Фуше

Последующие 5 месяцев он «трудился» под покровительством Барраса, считавшего его «своим человеком»^{210}. Главный целью «трудов» было избавление благодетеля от двух его коллег. К июню 1799 г. эта цель более чем достигнута: из 5 директоров прежнего состава правительства в нем остался один Баррас. В новую Директорию, кроме Барраса, вошли Сийес, Гойе, Роже-Дюко и Мулен.

В первых числах июля 1799 г. Фуше был назначен послом в Батавскую республику. О том, что новое назначение являлось платой за услуги, свидетельствует конкретная, хотя и несколько загадочная фраза мемуаров Фуше. «Это (назначение), — писал он, — представляло род возмещения, которое новая Директория должна была мне дать»^{211}. На новом посту Фуше предстояло решить одну, но исключительно важную задачу — укрепить оборону союзной Батавской республики. Для этого следовало уговорить осторожных батавцев передать свои войска под начало генерала Брюна. Фуше прибыл в Гаагу 11 июля, свел знакомство с голландским главнокомандующим Даэнделсом, через два дня вручил свои верительные грамоты, и уже 15 июля доложил Директории, что батавцы приняли его требования^{212}. «Никогда миссия не приносила столь быстрого результата», — писал по поводу голландской миссии Фуше Луи Мадлен^{213}. По его мнению, этому успеху Фуше был обязан исключительно своему дару убеждать собеседников в правильности предлагаемых им решений. Разумеется, Фуше умел убеждать, но при этом нельзя забывать, что за ним был очень весомый «аргумент» в виде 14 армий Республики, созданных Лазаром Карно — «Организатором Победы». Кстати, сам Фуше нисколько не обманывался на счет причин своего дипломатического триумфа в Гааге: «Я убедился, — замечает он в мемуарах, — что ни Оранская^[33], ни английская партии никогда не будут влиять на судьбы страны (т. е. Батавской республики — А. Е.) до тех пор, пока наши армии смогут защитить Голландию»^{214}.

Тем временем в Париже внезапно открылась новая вакансия: пост министра полиции. По требованию Барраса с него был смещен Бургиньон — креатура Гойе^{215}. Директор обвинил его в неспособности совладать с усилившимися в стране беспорядками^{216}. Насколько справедлив был Баррас, упрекая экс-министра в провалах его ведомства, сказать трудно: к моменту своей отставки (20 июля) Бургиньон пробыл в министерском кресле меньше месяца. Впрочем, с пребывающими в этой должности случались и более курьезные вещи. Так, первый из министров полиции Республики, Арман-Гастон Камю, находился на своем посту всего… два дня (со 2 по 4 января 1796 г.)^[34]. Быстрая сменяемость министров полиции во Франции (за три с половиной года — с 1796 по 1799 г. в Республике сменилось десять министров полиции^{217}) свидетельствовала как о пристальном внимании правительства к этому ведомству, так и о неудовлетворительности его работы и организации. Баррас предложил назначить новым министром полиции гражданина Фуше. Кандидатура Жозефа не вызвала возражений в правительстве, напротив, она получила горячую поддержку. Министр иностранных дел Директории Шарль Морис Талейран заявил Баррасу, что «в то время, когда якобинцы столь дерзки… никто, кроме якобинца, не может… их одолеть»^{218}. «Лучшего человека, чем Фуше, для того, чтобы унять якобинцев — нет», — такой фразой Талейран подытожил свои рассуждения по этому поводу.

Глава II

ОСОБНЯК

НА НАБЕРЕЖНОЙ МАЛАКЕ

Г-н де Марвиль^[35] говаривал, что в полиции не может быть порядочных людей, кроме разве что ее начальника. Шамфор

Успех одаряет очень многим, только не друзьями. Вовенарг

20 июля 1799 г. Фуше был назначен министром полиции^{219}, а 29 — прибыл в Париж. «Именно тогда завершилась политическая жизнь Фуше в качестве санкюлота…», — писал один из его первых биографов^{220}. Впрочем, разве он был когда-либо настоящим санкюлотом?

Фуше с радостью принял новое назначение. «Я охотно сменил должность посла, — вспоминал он в мемуарах, — на управление полицейским ведомством… и 1 августа я приступил к исполнению своих обязанностей»^{221}. По собственному признанию Жозефа, ему хватило двух часов (!) для того, чтобы постичь сущность своих новых функций^{222}. Через день Фуше объявил с своей программе в качестве шефа полицейского департамента. 16 термидора (3 августа) 1799 г. была опубликована «Прокламация министра общей полиции — французским гражданам». «Я принял на себя обязательство, — заявил Фуше в прокламации, — восстановить внутреннее спокойствие, положить предел… избиениям… и притеснениям республиканцев, покончить с заговорами предателей и лишить надежды их соучастников за границей»^{223}. Коротенькая прокламация 3 августа в известной мере достаточно полно отражала действительные намерения Фуше и задачи, стоявшие перед его министерством. Та ее часть, где речь шла о восстановлении внутреннего спокойствия, безусловно, имела в виду «умиротворение» якобинцев; там, где говорилось о необходимости покончить с заговорами предателей, вне всякого сомнения, подразумевалась борьба с происками роялистов и их агентуры за границей.

Вместе с тем, министр полиции не жалел сил для того, чтобы его ведомство предстало перед публикой в более привлекательном или, по крайней мере, менее пугающем виде: «Необходимо, — говорил он, — убедить французов в том, что у полиции нет иной цели, кроме обеспечения порядка»^{224}. Сам Фуше был чрезвычайно высокого мнения о значимости порученного его попечениям департамента. «Гарантией безопасности какого бы то ни было правительства, — считал Жозеф, — является бдительная полиция, возглавляемая решительными и знающими людьми»^{225}.

Фуше — министр полиции. 1799 г.

Портрет работы Детаржа

Очутившись в министерском кресле, Фуше столкнулся с двумя основными трудностями: первая заключалась в том, что ему предстояло вести борьбу на два фронта, как против якобинцев, так и против роялистов; вторая — в реорганизации самого министерства полиции на новых основаниях. Что касается решения первой задачи, то к нему Фуше подошел творчески. Уже на третий день после вступления в должность он представил Директории декрет, направленный против роялистов. Директоры были удивлены, справедливо полагая, что в настоящий момент наибольшую опасность для правительства представляют якобинцы. Сийес прямо спросил у Фуше, почему тот не хочет ничего предпринять против якобинцев? «Если мы предпримем лобовую атаку (против якобинцев), — ответил министр, — наш успех сомнителен; поэтому мы должны принять меры против роялистов. Все якобинцы поддержат нас в этом, а на следующий день — мы покончим с якобинцами»^{226}.

Следующего дня долго ждать не пришлось. Обрушившись на роялистов, Фуше сразу же издал распоряжение, поставившие политические клубы под контроль властей. По приказу министра полиции были закрыты 11 наиболее известных газет и арестованы их редакторы. Все это под предлогом того, что проштрафившиеся газеты нанесли урон репутации наиболее почтенных граждан^{227}. 14 августа министр лично явился на улицу дю Бак в Якобинский клуб, закрыл его заседание и запер дверь этого некогда знаменитого собрания, положив ключ себе в карман. Придя в Люксембургский дворец (резиденцию правительства), Фуше не без кокетства водрузил свой трофей на стол изумленных директоров^{228}. «Его (Фуше)… друзья, его товарищи по оружию… которые более всех других посодействовали его карьере, стали первыми жертвами… метаморфозы, первой мишенью… его политики», — отмечал современник^{229}.

Нанося удары направо и налево, Фуше, однако, не забывал вести примирительные речи. Цель полиции — «безопасность для всех; отличительной чертой этого министерства (министерства полиции), — заявлял Фуше, — является профилактика куда больше, чем репрессивные меры, которыми надо смело пользоваться, если преступление не может быть предотвращено. Однако энергия должна заключаться в справедливости, а не в жестокости»^{230}. Из-под маски министра полиции вновь показалась знакомая дичина ньеврского проконсула-демагога и «умиротворителя» Лиона.

Шуан

Отдельной и довольно непростой проблемой для шефа французской полиции была борьба с шуанским движением. 40 тысяч крестьян-фанатиков, предводительствуемых местными кюре и дворянами-эмигрантами, представляли собой постоянную угрозу Республике на Западе. Фуше и здесь отошел от «традиционных» методов искоренения мятежа. Якобинский Конвент был склонен вести диалог с шуанами на языке пушечных залпов; термидорианцы и Директория бросались из крайности в крайность, то безудержно амнистируя роялистов, то подвергая их жестоким гонениям. Для подавления chouannerie Фуше широко использовал сотрудничество с пленными роялистами. Тем из них, кому грозила смертная казнь или длительное тюремное заключение, он предлагал свободу в обмен на сотрудничество. «Большая часть этих людей (т. е. пленных шуанов), — вспоминал Фуше, — предложила свои услуги правительству; я изыскивал средства для того, — с гордостью профессионала продолжал министр, — чтобы они не попади под подозрение в рядах собственной партии… почти все они оказывали ценные услуги, и я всегда мог сказать, что благодаря им и той информации, которую они предоставляли (мне), я преуспел… в том, что положил конец гражданской войне^{231}. Роялистам, безоговорочно признавшим существующий порядок вещей, гражданин министр оказывал высокое покровительство, уговаривая Директорию вычеркивать их имена из списков эмигрантов. Стремясь завоевать расположение знати, Фуше начал выезжать в свет, являлся с визитами в аристократические особняки Сен-Жерменского предместья. Постепенно произошло, как выразился американский историк Г. Коул, превращение лионского террориста во льва великосветских салонов.

Что касается реорганизации министерства полиции, то с этой проблемой дело обстояло, быть может, даже сложнее, чем с остальными задачами, вставшими перед Фуше, что объяснялось чрезвычайно несовершенной организацией полицейской службы при Директории. Министерство полиции — почти ровесник самой Директории — было создано 1 января 1796 г. Однако на деле единой полиции не существовало: политическая полиция находилась под присмотром и руководством самой Директории, а так называемая административная полиция была отдана «на откуп» местным властям. Какая-то серьезная организация полицейской службы во Франции отсутствовала^{232}. Пожалуй, единственное, что успело сделать правительство за 3 года с момента учреждения министерства, — это декларировать функции и цели полиции. Уголовный кодекс, принятый в это время, гласил: «Полиция учреждена для того, чтобы гарантировать общественный порядок, свободу, собственность, личную безопасность. Ее главный принцип — бдительность. Общество как таковое является объектом ее покровительства». Таким образом, Фуше пришлось создавать министерство полиции практически заново; это было новое министерство, министерство Фуше — его вотчина, его детище. «Я не стал изнурять себя, — писал он в мемуарах, — занимаясь незначительными деталями ее (полиции) организации… Я полагал, что все силы и способности министра (полиции) должны быть отданы высшей полиции, остальные (функции) могли быть свободно предоставлены шефам бюро»^{233}. Главным звеном в полицейском ведомстве Фуше была «высшая» или, как он обозначил ее, — «секретная полиция». Но в отличие от своих предшественников гражданин-министр не отделял ее китайской стеной от прочих частей своего департамента. В полицейской иерархии высшую ступеньку Фуше оставил за собой; его «кабинетом» была секретная полиция; чуть ниже располагалось так называемое центральное бюро, возглавлявшее местную (парижскую) полицию, но под личным контролем министра. Секретная полиция Фуше функционировала на «личной основе». «Вы не сделаете никакой важной полицейской работы, — поучал Жозеф своих подопечных, — если будете полагаться лишь на письменные донесения и рапорты…»^{234}. Министр сам входил в контакты с влиятельными деятелями, знакомился с мнениями, имевшими хождение в парижском высшем обществе. По словам Фуше, благодаря этой системе он «был лучше знаком с секретами Франции посредством устных и доверительных бесед, нежели посредством ознакомления с кипами письменного хлама…», который постоянно находился у него перед глазами. «Таким образом, — замечал Фуше, — ничто существенное для безопасности страны никогда не выпадало из поля моего зрения…»^{235}.

Понимая, что собственного авторитета ему явно не хватает, гражданин министр приложил немало усилий для создания своеобразного имиджа полиции как мощной государственной организации. В обществе Фуше стремился убедить всех в том, что его агенты многочисленны и вездесущи. Шутя, он, бывало, рекомендовал своим друзьям из Сен-Жерменского предместья^[36] заниматься заговорами только в его присутствии. Ибо в противном случае его, Фуше, непременно проинформируют об этом полицейские агенты, и он по долгу службы будет вынужден принять соответствующие меры^{236}. Как-то раз министр полиции даже высказался в том смысле, что в каждой гостиной и на каждой кухне во Франции у него есть свои люди^{237}. «Никогда еще никто не умел, — свидетельствует современник, — столь искусно внушать о себе такое высокое понятие; тайна Фуше есть тайна большей части тех, которых называют государственными людьми^{238}.