Фронтир

И остановился. Занесенный меч сгинул, погасло непрошенное сияние. Эти, сколько их там, замерли, некоторые в замешательстве отступили. Сержант чётко уловил спад направленной на него агрессии. Знакомое ощущение, будто из глубины чахлого здешнего леса к ним приближалась буря. Слабый ветерок нёс в себе грозную силу огня и камня, воспринятую давними предками и ими же возведенную в культ. К ним приближалась высокоразвитая единица малопонятного общества. Сержант почти ничего не видел, но и так сумел сообразить, чего испугались его убийцы — до него отчетливо дошел эмоциональный поток ирна. Его ни с чем не спутаешь.

Последовавшее за этим случилось мгновенно — даже тягучее время подчас неспособно передать всю завораживающую красоту процесса. Поваленные друг на друга бесчувственные тела. Тишина и расплывчатое пятно её лица.

— Схуэни, мать всех битв, я вижу перед собой маску смерти. Как ты мог допустить такое? Необходимо до беспамятства накачаться, чтобы отключились даже резервные рефлексы. Ты это нарочно, да?

Сержант попытался разжать губы, однако не смог. Едва ощутимая прохлада тонких детских пальцев — и зрение послушно обрело резкость. Внимательные голубые озёра этих глаз спрашивали и объясняли одновременно. Потом на миг сомкнулись, и тёмный заряд тут же послушно исчез. Прекрасное лицо, достойное лучшего, чем Сержант, ценителя красоты, вытесняло всё, заполняя собой сознание, гася скупую искру воли.

— Сегодня я тебе помогу. Нам ещё предстоит долгий путь, у каждого свой, но сейчас — иди за мной.

Что она в действительности хотела этим сказать? Ирнов мало слушать, их надо услышать, а на это у Сержанта уже не было сил. Последнее, что он помнил, это сильные, словно стальные руки, поднимающие такое огромное для них тело.

Интересно, кто её сюда привёл? Вряд ли её появление здесь является плодом досадного совпадения.

И долгая напряжённая тишина в ответ.

А потом началось неизбежное.

Всплытие из мрака, подъем из могилы, эйфория. Зловонное дыхание близкой смерти уходило в небытие. Через ломоту в костях и тянущее напряжение едва не скрипевших как несмазанный механизм мышц, через все клеточки тела, такого легкого, почти невесомого.

Но вместе с тем непомерно тяжелого — подобно тревожному сну, не дающему покоя душе, это непонятное ощущение сюрреализма во всей гамме захлестывающих чувств теребило, толкало, будило нервные окончания. Ему все-таки удалось выкарабкаться, и это было так прекрасно, даже несмотря на полную неопределенность, несмотря на смутное чувство потери чего-то важного, какого–то груза за спиной… несмотря на всё это, в нём царило ликование. Жив. Всё-таки жив.

Пришло в голову и другое: почему он чувствовал себя таким. Введение организма в состояние экстренной регенерации при поддержке следовой начинки творило свои чудеса. Подготовленные люди с особым образом перестроенными телами были способны самостоятельно исцелить у себя тяжелейшие, даже смертельные раны. Сердце, печень, легкие и даже некоторые отделы мозга словно по волшебству возрождались из небытия. «Народная медицина» — шутливо называл этот процесс Джон, когда они ещё были кадетами. Однако в чудесном таинстве таился подвох, человек сжигал годы жизни за одну возможность жить вообще, чуть утрата контроля — многочисленные новообразования поражали здоровые органы, иммунитет сходил с ума, начиная пожирать себя изнутри, одновременно переставая бороться с внешней угрозой.

А уж попробовать проделать этот путь, пока пациент не стабилизирован хотя бы на время, не зная толком, что творится в самых важных участках организма… Сержант по памяти сам себе поставил диагноз. Такое за обозримое время смогли бы вылечить только в приснопамятном саркофаге, под присмотром сотни интеллектуальных систем и пары квалифицированных докторов, а тут…

Но его сумели поставить на ноги. Могла ли это сделать Золотце, это маленькое, в пол его роста золотоволосое, неестественно розовощёкое, словно кукла, существо из других миров? Идеальное создание, будто сошедшее с полотна древних художников — такими изображали библейских ангелов. Он до сих пор так и не понял, была ли Золотце по меркам её расы по-настоящему взрослой, кто их разберёт. Недоступная для понимания и загадочная, как кошка, вместе с тем верная, как лучший друг, прекраснее самой любви, логичнее Центрального церебра «Инестрава-шестого» и жёсткая подчас, как броня боевого модуля класса «Нефариан». Она могла. Наверняка могла. Провести его сквозь лабиринты мрака, вытаскивая его с того света.

Ирны не чураются чего-то аналогичного нашей следовой начинке, но залатать Сержанта вдали от лаборатории можно было, только слившись с его бесполезным роботизированным телом в единое целое. А значит, в полной мере взяв на себя весь риск навеки застрять там, с ним, в полной темноте комы.

Скальпель, вот настоящий образ любого ирна. Предмет завораживающе прекрасный, но вместе с тем брутальный, остро отточенный и опасно сверкающий. Каждый способен по собственной воле стать лекарством и орудием возмездия — такая близкая нам и такая до сих пор непонятная цивилизация. Ирны с первого дня его создания входили в Совет Галактики, но никогда в делах людей не участвовали, их миры были намного старше человеческих колоний, однако в определённом смысле они давно уже остались позади в техническом прогрессе, остановившись там, где пожелали. За собственным Барьером.

Эту расу всегда окружала тайна.

Был момент в галактической истории, когда ирны имели все причины начать против террианских сил широкомасштабные боевые действия, но отказались от этого, простив нас за то, за что не прощают. Гуманоидная раса, живущая в нашей Галактике на полуста мирах, постоянно с нами рядом, но вместе с тем более далекая от нас, чем гордые Тсауни-летящие или коллективные интеллекты из Галактики Дзеган, Дома К’Каха. Чуждые, но не отчуждающиеся, они ничего не делают просто так, так что же, в конце концов, здесь потеряла Золотце?

Прохладные пальцы детской ладони вновь коснулись его лба. Сержант на этот раз легко открыл глаза, и на том спасибо. Внимательный, разделяющий чувства взгляд. Такие коралловые губы и пушистые ресницы бывают лишь на картинах. Странные чувства рождало это лицо.

— Всё прошло, Сержант, скоро сможешь и двигаться. Приготовлю тебе поесть.

«О-о-ох, да никогда я ничего не пойму». Один этот голос, уже окончательно утративший даже тончайшие нотки чужеродности, чего стоит — впечатление, что колокольчик звенит. Почти против собственной воли он разлепил губы и попросил:

— Золотце… Спой, пожалуйста.

А в ответ ни удивления, ни порицания, просто изучающий взгляд.

— Нечасто ты, Сержант, настолько явно высказываешь своё мнение о других. Сегодняшний день всё-таки тебя чему-то научил.

Что она этим имеет в виду? Некоторое время стояла тишина, словно Золотце задумалась, что бы ещё сказать. Он уже начал потихоньку пытаться припомнить, а не ляпнул ли он сам чего, и вообще, правильно ли понял хотя бы интонацию, с какой была произнесена ответная фраза?..

Песня полилась, словно издалека донесся раскат грома, чужинка тихо-тихо начала выводить странно звучащую мелодию, постепенно заставляя звуки незнакомого языка набирать силу, медленно переливы голоса заполняли комнату и, наконец, стали надрываться и клокотать в горле. Сержант лишь каким-то третьим чувством ощущал биение чужого ритма, пронизывающего сложнейшие созвучия музыкальной линии. Смысл так и остался непонятен, однако в песне явственно слышалось какое–то неуловимое ощущение силы, мощи и даже агрессии: так тяжёлый роботанк движется сквозь заграждения. Однако уловить это всё Сержанту удалось лишь поверхностно, так как в мелодию постоянно вплетались другие голоса, оставляющие за собой и вовсе какой–то хаос чувств.