Фронтир

Мы выбрали Прощание, все как один. Но только некоторым из нас было суждено пожинать его плоды.

Одним из таких несчастливых счастливцев стал я, однажды словно очнувшийся от жуткого сна на ступенях ашрама, босой, простоволосый, весь изъеденный язвами неведомых болезней, покрытый вполне узнаваемыми радиационными эритемами. Я знал, что означают эти красные пятна, что-то из прошлой жизни, некая сокрытая память.

Каким чудом я выжил, приговорённый, в той чёрной пустыне, что простиралась внизу, сколько дней я бродил там, потерянный, известно только Тому, кто нас объединил пред грозным ликом грядущего выбора. Тому, кто позволил нам сотворить обряд Прощания. Я же, ничтожный из людей, у которого когда-то было всё, жизнь, призвание, семья, будущее, чуть только очнулся и сразу же, сейчас смешно это вспоминать, поспешил замотать голову тряпьём, что осталось от оставшейся на мне одежды.

Всё-таки ашрам, святое место. Босые, грязные, изодранные в кровь ноги меня отчего-то не смущали.

Я ступил под эти своды, прислушиваясь к царящей тут тишине. В ашраме, как и сейчас, не было ничего, что напоминало бы о прежних временах. Сюда если кто раньше и наведывался, то делал это нечасто. Всё затянуто паутиной серой каменной пыли, ничего из привычного инвентаря вроде курительниц и свечей, которые стояли наготове даже в самых забытых Проповедью местах. Пустота и забвение. Только пустая каморка за алтарём, в которую едва протиснешься, да он сам, высеченный прямо из породы, монолитно с полом, словно гигантский гриб, проросший из самых недр земли.

Но то, что делало ашрам ашрамом, каким-то невероятным чудом здесь сохранилось в целости.

Помню, слёзы брызнули у меня из глаз. Дни Прощания с того и начались. Во всех ашрамах кто-то словно разом задули сакральный огонь. Только огонь тот прежде был негасим.

Это был лишь первый шаг к пропасти, но, как я сейчас понимаю, его мы тоже проделали вместе. Сплотившись в едином порыве отрицания, мы потеряли и веру в Того, кто нас объединяет. А значит, мы потеряли всё.

Но в этом ашраме, затерянном в горах, ничем не выдающемся, даже наоборот, скромнейшем из всех, что когда-то были построены, едва заметная голубая искра по-прежнему мерцала над алтарём, согревая, утешая, даруя любовь к жизни.

Я так и не смог покинуть это место.

Сколько раз за все эти годы пытался собраться силами, спуститься вниз, туда, где ютились души немногих переживших дни Прощания, и рассказать, что не всё потеряно. Но стоило мне покинуть эти стены, сделать два шага наружу, на меня вновь обрушивалась царящая вокруг повсеместная пустота, рядом с которой отшельническая тишина ашрама казалась средоточием юной могучей жизни.

Там, снаружи, было мёртво и пусто. Мне было до слёз жалко всех тех, кто вынужден был ютиться во внешнем мире, даже не подозревая о том, что всё ещё возможно изменить. Да и какое откровение я мог предложить тем, кто рискнёт мне поверить? Привести сюда? Но здесь не хватит места и троим, мне и в одиночку-то приходилось годами здесь жить впроголодь, едва добывая на этих голых скалах скудную пищу, разве что воды из ручьёв тут было вдоволь.

Что и говорить, я выжил чудом. Молитва, бывает, творит невозможное, заживляет неизлечимые душевные раны, но бренное тело собой питать ничуть не способна. Что кривить душой, если бы случайный патруль нашей общей инопланетной Кша-Немезиды не наткнулся на меня, уже погибающего без сил на пороге ашрама, не оставил мне медблок, воздушный дезактиватор и месячный рацион, меня бы здесь уже не было, и этот ашрам остался бы таким же пустым и заброшенным, каким был до меня.

О, я действительно поверил в свою миссию. Хранитель последнего святилища на всей Альфе, без меня ашрам погибнет, сгинет в беспросветной тьме внешнего мира. Я служил последнему клочку нашего прошлого, как если бы оно до сих пор оставалось живо. И синяя искра вторила моим стараниям. Из года в год она становилась всё ярче, придавая мне сил.

Иногда их даже хватало на то, чтобы задуматься и об остальных страждущих этого мира. Но годы шли, и мои попытки покинуть своё убежище становились всё реже. Там, снаружи, уже выросло, должно быть, целое поколение людей, даже не подозревающих, что именно утратили их отцы. Для них дни Прощания стали чем-то мифическим, легендой, символом убогости и беспросветности их нынешней жизни. Что я им могу принести? Голубой огонёк над алтарём, который избавил бы их от невыносимого чувства одиночества?

Как мне им объяснить смысл существования всей нашего утлого мира, забытого Тем, кто нас объединяет?

Ни один мой соплеменник так и не заглянул в ашрам за эти годы, и только новые патрули внепланетников навешали меня изредка, каждый раз ненавязчиво предлагая помощь. Уже второй их визит позволил мне обзавестись приличной всесезонной одеждой и сменными реактивами для фильтров, все же прочие подношения удостаивались от меня лишь отрицательного качания головы. Дарители сего не виновны, они хотели как лучше. Но мы уже сделали выбор, предпочтя свою смерть чужой жизни. И лишь этот огонёк напоминал мне, что есть ещё и третий путь — своя судьба для этого мира, особая судьба.

И тогда они, словно однажды убедившись, что я действительно не нуждаюсь в их заботе, тоже прекратили свои визиты.

А я жил, не особо задумываясь о завтрашнем дне, лишь изредка с удивлением поглядывая на календарь, неужели так много времени кануло?

Всё закончилось единственным появлением незнакомого мне внепланетника. Патрульные, которые навещали меня когда-то, часто сменялись и редко кто бывал тут больше пары раз, да и давно это было, но его я бы непременно запомнил. В нём жила та же пустота, что бесновалась вокруг моего ашрама. Это выглядело как пустые глазницы мертвеца на живом лице уже немолодого, но и далеко не старика.

А ещё я сразу обратил внимание на то, какой жадный взгляд он бросил на синюю негасимую искру жизни над алтарём. Дальнейший состоявшийся между нами диалог лишь подтвердил первое впечатление:

— Старик, я вернулся на Альфу после долгих лет отсутствия. Как мало вас осталось, тех, кому я мог бы задать свои вопросы.

Внепланетник поник головой и быстро-быстро зашевелил губами, словно читал про себя неведомую молитву. Потом снова выпрямился, обжигая меня своими пустующими глазницами:

— Поэтому я прошу тебя, не откажи в ответе. Иначе знание погибнет вместе с тобой, знание, которое нужно не тебе, но твоему миру.

Губы сами сложились, произнося ответные звуки:

— Вы вели нас, несмышлёных, сквозь тьму невежества столько тысяч лет, и у вас действительно остались какие-то неразрешимые вопросы?

Как ни странно, гостю понравились эти мои слова. Он даже словно ожил, предчувствуя что-то своё, от меня сокрытое.

— Старик, ты просидел тут столько лет, и до сих пор не понял, что мы вовсе не те, кто в силах вести целый мир туда, куда он сам не пожелает идти?

— Вы, может, и не в силах. Сотни чужих планет вокруг одной нашей. Но она действительно не пожелала. Оглянись вокруг, нежданный гость, а если этого не хватит, расспроси тех из вас, что был тут, когда разверзлись дни Прощания.

— Мне незачем кого-то расспрашивать, старик. Я был здесь тридцать шесть лет назад. Я был тогда другим, но я всё видел.

Надо же. Он называл меня стариком. Но, похоже, это мне впору его именовать подобным образом.

— Ты всё видел, и у тебя всё равно остались вопросы? Хочешь знать, откуда всё пошло?