Fuck’ты
Шрифт:
Он снял шубу и положил меня на коричневую кожаную кушетку. Пахло спиртом. Или это от меня воняло? Его руки были холодными, как ветер в начале февраля, он подул на них, пытаясь согреть дыханием.
Я сняла свитер и рубашку. Осталась в одном лифчике перед соседом, которого все равно не могла воспринимать как врача. Он был ниже меня ростом, коренастый и смуглый, русый и накачанный.
Его речь стала мягкой и стройной, куда-то ушла манера ставить ударения сильным понижением тембра — слова лились ровной тонкой струей. Все хирурги так говорят, когда сообщают о перспективе хождения в гипсе.
Жгут пережал левую руку, я решила впервые посмотреть на собственную вену. Рука побледнела, и кровяная река разделилась на несколько русел.
Он надел перчатки и спиртовой ваткой очистил место укола, достал шприц, полминуты прицеливался и всадил в тот момент, когда я меньше всего ожидала. Вот она, мужская сущность — вечно пытаются что-то в тебя впихнуть. Темно-багрово-фиолетовая жидкость начала наполнять сосуд… Он не отрываясь смотрел мне в глаза, удручающе, с негласным пониманием моего поступка.
— Меня сейчас вырвет.
— Дать судно? Ты не смотри на руку.
Я закрыла глаза. Был вертолет. Я улетала в какие-то неведомые пространства.
Очнулась от того, что холодная ватка снова прикоснулась в моей вене. Он сжал мне руку в локте и показал, где туалет.
— Да нет, мне уже лучше, только голова кружится.
Теми же коридорами мы вышли на воздух, я села прямо на снег. Меня выворачивало наизнанку.
Через полчаса Вова сделал мне какой-то укол, нейтрализующий рвотный рефлекс, и отвез домой. И сказал, что он гей. Результаты должны были быть вечером. Именно до этого времени я и посплю.
Мне приснился старый знакомый, Игорь, он учился на курс старше. Как будто он работал гардеробщиком в кинотеатре «Горизонт». Еще у него был пропеллер, как у Карлсона, только он не задавал глупых вопросов вроде «Малыш, а ты боишься жуликов?», а потом я разговаривала с фламинго. Наркотики определенно не идут мне на пользу.
Я проснулась от звонка в дверь, Вова пришел с какой-то кипой бумаг и упаковкой «Кетанов».
— Голова болит?
— Еще как.
— На, выпей, — он протянул мне таблетку и стакан воды.
Он еще с полминуты изучал мои результаты, прослушивая записанную на диктофон историю болезни Карины. Мы сверили числа — разница в промилле.
— С завидной вероятностью, это оно, — констатировал мой сосед, перебирая свои полукартонные бумажки. — Что делать будешь?
— Не знаю, — ответила я, садясь на кафельный пол моей мрачной зимой кухни.
Еще Вова сказал пить по пять таблеток активированного угля три раза в день, чтоб вся эта дрянь из меня вышла. Но как вывести из себя мысли?
Весь вечер я пролежала на диване, игнорируя постоянные вызовы Макса и продюсера съемочной группы. Надо было сдавать бриф для «Бриты».
В чем принципиальное отличие правды от обмана? В том, что вранье всегда обоснованно, оно имеет причину и следствия, а правда есть вне зависимости от желания, лжи может быть много, а правда одна. Реальность продолжает существовать, даже если ты перестаешь верить.
Жутко хотелось приехать к Карине, схватить ее за темные кудрявые волосы и бить головой о грязную
замасленную стену подъезда в ожидании ответа, чтобы ее бледные сухие губы дрожали. Мне было противно оттого, что я в семнадцать лет чуть не поседела из-за ее лжи, взламывала компьютер под натиском родителей и майора Кирпичникова, полрайона под обыски попали, родители на девять тысяч. Я чувствовала себя ребенком, которому только что сказали, что Деда Мороза нет, а в руках у меня огромная красочная коробка с подарком и пол-литра надежды. Кстати, о литрах…В каком-то истерическом душевном хаосе доехала до «На лестнице», заказав «Дайкири», позвонила Гоше, рассказала ему про морфий, после «Лонг-айленда» поведала о странном знакомстве с Максом. А еще Гоша сегодня случайным образом познакомился с Романовичем. Мир тесен. А спустя три «Маргариты» приехал пахнущий Armani и отвез меня домой. К себе. Жутко хотелось ему все рассказать — на мое счастье, вырубилась.
А наутро был самый ужасный секс в жизни, когда не чувствуешь мужчину, а тебе просто щекотно! И как Гарнидзе с ним живет? И что вообще происходит в этом мире?
Мы разъехались, договорившись пересечься ближе к ужину, он сказал, что у него ко мне серьезный разговор.
Может, о члене размером с палец, может, о жене размером с черную дыру, а может, о Шпенглере.
Снусмумрики
Подъехав к ресторану, где мы договорились встретиться с Марецким, я заметила в парковочной зоне машину Романовича. Эти номера я отличу среди сотен и тысяч других — то были первые, которые я запомнила — м099кс, ведь буквы — мои инициалы.
Я набрала семь цифр Макса и тут же увидела его лицо сквозь тонированное стекло здания, лишь по ночам открывающее своих обитателей взорам простых смертных. Он сидел в темно-коричневом кожаном кресле, в котором даже тяжеловес показался бы гномом. Макс был в свитере крупной вязки и светлых джинсах, ему не хватало лишь очков, чтобы показаться доктором наук, и более мягкого взгляда, чтобы представить его стоящим за кафедрой и учащим уму-разуму студентов. Через стекло и расстояние я ощущала аромат Cartier, это модифицированный Armani для меня.
Но, войдя внутрь, я вынюхивала Романовича, догадываясь, что он рядом. Его я чувствую кожей сквозь кирпичные стены и других женщин. Потому что я его…
На этой секунде, расслабившись от собственных почти высказанных в мыслях откровений, я едва заметила как прямо перед моим носом нарисовались Романович с Жанной. Хрен сотрешь.
Макс поднялся из кресла и протянул Романовичу руку в знак знакомства. Вспомнила, как Бриджит Джонс училась представлять людей друг другу:
— Это Алек, это Жанна.
А дальше что сказать?
— Фотограф.
Пусть будет так.
Господи, а Макса как представить? Арт-дилер?
И тут оно само собой сорвалось с губ:
— А это Макс, бывший мужчина моей бывшей преподавательницы по живописи, — представила я его Алеку. На всех шести метрах высоты повисло молчание, последовало рукопожатие и перекресный взгляд. «А ты чего ожидал?» — вопрос так и срывался с губ. Но я вовремя прикусила язык.
Макс взял меня за руку и потянул к столу.