Фуше

Роялистский мятеж 13 вандемьера (9 октября) 1795 г. вновь резко качнул термидорианский Конвент влево. «Охота на убийц» сменилась преследованием сторонников монархии. 4 брюмера (25 октября) 1795 г. на своем последнем заседании Конвент амнистировал осужденных ранее депутатов. В число амнистированных попал и Жозеф^{184}. Как образно выразился он сам: «Пушки вандемьера… в какой то мере вернули мне свободу и честь…»^{185}.

Во Франции установился режим Директории^[27]. «Эпоха Директории была временем господства над Францией людей умственно и нравственно ничтожных, у которых не было и той веры в революционные идеалы, которая могла до некоторой степени служить, если не моральным, то хотя бы историческим, оправданием власти якобинцев. Директория была… властью людей мелких и более или менее темных личностей, вынесенных на поверхность мутной волной революционного процесса…»^{186}.

«Годы нищеты»^{187} для Жозефа Фуше остались позади. В этих условиях Фуше не только смог, наконец, покинуть свое убежище, но и получил должность правительственного агента из рук директора Барраса.

Баррас

Поль Франсуа Жан Николя Баррас^[28] — потомок старинного, но небогатого дворянского рода из Прованса, — являл собой ярчайший тип политического деятеля эпохи заката Революции. В лице этого экстравагантного авантюриста и прирожденного хищника воплотились все самые омерзительные черты «героев 9 термидора»: наглая бравада, неуемное стяжательство, тщеславие нувориша, стремящегося выставить украденное напоказ, суровость по отношению к слабым, трусливое приспособленчество в отношении сильных, полнейшая нравственная развращенность, заставлявшая многих вспоминать об «эпохе регентства»^[29], цинизм и самолюбование. Пожалуй, лучшую характеристику Баррасу дал Альбер Сорель: «Он, — писал Сорель о Баррасе, — благовоспитанный человек с приличными манерами, весьма решительного характера, жесткий, одинаково способный на всякого рода coup d’etat^[30], готовый похитить государя, разграбить монастырь, завоевать колонию, подавить восстание, разогнать собрание, смотря по интересу минуты… соединяя всю испорченность старого порядка со всем цинизмом революции, жизнь его представляет как бы разыгрываемый на сцене реалистов роман конца века, развратный, похотливый, кровожадный, в роскошном переплете и с гнусными иллюстрациями»^{188}. Современники вполне обоснованно считали этого «решительного человека»^{189}способным на любую низость. Среди политических пигмеев времен Директории он в этом отношении даже выделялся, как самая крупная фигура государственного деятеля. Из всех жизненных приоритетов главными для Барраса были богатство и власть. Причем и то и другое можно и нужно было обрести любыми способами, не останавливаясь перед предательством, вымогательством, обманом, интригами, грабежом и банальным воровством. Но и власть Баррасу нужна была лишь потому, что, обладая ею, он мог иметь сколько угодно денег. Под стать Баррасу был его близкий товарищ и соратник Фрерон. «Путешествуя однажды вместе с Фрероном, Баррас «потерял» как-то 800 тысяч ливров казенных денег, причем в ответ на запрос по этому делу оба объяснили, что их карета по несчастной случайности опрокинулась в болото, где потонул безвозвратно портфель с казенными деньгами»^{190}.

Вернемся, однако, к событиям осени 1795 года. Почему тогда Баррас извлек Фуше из политического небытия? Конкретную причину «высочайшего» покровительства, оказанного бывшим виконтом бывшему монтаньяру, теперь назвать вряд ли возможно. Кто знает, может быть, Баррас припомнил опыт совместной работы с Фуше в Комитете по морским делам и колониям. Не исключено, что еще большее значение для директора имели воспоминания совсем другого рода, связанные с участием коллег в заговоре 9 термидора.

Четверть века спустя, находясь в изгнании, экстеррорист поведал об экс-директоре, в то время тоже изгнаннике, следующее: «Из всех членов Директории, — писал Фуше, — лишь Баррас был доступен своим прежним… коллегам; он… заслужил свою репутацию любезностью, прямотой и щедростью, характерными для уроженцев юга. Не будучи человеком искушенным в политике, он обладал решительностью и определенной ловкостью. Чересчур суровые суждения о его манерах и моральных принципах касались больше того двора, который его окружал и кишел пиявками обоего пола… он усвоил манеры республиканского принца, выезжая на охоту, содержа своих гончих, свой придворный штат и своих любовниц»^{191}.

На исходе осени 1795 г. в компетенцию Фуше вошли сбор и отправление в армию дезертиров и граждан первого призыва. Это занятие было малоприбыльным и малопочетным одновременно. Об отношении к нему неблагодарных «приятелей» Фуше, кипя от злости, писал: «Так, при республиканском правительстве, основателем которого я являлся, я был если и не подвергнут преследованию, то находился в совершенной немилости…»^{192}. Обстоятельством, еще больше ожесточившим Жозефа, был его вынужденный переезд из Парижа в Нар-бонн. Разумеется, переезд связан со служебными обязанностями Фуше, но его это мало утешает. Опять, как и в 1792 году, ему еще только предстоит поездка в Париж. Надо все начинать с нуля. К столице он продвигается медленно, но упорно. «Я имел терпение, — писал Фуше в мемуарах, — подождать; и в самом деле ждал довольно долго, но не зря»^{193}.

Весной 1796 г., по окончании своих трудов с дезертирами, Фуше с семейством перебирается в городок Сен-Ло, находящийся в 30 милях от Парижа. Здесь он занимается откормом свиней, сучением льна, — и тем и другим без особенного успеха. Разводить свиней гражданин Фуше берется вместе с компаньоном, ссудившим ему деньги. На ссуду Жозеф покупает маленьких поросят, чтобы, откормив их, продать потом за двойную цену. «Свиной бизнес» чуть было не окончился судебной тяжбой, так как Фуше пожелал заполучить львиную долю дохода от совместного предприятия. На помощь экскомиссару пришел Баррас^{194}.

Материальное положение Жозефа не блестяще. «Мне только что стало известно, — с раздражением пишет он сестре, — что в Нанте уверены в том, что я владею великолепным замком. В Испании, без сомнения. Несчастные… Походи я на них, я, конечно же, стал бы богачом. На моем месте они бы сколотили громадное состояние. Могут ли они понять, что я всем пожертвовал ради моей страны и остался лишь со своей работой и со своими способностями?»^{195}.

Время от времени Фуше покидает мирные занятия и появляется в Мулене, где организует, по словам осведомителя Аллье, «подозрительные сборища». Однако такое прозябание не для Жозефа. В 1797 г. он отправился на поклон к Баррасу, этому, по определению герцогини д’Абрантес, «карикатурному королю»^{196}, который нуждался в деловых людях. Директор облагодетельствовал его и на этот раз: Фуше получил чиновничью должность в Английской армии — «богатую пребенду», по выражению Мадлена, а также местечко в министерстве полиции. Деятельность в должности поставщика обеспечивает его материально в то время, как служба в полиции восстанавливает его душевный покой. 7 жерминаля V года (27 марта 1797 г.) у Фуше происходит прибавление семейства. Родившийся в этот день сын Фуше получает имя Жозеф-Либерте^{197}. Ровно через два месяца, 27 мая, в городке Вандом были гильотинированы руководители «Заговора равных»^[31] — Бабёф и Дарте. В мемуарах Фуше глухо упоминается об этом. «Друг» Бабёфа пишет о своих совещаниях с Баррасом весной 1797 г., о какой-то докладной записке, поданной им Директории и способствовавшей «искоренению зла»^{198}.

Фуше честно зарабатывает свой хлеб, «трудясь, как крот, во фрюктидорианском перевороте^[32] (4 сентября 1797 г.)…»^{199}.

«Советы, которые я дал директору Баррасу, мои предложения, мои пророческие слова в немалой степени придали триумвирам Директории бдительность и энергию, в которых (они)… нуждались»^{200}. Так весьма высоко, хотя и довольно туманно, сам Фуше оценил свои заслуги перед правительством в дни фрюктидора. Награду за «советы», данные директору Баррасу, приходится ждать целый год. В сентябре 1798 г. Жозеф назначен послом в Цизальпинскую республику вместо отозванного Труве. «Путь наверх» вновь открыт для гражданина Фуше.

Здесь есть смысл прервать повествование, чтобы разобраться, стал ли Фуше другим, пойдя на службу к термидорианским реакционерам и предав идеалы Революции? Но в отношении Фуше это риторический вопрос: он никогда не был революционером. «Фуше был заклятым врагом всех теорий; он был человеком с практическим складом ума и не отступал ни перед каким препятствием»^{201}. Эта фраза Меттерниха, невзначай брошенная им по поводу Жозефа, ставит все точки над «и»: политик, последовательно всем изменявший, беспринципнейший эгоист, Фуше органически, по самому складу своего ума не мог быть сторонником какой бы то ни было теории. Под маской революционера скрывался практик, обуреваемый неутолимой жаждой власти и богатства. «В лице этого деятеля, — справедливо заметил советский исследователь Я. М. Захер, — мы имеем перед собой тип законченного авантюриста, с самого начала своей карьеры поставившего перед собой только одну задачу — достигнуть личного преуспеяния и могущества»^{202}.

Вернемся, однако, к событиям 1798 г. Перебравшись через Апеннины, полномочный посол Французской республики сразу же обрел свое прежнее проконсульское величие. Разговаривая с представителями цизальпинского правительства, Фуше «поучающе» заметил: «Граждане директоры, возвысьте ваш дух наравне с событиями, не беспокойтесь о будущем. Прочность республик — в порядке вещей. Победа и свобода покорят мир»^{203}. В Милане Фуше установил тесную связь с главнокомандующим французскими войсками на территории республики генералом Брюном. Вместе с ним он занялся тем, что в своих мемуарах «изящно» обозначил как «замену отдельных лиц»^{204} в правительстве суверенной Цизальпинской республики. Поясняя эту загадочную фразу, Фуше писал: «Цель («замены» отдельных лиц) состояла в том, чтобы передать власть в руки людей, обладающих большей энергией и твердостью, и приступить к эмансипации юной республики, чтобы она могла дать толчок (к эмансипации) всей Италии»^{205}.

Этот «цизальпинский фрюктидор» прошел для его устроителей на редкость гладко. 20 октября 1798 г. «под протекцией французских войск и по предложению главнокомандующего (Брюна) 52 депутата (цизальпинского законодательного собрания) прислали свои просьбы об отставке и были заменены другими депутатами. В то же самое время три директора: Аделазио, Луози и Сопренси… были приглашены подать в отставку и были заменены тремя другими директорами… Гражданин Порро, ломбардский патриот… был назначен министром полиции. Это второе издание переворота 18 фрюктидора, осуществленное с такой легкостью, было затем санкционировано первичными собраниями: тем самым, — писал Фуше, — мы выразили уважение принципу народного суверенитета, получив одобрение народа мерам, принятым ради его блага»^{206}. Переворот, инициатором которого был Фуше, напоминал хорошо отрепетированный спектакль, где каждый участник великолепно знал свою роль. Единственным цизальпинским директором, нарушившим «сценарий», был проявивший строптивость Сопренси. Его пришлось выдворять из правительственной резиденции силой. Но в общем, — с удовлетворением отмечал посол Французской республики, — «мы преодолели все трудности без шума и насилия»^{207}. «Служебное рвение» Фуше, однако, не встретило одобрения в Париже. Инструкции Директории своему посланнику совершенно ничего не говорили о «замене отдельных лиц» в правительстве дочерней республики. Таким образом, все совершившееся 20 октября в Милане было самодеятельностью Фуше. Декретом 25 октября Директория аннулировала перемены, происшедшие в цизальпинском правительстве, и отозвала генерала Брюна, заменив его Жубером. В Милан был направлен чрезвычайный комиссар Риво, передавший Фуше распоряжение Директории о выезде из Италии. Жозеф проигнорировал приказ собственного правительства и остался в Милане в качестве частного лица. Это, разумеется, менее всего было связано с его желанием продолжить борьбу за эмансипацию Италии, принятое решение объяснялось, по-видимому, опасением Фуше, что по возвращении на родину ему придется дать отчет о своем «революционном творчестве» 20 октября. Как и много раз до этого события, он решил переждать грозу, тем более, что с новым французским главнокомандующим у него сложились неплохие отношения.

Генерал Брюн

Экс-посол высоко оценил генерала Жубера. По его мнению, «он был, без сомнения, самым отважным, самым способным и самым уважаемым из всех лейтенантов Бонапарта»^{208}.

7—8 декабря 1798 г., по распоряжению Директории, в Милане был совершен военный переворот. Фуше знал о перевороте, так как Жубер по-дружески заранее предупредил его об этом. И все же ему не удалось избежать острого беспокойства. Смертельно перепуганный Жозеф укрылся в деревенском домике близ Монза. Теперь для него гораздо опаснее было оставаться в Италии, нежели возвращаться в Париж, и, в то время как агенты Риво разыскивали его в Милане, Фуше находился уже на пути во Францию. В Париж он вернулся 9 января 1799 г. Неспокойное положение внутри страны, напряженная обстановка в международных делах, падение влияния недоброжелателей Жозефа — директоров Ребеля и Мерлена — все это позволило Фуше выйти сухим из воды. Правительству не до него, и миланская эпопея заканчивается для Фуше благополучно — в Париже констатировали, что он возвратился из своей миссии в Цизальпинскую республику, и только^{209}.