Фронтир

«Словно марш или гимн…» — была единственная мысль.

Сержант продолжал внимательно вслушиваться, пытаясь выделить из звуковых наслоений что-то своё, человеческое, ведь неужели ирны настолько замкнутая на себя цивилизация, что даже за прошедшие бок о бок тысячи лет у них до сих пор нет ничего от нас? И только ему казалось, что вот оно, сейчас станет понятнее, как следовала диссонансная нота, и всё рушилось в единый миг. Сержант второй раз слышал, как Золотце поёт, но тот источник, ключ к её поступкам, который он последнее время судорожно искал, по-прежнему оставались недоступен. Песня стихла.

Наступившая тишина показалась жутковатой, словно и не было только что этих голосовых переливов. А пела ли она вообще, или ему всё это по нездоровью чудилось? Осталось какое-то ощущение волшебства, нереальности происходящего, как во сне. С ирнами всегда так.

— Эта песня, о чём она?

Молчание в ответ. Не слышно ни движения, ни вздоха, Золотце даже не шелохнулась. Сержант открыл глаза и, почувствовав способность двинуть рукой, приподнялся на локте. Словно не желая замечать неловкость его движений, Золотце отвернулась к столу и принялась там перебирать что-то. Такими человеческими движениями.

Краем мыслей Сержант вдруг понял, что он — у себя дома, как только раньше не догадался?

— Она о счастье обрести дитя, — в ответе ни эмоции, но при этом что-то… Сержант не смог придумать что. Золотце говорила тихо-тихо, словно не она это только что пела во весь голос. Вот тебе и Золотце.

— На что похожи ваши дети?

И тут же — резкая, взрывная ответная реакция, простой взгляд из-под опущенных ресниц, резкий, бьющий и… соглашающийся, принимающий слабость собеседника.

— Информации не будет.

«Дурак, — вяло выругался про себя Сержант. — Не понять тебе их, никогда не понять». Розовое платьице впору десятилетней девчушке, бравурные песни о детях, строгий пиетет в их отношении и груда недвижимых тел на холме.

— Те беженцы, ты их… убила?

Золотце уже гремела посудой, сооружая завтрак (тьма побери, а может, ужин?), так что оборачиваться она не стала, выражение лица осталось неизвестным, голос же был ровным, как бронеплита.

— Благодарю, конечно, за предложение, но это твои кхуир’та … враги, — перевела она после паузы, — я не в праве, я не ты и я не твой Учитель. Настанет время, ты их сам и убьёшь, ведь это тоже неправильно — передаривать свои долги другим, не следует давать слишком много.

Сержанта передернуло. Человечество боролось в самом себе с желанием убивать на протяжении тысячелетий. С жуткой болью изживая эту потребность, колеблясь на самой грани выживания во время Века Вне, и потом, в тёмные века Второй Эпохи, тогда как ирны… Они отнюдь не отличались кровожадностью, например, смертная казнь как способ избавления от лишних членов общества у них перестала применяться задолго до основания первой звёздной колонии, но вот зачастую неписанный свод законов чести и понятие врага у ирнов были настолько зыбки, сложны и самое главное жестоки, что рядовому человеку постигнуть это всё казалось попросту невозможно. Даже специалисты в ксенопсихологии часто не сходились в оценках. Иные считали, что у них там, не переставая, до сих пор идут нескончаемые гражданские войны. Таинственное исчезновение мужской половины их расы тоже добавляло загадок.

Виной всем этим загадкам была сложнейшая структура причинно-следственных связей, указующая в далёкие пыльные тысячелетия. Ирны нарушили свои законы лишь однажды — после известных событий на Ирутане в бесконечно далёком 2621 гТС. Тогда человечество в буквальном смысле обрело право существовать, а Галактика Сайриус — свое начало. Почему они так поступили? Не зачем, а почему — эти два похожих по смыслу слова для ирнов были, по сути, антонимами. Или это проявился тысяча первый закон их бытия? Золотце, как единственно доступный в данный момент представитель их цивилизации, оставалась такой же тайной.

И Сержант пошёл ва-банк.

— Ты знаешь, я не стану этого делать. Не стану их убивать.

Золотоволосая головка вздернулась, и горящий угольями ядерного пламени взгляд вонзился ему в переносицу. Сержант замер. Это был второй раз, когда он видел на её лице подобное выражение. Первый был там, на холме. Ком застрял в горле. Прошла секунда, прежде чем выражение сменилось, однако она показалась вечностью. Увидев, как золотистая головка затряслась в неудержимом смехе, он перевёл дыхание, кажется, оброненная фраза принята за шутку. Очень смешную шутку. Вот почему ему ни разу не приходила в голову древняя банальность доморощенных контактёров — что, мол, хоть смеемся-то мы одинаково. Слишком разный то был смех.

— Ну, ты, Сержант, и даешь!.. — заливался золотцев голос-колокольчик, она всё содрогалась от смеха, только что не падала на пол. Оставалось просто молчать. Наконец, успокоившись, она протянула ему калебас мате и кусок местного ноздреватого хлеба с маслом.

— Всё чистое.

— Не сомневаюсь.

Золотце постепенно возвращалась в норму и уже спокойно наблюдала за тем, как Сержант ел. Когда он, борясь с предательским урчанием в животе, проглотил последний кусок, она отобрала у него калебас, при этом словно невзначай проведя ладонью по его руке, осторожно поставила сосуд на край стола, замерла на секунду и тут же резким рывком направилась к двери. Сержант молча продолжал наблюдать. Всё, на этот раз ты наговорился! У двери Золотце развернулась и, теперь, уже совершенно серьезным голосом сказала:

— Моя миссия на этой планете близится к своему исходу. Я скажу Ирутану, что вы готовы начать то, что задумано, теперь нам осталось увидеться лишь раз, когда ты сделаешь выбор. Постарайся быть при этом самим собой, таким, какой ты есть — оставь лучшее от человека, а остальное отбрось. Существо, избранное судьбой, имеет миина… Большой Долг. Жить с ним бывает непросто, но справиться с ним необходимо. Мне, кажется, удалось в тебе затронуть что-то, и вскоре тебе предстоит стать таким, каким должно. Жаль, что время подчас так быстро летит. Счастливо, Сержант. Мне пора, не буду мешать.

Дверь закрылась. Снова тишина, а он действительно так и не успел понять, что она имела в виду, когда говорила о том, кем он должен быть. Вдруг снова легкие, словно невесомые шаги. Сердце Сержанта болезненно сжалось, эти шаги он не смог бы перепутать даже во сне, никогда, пока жив.

— Сержант… — это прозвучало как полузадушенный выдох.

Боль за грудиной рассосалась. В проёме двери стояла Кеира. Волна блестящих, чёрных как смоль волос метнулась к нему, и Сержант тут же почувствовал, как маленькие теплые ладони принялись теребить его всё ещё слабые руки, а губы всё шептали: «зачем… Сержант, сердце моё…» Полилось знакомое тепло. Сержант улыбнулся, слушая, как бьётся дорогое сердце, и как Кеира, всхлипывая, говорит ему что-то, обняв за плечи.

— Прости меня, ты должен меня простить, они же могли… они же…

Кеира замолчала, опустив глаза. Сержант так любил это чувство, когда она касалась его, что желание о чём-либо думать само собой куда-то исчезло, будто унесенное случайным порывом ветра.

— Ты умница, что пришла, и не ты должна прощения просить, а я. Нам нужно забыть о том разговоре, раз и навсегда, — Сержанту снова показалось, что вот-вот, и снова начнется, сосредоточиться, не упустить, схватить, удержать этот неуловимый момент… — Мне нет прощения, мийон-тха сор Кеира, это… тебе, наверное, так сложна жизнь со мной, любимая. Если я ещё раз попробую от тебя сбежать, ты сразу бросай меня, слышишь?