Фронтир

Грандиозные картины, красочные описания которых Отрядный скороговоркой изливал на одинокого потерявшегося слушателя, они порождали в душе Ковальского совсем другое: образы новых промышленных центров, научных лабораторий, военных баз, горящих глаз, яростных криков… Его личный путь в Галактике окончательно зашёл в тупик, но Человечеству… ему нужен был этот новый вектор, этот плацдарм для борьбы не с проклятым врагом, не со страхами прошлого, от которых люди так здорово научились прятаться по тёплым уютным и пустым мирам.

Третья Эпоха заканчивается.

Ковальский напряжённо вглядывался в панораму, разворачивающуюся вокруг по мере вхождения гасящего орбитальную скорость челнока в атмосферу. Громоздкая, казавшаяся чрезмерной для такого маленького аппарата силовая броня и литой н-фазный корпус уверенно держали невероятно агрессивную местную атмосферную химию, однако во вспыхнувшем вокруг челнока плазменном коконе действительно творилось что-то страшное, пусть зелёно-голубой яростный рёв и не проникал в кабину. А вот — те самые клетки, о которых с такой экспрессией говорил во время полёта Отрядный. Может, это на наших глазах зарождающийся новый планетарный разум, может, просто невероятно усложнённая ксенобиологическая структура, ничего общего с разумом не имеющаяся.

И с этим они тоже столкнутся.

Неужели ему всё время теперь — вот так, ловя нечаянные мысли, как ускользающую змею за хвост, не имея возможности даже толком её обдумать?

Они уже приближались к конечной точке своего маршрута, осталось только вернуть всё как было, пусть Отрядный остаётся прежним, у Рэдэрика Ковальского достанет совести не разрушать безвозвратно то, что не он построил и то, что отнюдь не только он ценил.

— Майор, о чём это мы говорили, я отвлёкся.

— Ты рассказывал мне о Ню-Файри. А пилоны, они и вправду в темноте настолько красивы?

— Что вы, невероятно. Я вам сейчас покажу. По правому борту.

Повисло молчание. Дадим ему прийти в себя. На всё нужно время. Он же просто человек.

Шлюзование заняло в два раза больше времени, чем весь полёт сквозь атмосферу. Местные условия навязывали свои стандарты. Да и Отрядный, похоже, что-то всё-таки заподозрил, явно нервничая. Нет, он действительно уже не тот десантник, каким был когда-то. Напоследок — пожатие рук. Как ещё одно качание маятника, идущего вспять.

— Я завтра найду вас, обязательно найду. Вам нужно увидеть то, что является истинной силой, духом Ню-Файри, без которого эта планета никогда бы не далась нам в руки.

— Хорошо. Заходи прямо с утра. Я буду очень рад.

Улыбнуться в ответ — обязательно улыбнуться.

Они разошлись в разные стороны, Ковальский же подумал, что эта мимоходом назначенная встреча может всё-таки состояться. Даже вот как —будем считать её обязательной. Хотя зачем ему это всё, теперь. Простое маленькое подленькое предательство старого боевого товарища. Слишком мелко для человека, слишком обыденно для Избранного.

Вот дверь в его каюту, то есть в ту комнату его апартаментов, что могла бы считаться гардеробной, если бы не непривычные для опытного звездохода огромные размеры. Он вскрыл её мимоходом, лишь бросив косой взгляд и шагнув вперёд. Что ж, ничто не отвлекает, и нечему тебя избавить от собственных мыслей. Когда так много поставлено на карту не только его никчёмной крошечной жизни, но и всего человечества, займись лучше делом, как следует обдумай свой следующий шаг.

Резким свистящим движением ткань треклятого плаща скользнула с его плеч. Он почувствовал почти физическую необходимость скинуть одежду, лечь на пол, ощутить всем телом потаённое дыхание этой планеты: тяжкие вздохи живого тела грандиозного пилона, до которого теперь оставались считанные метры, гулкие, минутами тянущиеся ноты поющего в вышине ветра, злые свистки разрядов между огромными атмосферными клетками. Он не зря учился чувствовать мир. Теперь это стало его необходимостью.

Треск магнитных швов, поддавшихся, наконец, тем хаотическим силам, что бушевали сейчас в голове Ковальского, гулко отразился эхом от стен полупустой комнаты. Как же странно теперь выглядит его собственное, с годами изученное до последней чёрточки тело. Такое теперь… чужое, оно виделось чем-то неподвластным пока его сознанию. Уже на самой грани, уходя в такое знакомое теперь ничто, Ковальский активировал зеркальное покрытие стен и всмотрелся.

Ему можно на вид дать лет пятьдесят, а можно и сто пятьдесят, но эти глаза… С такими люди не живут, с такими люди умирают в мире, где нет понятия старости, где усталость от жизни считается единственной по-настоящему неизлечимой болезнью самого конца девятого тысячелетия.

Старик, глубокий старик, тебе словно удалось за своё несчастное столетие прожить с тысячу таких вот лет… разве подобные тебе вообще бывают?

Подобные — бывают.

Он не перешёл грани, хотя уже кожей чувствовал буйство энергий, с каждой секундой ускоряющееся вокруг его несчастного тела-носителя. Девушка. Она тоже была в зеркале. Голова на уровне его плеч, руки висят безвольно, буквально плетьми. Никогда до того он не замечал, какой неживой может быть одна лишь поза. Он узнал её.

Элементал Вакуума, Суилия, девушка-пилот.

Рано или поздно она бы всё равно явилась. Лучше рано.

Странное дело, не хочешь человеку плохого, и это тут же создаёт тебе массу проблем. Она ещё толком не пришла в себя после пребывания в медблоке, перед её глазами ещё мелькают картины, видеть которые довелось и самому Сержанту. Почему всегда нужно вот так… с мясом?

Майор Ковальский развернулся к ней всем корпусом, как хищник на добычу, разом делая помещение ужасно тесным, переполненным. Её глаза мигом скользнули по его покрытым шрамами плечам и вновь замерли, словно загипнотизированные, глаза в глаза. Она была уверена, что их история ещё не закончена.

— Майор, вы спасли наш Экипаж. Остальные не до конца это осознают, но я-то знаю, как всё было.

— Зачем тебе всё это, девочка?

Обращение не про уставу её слегка задело, но только слегка, человек по природе своей упорен в собственных заблуждениях. «И ты тоже человек». Она сменила выражение на своём лице, так что он невольно затаил дыхание.

— Ты хочешь мне вернуть какие-то долги? Ты думаешь, что любой долг можно и должно оплачивать?

Взгляд его свободно скользил по линиям тела вдоль стройных лодыжек, округлых коленей… Там, с правой стороны, где бёдра переходят в почти ещё детский живот, по-прежнему зияла фиолетовая глазница вытатуированного символа. Это ты искал? Да нет, всё и так ясно, хотя за то, что ему удалось рассмотреть этот знак, кое-кому придётся ответить на пару лишних неудобных вопросов. До боли знакомая едва очерченная девичья грудь, уютная ложбинка между них, до сих пор исполосованная крест-накрест двумя шрамами, трогательные впадинки над ключицами, чуть слишком длинная шея… Он видел её со всех ракурсов одновременно, во всей красе её беспомощной позы.

Она — детище Силикона. Она во многом живёт не здесь, а там, где царит любопытное существо его Эха. И это тело для неё — не более, чем мебель в этой комнате. Даже для тебя, Майор, всё иначе. Элементалы живут внутри своих сетей. Так в чём же смысл?

Стоп.

На него сейчас смотрит не она. На него сейчас смотрят они все.

— Не так просто, девочка.

Она вздрогнула всем телом, отшатнулась.

Он улыбнулся ей, только ей, погладив по короткому ёжику традиционно бритой, как у всех пилотов, головы.