Газыри

Но дело в другом: душа в мире, потому что вернулся в любимые места, о которых столько когда-то написал, оказался в хорошо защищенном прошлом, где так тепло и уютно…

На первый взгляд здесь много перемен, самых разных.

Под вывеской милиции пониже на стене висит ящик вроде почтового, на нем надпись: для обращений граждан, их вынимает лично начальник отдела… как на Дворце дожей в Венеции, а? Там, правда, было так: анонимные обращения не рассматривались, а за клевету автор письма мог и схлопотать… Это что — уже тоска по настоящей демократии?

По дороге в Дантово ущелье коснулся ладонью знакомого камня с арабской вязью: два века назад поставили на том месте, где умер возвращавшийся из Мекки знатный черкес… Хотел вспомнить его имя, стал оглядываться туда и сюда, но таблички с подробностями его жизни теперь не было… утащили, потому что была из дефицитной теперь бронзы? Сбил какой-нибудь «Вася», который «здесь был»?

Как «приписной черкес» — выражение Аскера Евтыха, светлая ему память! — решил, что надо непременно поговорить об этом с главным врачом, с Игорем Викторовичем. Пока его нет, маленько приболел, и когда молоденькая, но чрезвычайно строгая от понимания всей значимости возложенных на нее обязанностей секретарша сказала мне об этом сквозь зубы, хотел было, как в давние времена молодости пошутить: «Как?! — сказать на полном серьезе. — Опять приболел и снова — без меня?!»

Как в том анекдоте про купца Епишкина: не пойму-ут!

Немчики-болгарики

На ступеньках ведущей к бювету с минеральной водичкой галереи, где местные травницы раскладывают на тряпицах сухие пучки, а мужички, лесные копатели, на каменный пол кладут рядом со своими замызганными рюкзачками еще живые клубни мандрагоры или тяжелые обрубки адамова корня, увидал бабушку с нехитрым товаром: груши кучками, россыпь каштанов и букетики цинний разного цвета…

— Не буду брать, мать, извини — я спросить, — говорю дружелюбно. — Как тут эти цветы называются?

— Это у нас болгарики, — отвечает она охотно.

Такое название слышу впервые:

— А то, что их еще — панычи…

— Да вот хотела тоже сказать: панычи, правильно.

— А по научному их — циннии…

— Цинии? — переспрашивает с интересом. — Вон оно…

— А в моей станице их называли «немчики», — не могу не продолжить свой «социологический опрос». Нет, правда: у мамы в цветнике их всегда полно было, и в детстве это считалось как бы само собой разумеющимся: какие же еще цветки и должны расти у Немченков, как не эти?

Но после такого названия их я больше не встречал, а в станице переспросить кого-либо из старших все забываю… что у молодых спрашивать? Не знают ни одного из этих вот теперь — четырех.

— Немчики — никогда не слышали?

Добрая душа, она как будто силится вспомнить:

— Не-а, — вздыхает отчего-то. — У нас — болгарики.

Но откуда, думаю потом, стоя со своею чайной чашкой в бювете, эта явная смысловая связь? «Немчики» — значит, явно «не наши», «не здешние»… Но ведь и «болгарики» — тоже. В этом названии, правда, «место рождения» цветков определенней. Или всего лишь страна, из которой они в Горячий Ключ прибыли?

Как многие семена — на крыльях ветра?

А что если, думаю теперь, это говорит вот о чем: до войны их в кубанских наших краях не водилось или, во всяком случае, водилось мало, а после победы кто-нибудь привез щепотку домой: один — из Германии, другой — из Болгарии… Не все ведь везли шмотье или, предположим, дефицитные по тому времени иголки для швейных машин… Набил ими чемодан, а на родине открыл — чемодан денег! Были среди победителей и такие вот простаки, такие чокнутые, которые везли нехитрую какую-нибудь диковинку: себе и детям с внуками на долгую память.

О победе, которую у всех у нас потом отобрали…

Может, в какой другой станице или маленьком кубанском городке они и «венгериками» называются, эти цветки?.. «Мадъяриками». Или, предположим, «полячиками» или «чехариками»?

По чистеньким городкам, по столицам стран восточной Европы в незабываемое то лето своею рукой собранные семена и в крошечном пакетике, сделанном из приготовленной на махорочные завертки газетной бумаги, привезенные в нагрудном кармане солдатской гимнастерки либо лейтенантского кителя…

Немчики-болгарики, эх!..

Вид из окна

Нынче догадался, наконец, отодвинуть занавесь до края окна — какой вид открылся! То сквозь стеклянную дверь на балкон видать было только одну липу — ту самую, с шаром омелы наверху, а теперь в оконной раме поместились все три да еще и край горы сбоку от лип — кажется, эта гора и называется Абадзехской, так, во всяком случае, сказал Шхамбий, мой позапрошлогодний майкопский знакомый, которого я спросил: а скажите-ка, абадзех, где ваша гора?..

Перед этим я попытался разузнать, что ему вообще известно об окрестностях Горячего, и он начал с того, что долина по берегам Псекупса исстари принадлежала абадзехам… Говорю ему: в книжке, изданной к 135-летию города прочитал на днях, что более ранними насельниками здесь были бжедуги, но потом буквально за несколько лет абадзехи их вытеснили на равнину… похоже на правду, если учесть, где теперь родовой аул всех Чуяко — Гатлукай — влево от краснодарской трассы. Обычное в этих благодатнейших краях дело — мирное, а то и с кровью вытеснение одних другими…

День перед этим стоял удивительный, только в наших кубанских предгорьях, в наших тихих долинах светит такое безмятежное осеннее солнце — в такие дни думаешь: разве могут черкесы, и правда, забыть хоть когда-нибудь, какого рая лишила их в позапрошлом веке кавказская война, которую зовем покорением…

Но вот и от нас уходят эти земли, так всегда было: свято место пусто не бывает… райские места тоже.

И вот стоял я у окна, размышляя обо всем сразу: об этих местах, о предстоящей мне в Майкопе работе над романом о Пушкине, о наших подмосковных местах, о том, как я все приставал к отцу Феофилу: ну, где, где доказательство того, что Александр Сергеевич бывал мальчишкой в Саввино-Сторожевском монастыре?.. И как отцу Феофилу одна из прихожанок передала, этот стих о «тихих берегах Москвы», где «церквей венчанные крестами сияют ветхие главы над монастырскими стенами» — «издавна почивают там угодника святые мощи…» Конечно же, это о преподобном Савве, в который раз сказал я себе и тут же подумал, что святой Савва — покровитель русской государственности и законных правителей России…

И что-то такое очень тревожное опять пронеслось в душе, смутно подумалось, что происходящее на Кавказе, включая события в Чечне — всего лишь отвлекающий маневр, как это бывает в большой войне, и что на самом-то деле мы давно уже теряем Москву и теряем Россию…

Песня о твердом слове

Все пытаюсь бороться с разгильдяйством своих сыновей да внуков: назвал, мол, час, когда будешь дома — будь добр, не заставляй себя ждать… Тем более, братцы, если вы казакуете — казак ведь волен до произнесенного слова, а потом уже — слуга его, раб, если хотите… Это у москвичей есть такая привычка: хорошо, мол, договорились, но перед тем как собраться — перезвонимся еще раз… да зачем?