Гастарбайтер

Но Аня молчала, как партизан на допросе, лишь пугливо оглядывалась по сторонам. Второй ребёнок должен был появиться на свет в первых числах февраля, предыдущего описываемым событиям года. Выпавшее на воскресение утро родов Манидар провёл с супругой. Тёща, Нелли Петровна, звонила ему на мобильный каждые полчаса и, по его словам всё шло к благополучному разрешению. Но когда в очередной раз позвонила, индус, запинаясь и путаясь в словах, огорошил её, сообщив, что ребёнок родился мёртвым. Горе Нелли Петровны было таким же огромным, как океан с родины зятя, который никогда в жизни не видела. Всей душой она уже успела полюбить ещё не родившегося внука, и в горьких слезах излив боль утраты, стала готовиться к похоронам.

Когда они с Вадимом приехали в роддом на Мостицкой, медсестра, поняв, о чём идёт речь, отправила их к дежурному доктору. Какова же была радость и удивление, когда мать с сыном узнали, что родившаяся девочка жива и здорова, а родители попросту от неё отказались.

– Есть заявление роженицы, – сказала миловидная докторша лет тридцати. Бледное лицо с минимумом косметики на фоне белоснежного халата и светлых стен кабинета, освещаемого люминесцентной лампой, делали её похожей на восставшую из хрустального гроба постаревшую царевну.

– Можно взглянуть?

– Пожалуйста. Вы даже не представляете, как часто нам приходится сталкиваться с этим, – устало произнесла врач, и было не понятно, то ли она оправдывается, то ли жалуется им. Но Нелли Петровну мало заботила судьба других малышей, она вчитывалась в подписанное родителями заявление об отказе.

– «Претензий не имею», – прочла она вслух и, посмотрев на сына, разорвала написанное. – Зато мы имеем.

– К нам? – насторожилась доктор.

– Нет, к ним.

По вере Манидара, новоявленным адептом которой стала Аня, родившиеся до четвёртого февраля девочки обречены на несчастную жизнь. Они будут, мучатся сами, и приносить лишь горе своей семье, проклятые по неведомой уже причине древним божеством, из-за чего ни среди живых, ни в мире мёртвых ничего хорошего их не ждёт. К мальчикам злюка бог относился лояльно.

– Как ты могла, Аня? Ведь ты же её девять месяцев под сердцем носила? – пыталась понять Нелли Петровна, глядя на ревущую дочь.

– Вы тут оставайтесь, а я поеду со «зверьком» нашим потолкую, – поднявшись с табурета, Вадим направился к выходу.

– Вадик, не бей его, – чуть слышно попросила сестра. Он оглянулся у двери и ничего не ответив, вышел из палаты.

Увидев шурина, Манидар попытался затеряться в вечерней толчее, но Вадим успел схватить его за рукав. Затащив в контейнер, мрачно глядя в испуганные глаза индуса, прошипел, стараясь унять возбуждение: – Слышишь, ты, урод. Детьми у себя в джунглях разбрасывайся. Если к девочке, из которой ты, придурок, сделал исчадие ада, будешь плохо относиться, она заболеет и не дай бог умрёт, то тогда я тебя самого закапаю.

Зять начал, что-то говорить на своём птичьем языке, но он, не став слушать, отводя душу, ударил индуса ладонью по щеке. Тот отлетел, стукнувшись о стену с глухим гулом, а на половине его лица заалело красное пятно. Вадим брезгливо смотрел на него, не в силах понять, как такое никчемное существо смогло стать их родичем? Так и не поняв, он вышел из контейнера.

***

Время шло, безостановочно двигая стрелки часов. Минуты как песчинки текли между пальцев и, взглянув на них, Вадим понял что поедет. Достав спрятанные деньги, он подошёл к спящей на диване жене. Двое суток она работала в кондитерском цеху, недалеко от дома, а двое отдыхала.

– Алёна, – похлопал он по накрытой одеялом ноге жены.

– Чего, – сонно протянула та, не открывая глаз.

В неполные тридцать она казалась усталой замученной жизнью бабой. Зная, что муж ей изменяет, поначалу боролась с этим, устраивая грандиозные скандалы, а потом махнула рукой, заливая водкой тоску по треснувшей семейной жизни. За годы замужества любовь – скорее первое серьёзное увлечение, когда они расписались, обоим было по восемнадцать – вытекла из души, словно вино из опрокинутой бутылки и лишь на дне её осталась багровая муть.

– Послушай, – начал Вадим, продолжая тормошить, готовую уснуть жену. – У меня сегодня встреча с очень опасным человеком. Ближе к десяти набери меня на мобильный, если не отвечу, звони матери. Вот, возьми. Здесь пятнадцать «штук» «баксов», если со мной что-то случится, это вам на первое время.

Алёна всё ещё лёжа держала пакет в руке, тревожно глядя то на деньги, то на одевающегося мужа. – Тю-ю-ю, – протянула она с удивлением и опаской, словно содержимое могло вцепиться ей в палец. – Слушай, может не нужно ездить, раз всё так серьёзно.

Жалость и страх за близкого человека шевельнулись в груди, раздувая еле тлеющие угли.

– Номер этого парня у меня в телефоне, обозначен двумя нулями, между которых дефис, – одев, короткую кожаную куртку, Вадик вышел в коридор. Стоя в дверном проёме, Алёна, молча, смотрела на него. Взглянув на широкие бёдра, под старой ночнушкой, на полную грудь, потерявшую форму после родов, он подумал, что одиннадцать лет совместной жизни пролетели слишком быстро, оставив на семейных фото их юность. – Разберусь с делами, заедем в магазин, купим тебе хорошее бельё.

– Лучше малому куртку купи, ходит, рукава короткие. Перед людьми уже стыдно, – возразила Алёна, глядя, как муж не спеша спускается вниз по лестнице. Время у него ещё было.

Чипс дремал в машине у подъезда, но услышав хлопок двери, проснулся. Окинув взглядом двор, где прошло их детство, Вадик сказал: – Поехали.

Когда то Игорь Вильман любил картофельные хлопья, только-только появившиеся в кооперативных ларьках. Со временем тяга к ним прошла, а прозвище, прилипнув намертво, осталось, заменив ему имя с фамилией.

На месте были с десятиминутным опозданием, застряв в пробке на Московском мосту. Рощина ещё не было. Достав телефон, Вадим хотел ему позвонить, но передумав, протянул трубку Чипсу: – Пусть у тебя пока будет.

Ожидая, Очкарика Чипс дремал, иногда яростно почёсывая давно не мытое тело, Вадик курил и дым сигареты, расплываясь под потолком, вытекал в приоткрытое окно. В салоне было тепло, приглушённо играло радио «Шансон». Рощин вышел со стороны рынка и, открыв дверь сел на середину заднего сидения.

– Привет.

– Думал ты не придёшь. «Бабки» принёс?

– Принёс. Только пересчитай, чтобы не было потом разговоров, – Очкарик протянул Вадиму болоньевую сумку. Говорил он уверенно, но какая-то натянутость ощущалась в его словах, Вадик отметил это, держа деньги в руках. Достав свёрток в кульке, он развернул газету – вместо долларов была перетянутая резинкой нарезанная бумага. Услышав щелчок курка, Вадим повернулся, увидев дуло пистолета. Ему не первый раз приходилось сидеть под направленным на него оружием, оставалась ещё надежда договориться, но посмотрев в глаза подельника, он понял – пощады не будет! За толстыми линзами смешных очков был его смертный приговор. «И Чипса…», – успел подумать. Девяти миллиметровая пуля с сухим щелчком пробила лобную кость левее переносицы и, вырвав часть затылка, ушла сквозь простреленную крышу в осеннее небо.