшие исследования показывают: занимавшийся им экономически активный слой французского общества конца XVIII в. состоял не только из ротюрье, но и в значительной степени из представителей привилегированных сословий [342] . В своё время французские историки-марксисты предложили определять буржуазию по следующим признакам: 1) свободно распоряжается средствами производства; 2) применяет на основе свободного договора рабочую силу, располагающую только своей способностью к труду; 3) присваивает вследствие этого разницу между стоимостью произведенного товара и оплатой затраченного труда [343] . Однако, если приложить эти критерии к реально существовавшей социальной структуре Старого порядка, то окажется, что им в полной мере соответствуют такие дворяне, как Ле Камю де Лимар, основатель знаменитых медеплавилен Ромийи, или Игнас де Вандель, владелец ещё более знаменитого металлургического предприятия Крезо, но уж никак не те бездеятельные рантье, которые собственно и назывались "буржуазией". Таким образом, казавшееся некогда простым и самоочевидным понятие утрачивает в свете новейших исследований прежний смысл и определенность, распадаясь фактически на несколько других, одинаково именуемых, но почти не связанных между собой.

342

См., например: Кожокин E.M. Указ. соч. С. 25-27; Пименова Л.А. Дворянство накануне Великой французской революции. М., 1987. С. 48-50; Richard G. Noblesse d'affaires au XVIII si`ecle. P., 1974.

343

См.: Собуль A. Указ. соч. С. 164.

Итак, кого же во Франции конца XVIII в. можно считать "буржуазией"? Именовавшийся таким образом слой экономически пассивных рантье? Городскую верхушку третьего сословия в целом? Капиталистических предпринимателей, в число которых входили представители всех сословий, в том числе привилегированных? Или, действительно, точнее говорить не об одной, а о многих "буржуазиях"? [344]

Впрочем, какой бы ответ мы ни выбрали, сама по себе констатация того, что буржуазия была "разной", логически влечет за собой новый вопрос: Какая именно буржуазия совершила Революцию?

344

При отсутствии четких критериев понятия "буржуазия" французские историки решают эту задачу каждый по-своему. Причем даже те из них, кто тяготеет к Обществу робеспьеристских исследований, объединяющему сторонников "классической интерпретации", находят сегодня возможным употреблять это понятие во множественном числе – "буржуазии" (см., например, сборник статей: Bourgeoisies de province et R'evolution. P., 1987), хотя, как мы видели, ещё относительно недавно Собуль расценивал подобное дробление понятия ни больше ни меньше как покушение на теорию классовой борьбы. Перечень же таких "буржуазий" каждый историк, похоже, определяет сам. Так, Ж.Л. Иссартель, анализируя социопрофессиональный состав местных органов власти в регионе Средней Роны, выделяет "буржуазию Старого порядка", "торговую буржуазию" и "фабричную буржуазию". – Issartel J.L. Soci'et'es populaires et 'elections dans la r'egion du Rh^one moyen (1791-an II) // AHRF. 1998. N 314. P. 615, 618.

Коббен, пожалуй, первым поставивший эту проблему в подобном ракурсе, предложил проводить различие между буржуазией "растущей" (rising) и "приходящей в упадок" (falling). К первой он относил предпринимателей, занятых в торговой, промышленной и финансовой сферах, ко второй – оффисье и близких к ним по своим интересам лиц свободных профессий. При Старом порядке первая из этих двух социальных групп, по мнению английского историка, процветала благодаря происходившему в стране экономическому росту. Положение второй, напротив, ухудшалось из-за непрестанного падения цен на покупные должности и сокращения доходов их держателей. Соответственно, предприниматели не имели сколько-нибудь серьезных оснований желать ниспровержения Старого порядка, а потому и не играли в Революции столь заметной роли, как оффисье, которые собственно и возглавили движение против монархии. Именно держатели должностей и лица свободных профессий, то есть категории населения, далекие от капиталистического предпринимательства, и оказались, по словам Коббена, той "революционной буржуазией", что разрушила Старый порядок. И хотя Революция действительно освободила экономическую деятельность от многих существовавших ещё со времен средневековья ограничений, в этом она лишь продолжила политику, начатую ещё министрами-реформаторами при Старом порядке [345] . Свои размышления о том, какая буржуазия совершила Революцию, английский историк подкрепил ссылками на состав Учредительного собрания и Конвента, где торговцы, мануфактуристы и финансисты находились в явном меньшинстве (соответственно 13 и 9%), а большинство депутатов третьего сословия составляли оффисье (43 и 25%) и лица свободных профессий (30 и 44%) [346] .

345

Cobban A. The Social Interpretation... P. 54-67.

346

Cobban A. The Myth of the French Revolution. P. 111.

В дискуссии, вызванной выступлением Коббена, не раз отмечалось, что его концепция не свободна от некоторых упрощений и неточностей. Так, по мнению Дойла, исследовавшего динамику цен на продаваемые должности во Франции XVIII в., Коббен ошибался, говоря об устойчивой тенденции к снижению их рыночной стоимости. По утверждению Дойла, накануне Революции цены на большинство должностей, напротив, росли, что, по его мнению, не дает оснований расценивать оффисье как "приходящую в упадок буржуазию" [347] .

347

Doyle W. The Price of Offices in Pre-Revolutionary France // Historical Journal. 1984. N 27. Впрочем, в научной литературе высказывалось также мнение, что, несмотря на некоторое подорожание должностей к концу Старого порядка, на протяжении предшествовавшего этому столетия всё же преобладала тенденция к падению цен на них. – См.: Mousnier R. Les Institutions de la France sous la monarchie absolue. P., 1980. Vol. 2. P. 346-347; Малов В.H. Ж.-Б. Кольбер. Абсолютистская бюрократия и французское общество. М., 1991. С. 100-101.

Вместе с тем, многочисленные исследования, мощным стимулом для проведения которых стала указанная дискуссия, подтвердили, что поставленные Коббеном проблемы в целом актуальны и заслуживают самого пристального внимания. Не затрагивая всех аспектов этих дебатов, коснусь некоторых из них.

Наблюдение Коббена относительно существенных различий в экономических интересах и политических устремлениях разных "буржуазий" – в частности, предпринимателей, с одной стороны, и оффисье вместе с лицами свободных профессий ("буржуазии таланта", как их ещё иногда называют) – с другой – нашло подтверждение в целом ряде локальных исследований. Возьмем для примера такие большие, но столь непохожие друг на друга города, как Тулуза и Марсель.

Тулуза, где торговля и промышленность имели относительно слабое развитие, была известна, прежде всего, как один из ведущих административно-судебных центров. Расположенные там многочисленные суды обеспечивали городу важную роль в жизни страны и служили основным источником дохода для населения. Неудивительно, что именно судейские и, прежде всего, адвокаты парламента составляли наиболее влиятельную и богатую социальную категорию внутри третьего сословия [348] . Их образ жизни, существенно отличавшийся от того, который вело большинство коммерсантов, был близок к образу жизни дворян-землевладельцев. Свободные средства судейские также предпочитали вкладывать в приобретение земли [349] . Хотя социальная мобильность между группами, составлявшими верхушку третьего сословия, например между капиталистической и некапиталистической буржуазией, имела место, однако масштабы её были достаточно ограничены. Так, отцы 31,6% адвокатов тоже были адвокатами; 23,6 – юристами других специальностей (прокурорами, нотариусами и т.д.); 15,8 – буржуа-рантье и лишь 12% – коммерсантами [350] . В период "предреволюции" судейские в целом и адвокаты парламента в частности играли, как самая просвещенная и политически наиболее активная социальная группа, ведущую роль в организации парламентской оппозиции монархии. С началом же Революции и переходом Тулузского парламента в лагерь её противников лидерами "анти-аристократического" и антимонархического движения стали опять же не торговцы или мануфактуристы, а служащие судов низшей инстанции [351] . Ни о каком противоборстве предпринимательской буржуазии и дворян-землевладельцев не было и речи [352] . Даже такой авторитетный представитель "классической" историографии, как Ж. Годшо, признавал, что политическая борьба в Тулузе конца XVIII в. не вписывается в марксистские представления о "классовом конфликте" [353] .

348

Berlanstein L.R. The Barristers of Toulouse in the Eighteenth Century (1740-1793). Baltimore, 1975. P. 3, 47-55.

349

Ibid. P. 55-60, 67-77.

350

Ibid. P. 34-35.

351

Ibid. Р. 141 et suiv.

352

Sentou J. Fortunes et groupes sociaux `a Toulouse sous la R'evolution Toulouse, 1969. P. 469.

353

Godechot J. La R'evolution francaise dans le Midi toulousain. Toulouse, 1980 P. 33.

В Марселе, одном из ведущих центров морской торговли, между негоциантами и собственно "буржуазией", то есть верхним слоем городского населения, не связанным с коммерцией, при Старом порядке тоже существовали глубокие различия не только по источникам доходов, но и по культурному уровню и повседневному образу жизни [354] . С начала же Революции эти социальные группы повели между собой острую борьбу за влияние в городе. Как показал в своём исследовании британский историк У. Скотт, негоцианты, наиболее богатая и просвещенная часть населения, традиционно игравшая ведущую роль в жизни Марселя, связывали с созывом Генеральных штатов надежды на умеренные реформы по улучшению государственного управления. Однако, оказавшись в период избирательной кампании объектом резких нападок со стороны некапиталистической "буржуазии", они заняли оборонительную позицию, пытаясь сохранить своё руководящее положение. За подписание "патриотических" петиций негоцианты увольняли подчиненных, причем даже столь уважаемых, как капитаны морских судов; оказывали грубое давление на избирателей, наполняя собрания "буржуазии" своими людьми; а 19 августа 1789 г. даже тайно обратились к властям с просьбой ввести в Марсель королевские войска и предать суду "патриотических" лидеров. И всё же марсельским негоциантам не удалось сохранить принадлежавшую им ранее власть в городе: в феврале 1790 г. был избран новый, "буржуазный" муниципалитет [355] .

354

Как писал современник, "это будто два разных народа, которые под именем марсельцев составляют один". – См.: Carri`ere Ch. Negociants marseillais au XVIII si`ecle: Contribution `a l''etudes des economies maritimes. P., 1973. T. 1. P. 248; Кожокин Е.М. Указ. соч. С. 34.

355

Scott W. The urban bourgeoisie in the French revolution: Marseille, 1789-92 // Reshaping France: town, country and region during the French Revolution / Ed. by A. Forrest, P. Jones. Manchester, 1991. P. 86-104.

Если даже французские предприниматели при Старом порядке и поддерживали идею тех или иных преобразований, при этом они были далеки от каких-либо революционных устремлений [356] , французский историк Ж.П. Ирш пришел к подобному выводу в результате анализа такого массового источника, как прошения торговых палат и консульских судов, поданных в 1788 г. королю и в Королевский совет в связи с предстоявшим созывом Генеральных штатов, а также соответствующей официальной корреспонденции. Его исследование показало, что реальные чаяния предпринимателей не имели ничего общего с экономическим либерализмом, который проповедовали физиократы. Скорее наоборот. В физиократах – "людях системы" – коммерсанты видели своего злейшего врага и крайне негативно относились к выдвигавшимся философами Просвещения требованиям равенства перед законом и отмены привилегий. Не принимая идею единой и общей для всех свободы как отсутствия ограничений, деловая элита Франции стремилась к упрочению своих традиционных корпоративных свобод. "В конечном счете, – писал Ирш, – сами эти прошения были не чем иным, как требованием привилегий, подкреплявшимся ссылками на предыдущие привилегии. Надо ли нам удивляться тому, что для мышления, отвергавшего абстрактное единство закона, привилегия оставалась основной формой свободы?" [357]

356

См., например: Goubert P., Roche D. Op. cit. P. 184.

357

Hirsch J.P. Les milieux du commerce, l’esprit de syst`eme et le pouvoir, `a la veille de la R'evolution // Annales. Economies. Soci'et'es. Civilisations. 1975. №6. P. 1361.

Исследование Ирша продемонстрировало, что, вопреки широко распространенному в "классической" историографии мнению, капиталистические предприниматели не испытывали вражды к дворянам-землевладельцам [358] . Напротив, видя в земельной собственности наиболее надежный, а потому и наиболее притягательный объект инвестиций, владельцы торгового капитала рассматривали свой переход в статус землевладельца через аноблирование, либо иным путем, как оптимальную для себя перспективу. Вот почему, отмечает Ирш, "ничто не кажется более чуждым идеологии предпринимательской Франции, чем дух 4 августа" [359] . Даже если "капиталистическая буржуазия" и выиграла от Революции, заключает историк, сознательно действующим субъектом последней она явно не была.

358

Ibid. P. 1355.

359

Ibid. P. 1364.

Анализ социального состава депутатского корпуса Учредительного собрания и Конвента, предпринятый Коббеном, пробудил у исследователей повышенный интерес к этой теме. Хотя в целом его "ревизия" "классического" видения Революции, как уже отмечалось, вызвала весьма раздраженную реакцию историков-марксистов, даже оппоненты дали высокую оценку проведенному им анализу состава депутатского корпуса. "Прежде всего, – писал Ж. Лефевр, – воздадим должное г-ну Коббену за то усердие, с каким он составил перечень членов Учредительного собрания и Конвента по признаку их социального происхождения, подобно исследованиям такого рода, предпринимавшимся по инициативе Нэмира английскими историками в отношении палаты общин. Эти исследования можно было бы углубить, и французским ученым следует заняться ими" [360] . Слова Лефевра – своего рода "воспоминание о будущем". С 1939 по 1953 г. он и группа его сотрудников уже пытались составить биографический словарь депутатов Учредительного собрания, однако их проект так и не был завершен [361] .

360

Lefebvre G. Op. cit. P. 341-342.

361

Тырсенко А.В. Новый опыт биографического словаря: "Словарь депутатов Учредительного собрания" Эдны Хинди Лёмэй // Исторические этюды о Французской революции: Памяти В.М. Далина. М., 1998. С. 121-122.