Гастролеры, или Возвращение Остапа
Шрифт:
Виолетта, недоумённо скруглив бровки, спросила:
– А… Высоцкий что – тоже?!
– Судя по всему – да, – Жульдя-Бандя разочарованно вздохнул, волею судеб принуждённый поклоняться великому иудею. – Высоцкие – чисто еврейская фамилия, к тому же жёны у него были иудейками, как и друзья: Кохановский, Вознесенский, Ахмадулина, Абдулов, Янклович. Скажи мне, кто твой друг…
– А я скажу, за что тебя посадят!
Рассказчик улыбнулся, по-прежнему любуясь «достопримечательностями» хозяйки, что, судя по всему, доставляло ей удовольствие, иначе –
– Вот видишь – ты уже тоже цитируешь евреев, – обвиняя собеседницу в юдофилии, ненавязчиво упрекнул гость.
– Я отношусь к ним ровно, – Виолетта, подтверждая сказанное, прочертила ребром ладони в горизонтальной плоскости воздух.
– Тебе легче прожить, – тяжело вздохнул собеседник. – А я вынужден существовать с раздирающими меня на части противоречиями. Тебя когда-нибудь терзали противоречия?!
Виолетта разрезала губами щёки, что предполагало по этому поводу разъяснение:
– Я и сейчас живу, терзаемая противоречиями: с одной стороны, мне кажется, что я приютила обыкновенного жулика, с другой – альфонса и приспособленца, а с третьей – бабника и балабола, – женщина вперилась в гостя, на лице которого, при всей видимости отстранённости и равнодушия, читалось частичное согласие с этой частью обвинительного приговора.
– Да, но эти противоречия в тебя всего-навсего закрались. Через неделю их может уже и не быть, – вполне логично оппонировал Жульдя-Бандя. – А во мне они живут, причём, не просто соседствуют – они пожирают меня.
– В половине меня приютился юдофил, – он большим пальцем правой руки провёл поперёк живота, – а в другой – юдофоб…
– В верхней или в нижней?!
– В нижней, – не ожидая подвоха со стороны столь кроткого и милого существа, поведал философ.
– Спереди или сзади?! – Виолетта захохотала так заразительно и звонко, что это уже тянуло на статью Административного кодекса «Нарушение общественного порядка», если учесть тот факт, что было уже далеко за полночь.
Глава 29. Лёгкие моральные увечья ради доступа к телу темпераментной хозяйки
Укротив эмоции, в безнадёжной попытке придать лицу парламентское выражение, Виолетта, видя постную физиономию потерпевшего, вынужденного надувать себе лежбище, поддела:
– А давай, я буду называть тебя Жульбарсом?! Жульбарс звучит намного приятней,
чем какой-то там Жундя-Бальдя…
– С условием, что ты восстановишь статус-кво и вынесешь эту субмарину на балкон, – выдвинул ультиматум новоявленный Жульбарс.
– Ангелочек ты мой, в моей квартире условия может ставить только хозяйка, но никак не дядя с подворотни!
– Ангелами могут быть только дети или покойная тёща, – напомнил гость, заметив с напускной обидой: – Мало того, что меня обозвали Жульбарсом, к тому же я, как дурак, должен надувать этот чёртов матрас, – не желая мириться со своим бедственным положением, сетовал на судьбу и на негостеприимство
хозяйки гость.– Можешь надувать, как умный, – Виолетта издевательски надула щёки, изображая этот незамысловатый процесс.
– Значит, я должен рвать лёгкие, чтобы, как бездомный, спать на полу?! – Жульдя-Бандя сиротливым просящим взглядом окинул источающую флюиды молодую женщину. – Рядом сочная, как каракалпакская дыня, вкусная, как иранский персик, – он, дабы подчеркнуть это, поцеловал объединённые в тройственный союз указательный, большой и средний пальцы, распустив их затем, как розовый бутон. – Мягкая, как шерсть мериноса, изящная, как бахчисарайский фонтан, неприступная, как статуя Свободы, женщина, а я, извините, будто наказанный…
– А ты хотел баички на кроватке?! – Виолетта, сжав губы, издевательски сощурила глазки, сокрывая накопленный в слюнных железах яд.
Жульдя-Бандя кивнул, не питая иллюзий на то, что ему посчастливится «бросить кости» в хозяйском ложе.
– Нет – ты серьёзно хочешь спать на кроватке?!
Претендент снова кивнул с ещё меньшей перспективой разделить ложе с молодой привлекательной женщиной.
– Ты хорошо подумал?!
Жульдя-Бандя машинально кивнул, и вовсе потеряв надежду.
– А ты скажи: «Я хочу спатки на кроватке», – Виолетта покинула «насест», подошла к кровати, скинула покрывало, подбивая подушки, показывая сим, что готова ко сну.
– Я хочу спатки на кроватке! – равнодушно выдохнул гость, утратив надежду окончательно.
– Нет, ты скажи с выражением, а то можно подумать, что ты всё-таки хочешь спатки на матрасе, а тебя заставляют спатки на кроватке, – Виолетта повернулась к претенденту на хозяйское ложе, дабы лицезреть унижения молодого самца.
– Я очень, ну просто очень, хотел бы спатки на этой чёртовой кроватке!
– Очень-преочень?!
– Аж в грудях печёт!
– Нет, ты скажи: «Очень-преочень, и не на чёртовой, а просто на кроватке».
У Жульди-Банди затеплилась надежда, как у хватающегося за соломинку утопающего. Он осиротил кресло: пав на колени, скрестил на груди руки, как вымаливающий прощения неверный супруг, и заискивающим голоском «запел»:
– Я очень, очень-преочень хочу спатки на маминой кроватке!
– А ты хочешь спатки на маминой кроватке один или с мамочкой?!
– От этих слов у «сыночка» в одно мгновение «проснулся» детородный орган, чего не смогла не заметить мамочка.
– Конечно, с мамочкой.
– Так бы сразу и сказал, а то всё вокруг да около.
Мамочка небрежно сбросила с себя халатик, оставшись лишь в золотой цепочке на шее. Подойдя к выключателю, который был почему-то в противоположном конце комнаты за книжным шкафом, мановением пальчика погрузила опочивальню в приятный полумрак.
Пробивающиеся сквозь гардины от фонарного столба лучи света растворяли тьму, и Виолетта уже более походила на порочную Венеру.
Обнаружив «останки» гостя под одеялом, она «нырнула» к нему, шёпотом тревожа тишину: