Фронтир

— Это всё?

— Остальные Элементалы блокированы или не дееспособны, эту я выковыривал из недр самого корабля-прим. Кто сможет — присоединится к нам позже. Изнутри. Сейчас главное выиграть время, пока там у всех мозги окончательно не спеклись.

— Так точно, сорр. Проходите, я задраю люки.

«Я готова вести "Эмпириал". Я готова вести "Эмпириал". Я го… верьте мне, ребята».

Рубка штурмовика напомнила ей о тех временах, когда ещё зелёных, только начинающих помышлять о карьере пилота юнцов ярые инструкторы Галактума пытались заставить чувствовать подобную скорлупку продолжением собственных горячих пальцев, стать с ней единым целым, слиться… Тогда, на Силиконе, всё было до смешного просто. Кажется, теперь придётся повторить этот урок набело.

Ей снова предстоит кое-чему научиться.

Почти век ГКК залечивает раны, нанесённые его структуре катастрофой в Секторе Пентарры, которая повлекла за собой уничтожение крупнейшей Базы Корпуса в Галактике. Почти столетие кроваво-красные отныне крейсера косморазведки обшаривают приграничные области Галактики с одной лишь целью — разыскать скрывающиеся в чёрной бездонной пропасти пространства бесформенные туши рейдеров из мёртвой микро-галактики R-x.

Волею случая именно тому единственному, кто выжил в катастрофе начала века, выпал шанс поквитаться с врагом, быть может, именно тем, что ушёл от возмездия сил КГС после атаки на Пентарру. В конце концов, этим враг и отличается от других разумных рас Метагалактики. Он безлик и потому неразличим. Ты дерёшься с многоголовой гидрой террианских легенд, и это не новые головы вырастают во след обрубленным, это всё та же одна единственная смертельно опасная механоидная голова Железной армады.

Потому и нет радости в душе, нет ощущения, что довелось, вышло, получилось… Победы приходят и уходят, и только поражения навсегда остаются с тобой. Прошло слишком много времени, мой личный, карманный ад возмужал, стал глубже, плотнее, в нём уже нет места лишним чувствам. Врага тоже стало куда больше. Он ширился и рос всё это время, мой личный враг, я сталкивался с ним сотни раз в сотне воплощений, и уже позабыл то, самое первое. Где ты, мой гнев, где, моя ярость — одни воспоминания, отчётливые, но холодные. Зачем расходовать отведённые крохи эмоций на бездумное железо, что ярится сейчас за бортом «Эмпириала». Я иду к вам, но учтите, но в этот раз я не смогу проиграть, как бы вам и мне этого не хотелось.

Как не способен и выиграть. Чего так хотелось бы Совету. И не всё ли равно, очередная это изощрённая, нечеловеческая проверка или очередная превратность судьбы. Для тебя в том нет никакой разницы. Ибо твой враг, он внутри тебя, внутри твоей непогрешимой памяти, он остался там, где его не достанешь из главного калибра — в далёком невозвратимом прошлом.

Ковальский в последний раз оглядел тесную кабину штурмовика. Слева замерла, сжалась в комок девочка-пилот, которой вскоре предстоит совершить невозможное. Чуть позади ребята настраивали внешние каналы на работу прямыми импульсами. Им тоже будет сложно, но главное бремя — бремя решения досталось другим.

— Флот?

— Крыло ждёт команды.

Крыло… три десятка звеньев, а не крыло. Жалкая горстка ребят, идущих на верную смерть.

— Последовательность включения. Расчёт катапульт товсь. Паллов, не прозевай момент, вытащи столько, сколько успеешь. Пусть собирают Экипаж заново и помогают уводить корабль. Остальные крылья выпускайте сразу по мере готовности систем «Аоллы».

Ковальский почувствовал, как разом зажглась в черноте вокруг него россыпь тёплых огней. Раскрытых, дрожащих, голых нервов, едва слышно трепещущих под его взглядом. Они верили ему. «Вы уверены, Капитан?» — спросил его Борис. Капитан… он впервые назвал его Капитаном.

— Экипаж?

— Полная готовность.

Тонкий голосок, чуть дрожащий, с нечаянными детскими интонациями. «Ничего, девочка, после этого полёта ты станешь настоящим пилотом». Она тоже ни в чём не уверена. «Эхо будет тебе помогать. Там, в первые мгновения боя, ты проявила слабость, но не кори себя за это — никто из вас не смог бы совладать с такой лавиной. Ты правильно поступила тогда, справишься и сейчас».

— Церебр?

Мин-пятнадцать-сек готовность.

Ответ был слабым, с ним теперь едва могла говорить лишь та малая толика гигантских ку-тронных сетей корабля-прим, что его Эхо сумело выцарапать из лап врага. Ну, что ж, от церебра многое и не требовалось.

Пора.

Избранный сделал ход.

Пронзительный вопль пространства ударил по ушам, вбирая в себе дрожь материи и цунами силовых полей. Схватка, что разом ударила в пространство огненным ливнем, теперь стала для него лишь малой частью мира, требовавшего переварить всего себя в домне его сознания. Нечто вновь стало рядом с тремя витязями. Нечто неведомое, чего не понять человеку, да и не сможет человек пережить те мириады оттенков чувств, что стегали сейчас по его обнажённому «я». И тогда белый витязь в латах из света, чёрный витязь в латах из гнева и эхо витязя в латах из пустоты слились в одно целое, погружаясь в неведомое.

Хочешь править — перестань служить.

Хочешь познать — отринь в себе человечность.

Хочешь одолеть — забудь о победе.

Трое — одно.

Холод, отрешённость и безграничная мощь сознания.

Именем Совета — открыть шлюзы.

Целое пело Песню глубин.

Сотни тел, сотни глаз, тысячи килотонн, тераватты мощности стали единым целым.

И кулак ударил.

Глава III. Выход. Часть 5

Ковальский пришёл в себя с ощущением, что Дух уходил. Впервые казалось, что мудрое и могучее существо испытывает настоящий, неподдельный страх и потому старается устраниться, не показать слабости. «Да, даже ты не ожидал подобного. Рука Света, тебе открыта сама душа пространства, вот только — ад познания страшен даже таким, как ты». Нечто сокровенное уходило, утекало сквозь пальцы под тихий ропот Эха, что так любило задавать вопросы, под треск разрядов в пустом эфире, под отзвуки зова, что шёл откуда-то из потаённых глубин пространства, из того далёка, где таилась до поры всесущая Вечность.

Не сейчас, но позже, Её настанет пора вернуться.

«Эмпириал», отзовись!»

Не может он пока. Церебр рано или поздно справится, его фаги очистят сети за пару часов. Железяка выпотрошит блоки памяти, с корнем вырывая куски собственного сознания, не жалея о том, что раз за разом сам растворяется, уходит во мрак небытия. Он — справится, это цель его существования. Рэдэрику же Ковальскому теперь лишь необходимо дотянуть штурмовик до причального гнезда.

Космос перестал отныне звучать былой колеблющейся в пустоте высокой нотой потоков элементарных частиц и сгустков полей. Он стал истинным воплощением хаоса — обломки беспросветно-чёрной и прозрачно-голубой брони беспрестанно сшибались вокруг, тут же разлетаясь в снопах искр, пока разноцветные пузыри полей, ещё не окончательно скоагулировавших вокруг сожжённых генераторов, бледными призраками носились посреди поля битвы. Ковальский попытался вспомнить, скольким же из последовавших за ним людей удалось выжить, но у него не было на это сил.

«Эмпириал», отзовись!»

Не поддаваться панике. Вернуть контроль за собственным смертельно уставшим телом. Обернуться.

Кабина штурмовика ничуть не изменилась. У техники есть одно немаловажное достоинство — она, как правило, держится до конца. Смерть — так сразу, жизнь — так навечно. Пела панель контроля, медленно проворачивались концентрическими гемисферами навигационные построения на эрвэ-экранах, сенсоры под усердно отрабатывающей дубль-команды правой ладонью всё такие же — теплые и рифлёные. Одно не так — ни единого всплеска сознания под сфероидным куполом рубки. Мальчишки — живы, но без сознания, им особенно досталось, когда внешний фидер штурмовика отказал, не в силах справиться с возросшей на два порядка нагрузкой.