Гармония по Дерибасову

А вот второй выход для невостребованных девок был, скорее, тупиком. Тут все основывалось на прецеденте: Назарий умирал, окруженный всеми своими чадами и домочадцами, кроме младшей, Серафимы, так и не нашедшей ни сначала, в Назарьино, ни позже - в Ташлореченске, куда сослал ее отец за распутство, своего суженого. Прогнав близких, Назарий посовещался с лекарем и объявил: «Разрешить Серафиме вернуться в отчий дом после пятидесяти и непременно с дитем - хоть своим, хоть приемышем. Чтобы не быть в тягость обществу, чтобы было кому ходить за ней в старости», - и испустил дух. Так и повелось. Жизнь подтвердила мудрость этого последнего, как, впрочем, и других поучений Назария. В Назарьино был самый низкий по области процент разводов, да и процент этот давали в основном Арбатовы. А когда по области проходила кампания организации сельских клубов «Кому за 30», Назарьино сорвало району 100-процентный показатель. Председатель сельсовета Назар Назаров уже вывесил было афишу о вечере знакомств и даже написал Елисеичу первую открытку-приглашение, когда сообразил, что на момент кампании все вдовы уже пристроились, а помереть никто не успел...

– Непорядок!
– осудил Михаил Венедиктович.
– Спецконтингент травится недоброкачественными грибами, а мы в это время, как ни в чем не бывало, спиной к городу, катим домой в комфортабельном автомобиле!

Анжелика захихикала.

– Вот ты смеешься, - констатировал Михаил Венедиктович, - а вот скажи мне, как работник специальной системы усиленного медицинского обслуживания, что лично ты сделала для профилактики грибных отравлений?!

– Я?!
– удивилась Анжелика.
– А я-то тут при чем?

– Вот!
– строго сказал Михаил Венедиктович.
– Вот поэтому у нас везде такой бардак! Потому что каждый, кто легко бы мог решить вопрос, говорит, что он ни при чем. А тот, кто при чем, тот суетится, но не может. А между прочим, у тебя деревенский корень. Это почти женьшень! В данной ситуации.

– Да в какой такой ситуации?

– В ситуации всебелкового голодания, - трагично вздохнул Михаил Венедиктович.
– Это я тебе как зоотехник говорю. В смысле диетолог животноводства... Короче, пока эти люди решают за нас с тобой, не говоря уже о Елисеиче...

– Трепло ты, Мишка, - отозвался Елисеич.
– Лучше б в мотор глянул. Через три километра сломаешься.

– Плевать!
– Дерибасов ткнул в сторону указателя «с. Назарьино - 3 км».
– Спокойно, Елисеич! Все рассчитано. Сломаюсь как раз над собственной ямой. Ты поняла, маркиза? Если они решают наши проблемы, то кто должен решать ихние?

– А у них нет проблем, - сообщила Анжелика.

– Чушь!
– отрезал Дерибасов.
– Основная проблема спецконтингента - деликатес. Причем такой, которого нет у товарища по контингенту. Думаешь, нет такого деликатеса? А это - шампиньон! Причем круглогодично.

– Сам ты шампиньон!
– буркнул Елисеич.

Анжелика радостно захихикала.

– Короче!
– рубанул Дерибасов, завидев огромную полиэтиленовую пирамиду Анжеликовой бабки - Еремихи.
– От тебя требуется Ф.И.О., адрес, должность, возраст и диагноз. По рублю за мордашку.

– А зачем?!

– Приехали!
– сообщил Михаил Венедиктович.
– Вон тебя бабка ждет. Здрась, Еремовна!

Старуха кивнула, поджав губы, и, подозрительно пройдясь взглядом по Дерибасову, неодобрительно уставилась на его транспортное средство.

Дело в том, что дерибасовский «Запорожец» был одинок. А Назарьино любило четные числа. Цифра же «один» вообще всегда настораживала. Право на нестандартность зарабатывалось с трудом, иногда в течение всей жизни. Пока что это право получил один Елисеич. А единственный в Назарьино «Запорожец» на фоне велосипедов и новеньких «Жигулей» (все «Жигули» всегда выглядели как новенькие) не только настораживал, но и раздражал. И даже возмущал. Поэтому, когда дерибасовский «Запорожец» сломался в самом центре села, перед почтой, помочь ему никто не вызвался. Сам же Дерибасов в моторах принципиально не разбирался.

Самым обидным было то, что Елисеич дал Еремихе затащить себя во двор для срочного ремонта лилиесборочного комбайна. Это елисеичевское изобретение было выполнено на базе игрушечного кораблика с дистанционным управлением. Вооруженный острым скальпелем, он брал лилию на абордаж и буксировал к берегу. Очарованная корабликом, Еремиха все свободное время забавлялась на берегу своего искусственного водоема - вытворяла лилиесборочным комбайном такой немыслимый слалом в охоте на лягушек, что кнопки дистанционного управления в ужасе западали.

– Рухлядь, а не машина!
– в сердцах прошептал Дерибасов, хлопнув дверцей. В капоте звякнуло.
– Ржавый металл!!!
– последнее слово он уже орал.

Мгновение спустя из дверей почты вылетел счастливый человек со сложенными «козой» пальцами.

– М-ме-ме-та-а-а-алл!!!
– возопил он и боднул рукой воздух. Это был экс-металлист Митька-Козел.

Михаил Венедиктович оправил пиджак, солидно кашлянул и уточнил:

– Металлолом.

Митька вмиг «протрезвел», потух, с тоской осмотрел окружавшие его добротные заборы, яркие ставни, резные наличники, безмятежное синее небо и, непокоренно сказав Назарьино:

– М-ме-ме-щане!
– исчез.

Еще месяц назад Митька-Козел, оторванный матерью-одиночкой от Ташлореченска, был единственным представителем одной из двух существовавших в Назарьино неформальных молодежных групп. Вторую группу представлял приемыш Матрены Дерибасовой - Андрюшка, который отказался при получении паспорта от фамилии приемной матери, взял себе неслыханную для Назарьино фамилию Панков, да еще требовал, чтобы ему прямо в паспорте проставили ударение на первом слоге. А когда ему отказали, сделал это сам. Но Назарьино плевать хотело на формальности и прозвало единственного панка - за его гребень - Петухом.

Из-за Андрея Петуха, собственно, и погибло в Назарьино все неформальное молодежное движение. Андрюха не мог быть сам по себе, как Митька-Козел, все глубже погружавшийся в раскаленный поток музыкального металла.

Приехал Митька в Назарьино с матерью, стареньким магнитофоном, рюкзачком кассет и тоской в глазах. После школы он уходил на берег Назарки и дотемна все слушал и слушал свои ансамбли. Музыка выковывала на наковальне памяти видения Ташлореченского зеленого театра и сотни рук, вскинувшихся в единой «козе», когда в пьянящей какофонии образовалось окошко, в которое музыканты выкинули, как флаг, фразу: «В огне рождается металл!»

«М-ме-ме-та-а-лл!
– кричал Митька.
– М-ме-ме-та-а-аал!
– и сам трезвел от ужасающего одиночества своего крика.

Вечерело. В прохладе застывали звуки раскаленного металла - садились батарейки. Заводили любовные песни лягушки, вдалеке за околицей начинала ежевечерние страдания гармонь. Пахло тиной и навозом. Плескалась об илистые берега Назарка, медленно унося течением звезды. Появлялся молодой месяц, и к рогам его устремлял юноша свою «козу», звеня, как кандалами, металлическими браслетами, и уже совсем по-иному звучал его клич. Но лишь встревоженно и тоскливо мычали из своей купальни запоздалые коровы, да равнодушное эхо возвращало отброшенное черным монолитом Лукового леса: