Галобионты

Через некоторое время Михаил Анатольевич осознал наконец, что он задержан людьми из неизвестной ему спецслужбы. С этой догадкой его мысли полностью прояснились. Тихомиров вспомнил все, что пережил за эти долгие тревожные часы. Перед его мысленным взором возникли мельчайшие детали прошедших часов, или дней? Михаил Анатальевич не мог сказать даже приблизительно, сколько времени прошло с того часа, когда за его спиной захлопнулась красная дверь Базы. Вдруг в пестром калейдоскопе впечатлений возникла одна мысль, заставившая болезненно сжаться его исстрадавшееся сердце. Его план объявить всему миру о существовании сверхсекретной Базы, на которой генерируют галобионтов, полностью провалился. Тихомиров не испытывал разочарования, так как с самого начала был почти уверен, что эта идея неосуществима. Михаила Анатольевича снедало гнетущее отчаяние, вызванное осознанием того, что вся его недолгая жизнь, отданная профессору Степанову, оказалась никчемной. Когда на смену слепой преданности руководителю стали приходить иные чувства, он утешал и поддерживал себя надеждой, что когда-нибудь его самопожертвование будет оценено. Внезапно в настроении Михаила Анатольевича наступила странная, удивившая его самого, перемена. Черная ненависть, которая грызла Тихомирова все последнее время, ничуть не уменьшилась, но теперь она была направлена не на профессора, охлаждение которого явилось для верного помощника непростительным предательством, не на Дзержинца, державшего их со Степановым в многолетней кабале, и даже не на Геракла, ставшего причиной разлада между между профессором и ассистентом, а на себя самого. Как ненавидел Тихомиров себя в эту минуту! Как тошно ему было вспоминать свою жизнь, растраченную впустую! Как больно было сознавать, что никто и ничто в этом бренном мире его не ждет! Но тяжелее всего было вспоминать о своем подлом малодушии. Предприняв безумную попытку разделаться разом со всеми своими обидчиками, Тихомиров уничтожил не их, не Степанова, Ни Геракла, ни Дзержинца… Михаил Анатольевич уничтожил самого себя, убил в себе последние остатки совести и человечности.

В последние свои минуты Тихомиров понял, что только он один виноват в собственном несчастье. В тишине просторной комнаты с белеными стенами и потолками раздался вдруг его тихий, но полный решимости голос:

– Я не должен больше жить, – произнес Тихомиров, вставая с кровати, – мне нет здесь больше места…

* * *

…Секретчик встречал у распахнутого окна хмурый осенний рассвет. Он только что распрощался с биологом Дворянским и собирался приняться за недочитанную информацию на дискете.

Генерал взял небольшой тайм-аут, чтобы выпить чашечку кофе с коньяком и вдохнуть свежего воздуха, надеясь, что утренняя прохлада поможет ему унять начавшуюся головную боль.

В этот момент дверь в его кабинет распахнулась без стука, чего никогда не случалось раньше. На пороге появился запыхавшийся референт:

– Товарищ генерал! – выкрикнул он. – Тихомиров покончил с собой. – Референт перевел дыхание. – Он разбил себе голову о каретку кровати.

* * *

Ни Дзержинец, ни Степанов не заметили, в каком состоянии пребывал Геракл. Он не присутствовал при их разговоре, занимаясь неотложными делами по восстановлению разрушенного, которые почти полностью легли на его плечи. Геракл выполнял свою работу исправно, по неподвижному лицу невозможно было заметить, какие мрачные мысли роятся в его голове. Все это время Геракл не переставал думать о тех, кого Степанов отправил на необитаемый остров.

После того, как они вернулись в лабораторию и обнаружили, к каким печальным последствиям привел взрыв, профессор все свое внимание сосредоточил на гебуртацицонной камере, в которой находилась женщина. В его память врезались все подробности поведения Хозяина. Стало ясно, что Степанов напрочь позабыл обо всем, кроме женщины. С виду Антон Николаевич сохранял полное спокойствие, но Геракла не возможно было обмануть. Он видел, что Хозяин готов пожертвовать всем, в том числе и собой, ради того только, чтобы адвентировать ту золотоволосую женщину.

– Хозяин, – произнес Геракл, – сразу, как только они убедились, что упустили время для установки психопрограммы, – этих галобионтов надо уничтожить.

– Они и так уже не выживут, – отмахнулся Степанов, – отключи на всякий случай электропитание от гебуртационных камер и займись вот этим, – профессор кивнул на галобионта, который находился рядом, – с ним все должно быть в порядке. Ты же контролировал изменение структуры перивителлинового пространства.

– Но, Хозяин, – возразил Геракл, – мы не успеем теперь осуществить установку психопрограммы.

– Это уже не важно, – ответил Степанов, не поворачивая головы.

– А если он получится не таким, как вы хотите? – продолжал настаивать Геракл.

– У нас будет возможность с этим разобраться, – Антон Николаевич досадливо поморщился и добавил: – перестань беспокоить меня по пустякам и делай, что тебе велено.

– Да, Хозяин, – ответил Геракл, склонившись над гебуртационной камерой.

Странное чувство возникло у него, когда, заглянув в оконце, он видел лицо мужчины.

«Может, это потому, что я первый раз осуществляю адвентацию?» – подумалось Гераклу. Но тут же он вынужден был признаться себе, что дело состоит совсем не в этом. Почему-то при взгляде на это бледное лицо с правильными чертами, ему на память пришел эпизод с Еленой. Как и тогда, на него нахлынула буря разнообразных эмоций. Это выбивало из колеи, лишало способности рационально мыслить и принимать мгновенные правильные решения. Геракл попытался определить, что именно беспокоит его при взгляде на галобионта, который в дальнейшем должен будет обязан ему жизнью. Если бы не Геракл, его постигла бы участь остальных собратьев, погибших от того, что в самый ответственный момент был нарушен процесс адвентации. Поведение Степанова казалось неадекватным не только Дзержинцу. Геракл удивлялся странному безразличию профессора к всем своим питомцам, сосредоточившись лишь на женщине. Но в отличие от полковника, он догадывался о причине этого равнодушия к галобионтам пятой серии. Увидев, как повел себя Хозяин в тот день, когда впервые в оконце гебуртационной камеры появилось лицо золотоволосой женщины, Геракл в тот же миг понял, что этого момента профессор ждал многие годы.

Тем не менее, понимая это, он не находил оправдания необъяснимой странности Степанова. В момент, когда они лишились большей части галобионтов, необходимо было позаботиться о достойной замене им, особенно в свете последних событий. Нужно было быть слепцом, чтобы не видеть, какой опасности подвергается База и все дело его жизни. И вот, вместо того, чтобы приложить максимальные усилия для своей защиты, Степанов с головой ушел в заботу об одном-единственном, по-видимому, очень дорогом ему существе, не принимая во внимание, что это легкомыслие ставит под удар и саму женщину. Геракл вполне ясно представлял себе, что будет, если Дзержинец узнает о существовании двоих галобионтов пятой серии. Он достаточно хорошо успел изучить полковника и был уверен, что такой человек не простит профессору его лжи. База, и сам Степанов, и так уже висели на волоске. Один приказ Дзержинца и от нее не останется и следа. Геракла удивляло, что Хозяин не задумывается над этим.

Перемены в профессоре он подметил еще по возвращении на Базу. Приближаясь к ней, Геракл с некоторой тревогой ожидал тщательного тестирования, которому обязательно подвергнет его Хозяин. Старался придумать правдоподобный рассказ, опасаясь, что Степанов сразу распознает все недомолвки и отступления от истины. Однако при встрече разговор потек по иному руслу. Хозяин все же обратил внимание на некоторые нюансы в поведении Геракла, но не придал им должного значения. Уже одно это настораживало, наводя на подозрения. Сцена в лаборатории, когда профессор вел себя, словно душевнобольной, еще более утвердила Геракла в его подозрениях.

Но окончательно он утвердился в мысли, что Хозяин несколько «не в себе» после взрыва на Базе. Чувствовалось, что Антон Николаевич всецело поглощен мыслями о галобионте-женщине и его не интересует ничто, кроме нее. В момент, когда Геракл окончательно понял это, в его душе шевельнулось ощущение, поразившее его самого своей кощунственностью – он осуждал Хозяина. Нельзя ставить под удар все, созданное годами тяжелейшего труда, только ради воплощения в жизнь какой-то безумной мечты. Хозяин сам учил Геракла, что каждый поступок обязательно должен быть обусловлен только одним понятием, которое он называл важнейшим и ценнейшим, и без которого, по его словам, невозможно достигнуть в жизни ничего. Степанов говорил о целесообразности.

– Все, что ты когда-нибудь сделаешь, даже ничтожная мелочь, может быть продиктовано только одним мотивом – мотивом целесообразности, и никаким иным, – часто повторял Степанов, – это, как закон жизни, как боль и наслаждение, как усталость и отдых. Для тебя нет понятия добра и зла, забудь о них, если еще помнишь, есть только целесообразность.

Однажды Геракл попытался возразить Хозяину.

– А как же то, что написано во всех книгах, которые вы мне давали? – спросил он.

– Я хотел, чтобы ты набрался как можно больше опыта, научился мыслить широкими категориями, мог разбираться в людях. Уверен, ничто не способно развить в мыслящем существе все эти способности так, как классическая литература, – терпеливо объяснял профессор. – В книгах, которые я дал тебе, собрана, без преувеличения, вся мудрость мира. Я хотел, чтобы ты вобрал в себя как больше тех познаний, тех наблюдений о жизни и человеке, что были собраны величайшими человеческими умами от античных авторов, до средневековых и современных. Глядя на тебя, я не жалею о потраченном на это времени. Теперь же тебе следует научиться из всех усвоенных знаний создать собственную концепцию, приемлемую именно для тебя. Ты же сам понимаешь, надеюсь, что тебя нельзя назвать человеком в буквальном смысле этого слова. Обладая человеческим разумом, кстати сказать, незаурядным для большинства индивидуумов, ты владеешь нечеловеческими способностями. Имея все самое совершенное от людей, ты выше человека, ценнее его и во сто крат могущественнее. Поэтому ты должен, просто обязан, обладать собственной философией.

Во многом она должна согласовываться с человеческой – это безусловно, но в то же время она не может быть ей идентична. Ты понимаешь меня, мой друг?

– Я понимаю, что отличаюсь от людей, – только и ответил Геракл.

– И тебе это нравится, не так ли, мой друг?

Геракл ответил не сразу, это не укрылось от Хозяина.

– Или ты не доволен этим? – настороженно спросил Антон Николаевич.

– Я доволен, Хозяин, – отозвался Геракл, – но мне хотелось бы понять людей.