Fuck’ты

— Да ничего, я сейчас на тренинги хожу, так что все пучком будет. И потом, я же один бокал.

Даже Линду кинуло в дрожь.

Напротив меня сидел мужчина лет тридцати, статный, немного седой в висках, худощавый и дерзкий, он вызывающе оценивал толпу, собравшуюся за одним столом. Как позже мы узнали из диалогов, это бывший муж Киры, они прожили вместе много лет, а потом то ли он сменил ее на известную певицу, то ли она на Макса, к которому он обратился с просьбой предупредить о дате открытия аукциона. Гарнидзе, хватая маслины, которыми был украшен салат, наращенными ногтями, сказала, что сама предупредит. Как я поняла из их слов, у них дачи рядом в Жаворонках.

Я люблю Линду, и если надо, то я буду повторять это всю жизнь, как Марецкий мне. Особенно за ее раскованность!

— А что за аукцион? — спросила Линда.

— Да вот, все, полгода прошло. Сегодня Максим Моисеевич официально получил наследство. Кирочка ему завещала все свое творчество, — абсолютно без напряга ответил научный руководитель.

— Меня сейчас вырвет, — шепотом сказала я Линде и вышла из залы, она последовала за мной. Мы прошли мимо Кириной спальни, поднялись к ней в мастерскую и открыли тяжелые створки балконных дверей.

Линда впервые за наше с ней общение закурила. Мы травились ментоловым More.

— У меня школа была недалеко, хорошо было, — пустила я звуки в пустоту, глядя на учеников, проходящих после восьмого урока в сторону «Елок-палок». — Вот веришь, нет, а я бы вернулась в класс девятый, ничего не стала бы менять, просто заново пережила и как можно дольше оттягивала бы сегодня, — и зачем-то добавила: — Цени Глебастого.

Мы выкинули бычки, и они даже немного планировали от сильного ветра и самого обычного апрельского дождя.

— Сколько вы с Максом встречаетесь?

— Мы не встречаемся, но это что-то длится с ноября.

— Хрена себе.

— Прости, что не рассказала, я думала, что это мелочи.

— Ничего себе мелочи.

Наш разговор был прерван тем, что в комнату вошли Таня с Кариной, первая с планом, вторая с бокалом вина. Они сели на пол в позах лотоса, демонстрируя прекрасные навыки кундолини-йоги.

И после этого вы мне будете рассказывать про ее наркоманию? Даже мне захотелось бы покурить от такого запаха, а человеку, проведшему девять недель в NA, точно бы крышку унесло.

— Мы, наверное, поедем, рада была повидать, — включила я актерское мастерство по системе Станиславского.

— Я провожу, — Таня поднялась с пола. — Но мне нужно с тобой по-женски посоветоваться. Можно?

Они с Кариной переглянулись.

Ивановская вывела под руку Линду из комнаты. Мне это напомнило разборки в младшей школе. Когда при разговорах в женской раздевалке на физ-ре было точно такое же мизансценирование. В любом случае, ничего, заряжающего позитивом общения, это не предвещало.

Я встала возле двери, стараясь держаться на безопасной дистанции. Это был уже не разговор superior’a с егесtus’ом, а скорее двух Homo sapiens’ов. И к тому же я волновалась за свои глаза. Кто их знает, этих швабр?

Она начала беседу без промедления:

— Тебе, насколько мне известно, девятнадцать. Мне тридцать восемь. Я старше тебя ровно на жизнь. Не обижайся. Просто посмотри, что стало с Кирой. Сама скатишься до кокаина. Пойми, этот мужчина не для тебя. Он мой, да, я терплю его выходки — это залог брака. — Она аккуратно переминала кольцо из белого золота. — Я могу сказать ему, что беременна, но это глупо.

— Зачем ты все это говоришь?

— Уйди, пока не поздно, забудь. Пойми, иначе либо он, либо я испортим тебе жизнь. Я-то знаю себе цену. Недавно перевела ее в евро!

— Попробуй. Поверь, я сама разрушаю свою жизнь! И ни ты, ни твой муж ничего мне не сделаете! А в евро жизнь оценивается, только когда тебя заказывают.

— Так остановись. И кстати, ресторан, где вы были с Максимом, закрыли.

Я ушла. Откуда она знает про ту нашу встречу и что, черт всех подери, здесь происходит?

Мне надо было спускаться, потому как я боялась, что Линда либо получит моральный шок, либо набьет морду Карине. Второе, конечно, было больше мне по душе. Но только не сейчас.

У двери меня поймал Макс, сказав, что скоро приедет. Поцеловал в висок и улыбнулся спускающейся по лестнице Гарнидзе. Он не заметил слез в моих глазах, он ничего, кроме своих желаний, не замечает.

* * *

Мы пешком, без зонта, капюшона и поимки такси, шагая вялыми рывками по переулкам, кое-как доползли до «Печки» и заказали по супу. Ни я, ни Линда не сделали и телодвижения для того, чтобы поработать ложками.

— Скажи, неужели все врут? Неужели каждый что-то скрывает? Неужели все, чем мы жили, не более чем иллюзия?

— Не гони только. То, чем мы жили, было до того, как мы стали взрослыми. А повзрослели мы год, ну два максимум, назад. И сделали нас взрослыми не аборты, не венерические болезни, а встреченные люди. Согласись.

В конце концов, именно люди принесли болезни и аборты.

Когда сидишь возле тех самых дверей, где раздают диагнозы, вспоминается Саманта из «Секса в большом городе»: она упала в обморок еще до оглашения диагноза. Мы с Линдой оказались сильнее при этой проверке на прочность, а точнее, на чистоту в отсутствие душевного покоя.

Я лечилась две недели антибиотиками, и все прошло. Сейчас мы дружно с подругами обсуждаем эрозию шейки матки. Тогда это казалось апокалипсисом.

Тогда мы с Линдой поклялись не разглашать информацию об абортах и венерических заболеваниях. Я вдруг представила себе коалицию двух швабр, вскрывающих картотеки моей гинекологички, их разговоры с Вовой на тему трихомоноза.

Мы все врали друг другу.

Подошел официант невысокого роста и спросил, все ли в порядке — он признался, что был готов идти орать на повара.

— Да нет. Просто нет аппетита!

— Диета! — выпалила Линда, сплюснув ладонями щеки, дабы показать официанту наличие жировой прослойки даже на лице.

— Что тебе сказала Гарнидзе?

— Что я повторяю Кирин опыт… Слушай, у меня такой вопрос. Ты боишься чего-нибудь?

— Я боюсь, что у тебя крышу снесет.

— И я перережу вены, лежа по центру своей комнаты. Ты этого боишься?

— Маша, он получил в наследство немало. У него есть мотив.