Генерал Коммуны

— Я все расскажу… я был обманут. Они меня заставили. — Слова у него наскакивали одно на другое, он боялся, чтобы его не прервали. — Неужели вы убьете француза из-за какого-то поляка? Будьте великодушны! Коммуна отменила смертную казнь!

— Коммуна ошибалась, — сказал маляр.

— Она была слишком великодушна, — сказал Артур.

Вессэ пытался выпрямиться, но отвратительная слабость свела ему мышцы. «Надо было прыгать в воду», — вяло подумал он. Он ошибся, надеясь на их милосердие. Они стали не теми, что были неделю тому назад. «Тьер тоже ошибся…» — И это было его последней мыслью.

…Сойдя с моста, Артур и Луи Рульяк распрощались со своими спутниками и, не оглядываясь, быстро пошли к площади Бастилии.

Встав в конец длинной очереди, они медленно приближались к Июльской колонне. Оркестр играл траурные марши. Ночное небо розовело от далеких и близких пожаров. Холодный ветер высоко вверх взметал ливни искр, освещая верхушку Июльской колонны с летящим Гением Свободы. У подножия, на гранитной плите стояли носилки с телом Ярослава Домбровского. Шинель покрывала его грудь, в ногах лежали сабля и кепи.

Склонив обнаженные головы, шли мимо, вглядываясь в его лицо, замедляя шаг и долго оборачиваясь назад, гарибальдийцы, и красные рубахи их вздувались пузырями от порывов ветра; шли старики в синих блузах — мастера из Бельвилля и Монмартра; прислал своих бойцов Интернациональный батальон Коммуны; темнокожие мулаты, сенегальцы, какой-то алжирец в неведомом ритуале горестно вздымал кверху светлые ладони, за ними шли маленькие бледные остролицые подростки от батальона «Питомцы Коммуны», — всегда насмешливые, веселые даже под пулями, они были непривычно серьезны; отворачиваясь в сторону, шли женщины-маркитантки, санитарки, у каждой висело шаспо на плече, — они протяжно всхлипывали, отходя в темноту, шли члены мэрии в разорванных грязных сюртуках, опустив поседевшие головы. Покачиваясь, проходили широкоплечие моряки уже потопленных канонерок Коммуны. Они вспоминали, как по приказу Домбровского забирались далеко вверх по Сене, в самую гущу неприятельских лагерей, и обстреливали колонны версальцев. Шли артиллеристы с отчаянных батарей Ванва: они неделями не покидали своих постов. Когда Домбровский приезжал к ним, они не просили у него ни смены, ни подкрепления — только пороха и снарядов. Шли командиры батальонов — ученики и помощники Домбровского. Коптящие языки факелов выхватывали из тьмы небритые щеки, заскорузлую от крови перевязку, блестящие глаза с воспаленными веками.

Здесь не было Врублевского и никого из его отрядов, сражавшихся сейчас на Бютт-о-Кай. Никого с левого берега Сены, от отрядов Варлена, и Эда, и Лиссбона. Линия фронта уже прорезала Париж почти надвое. А из соседних улиц все бежали и бежали коммунары, сжимая в руках горячие ружья; отряды дальних кварталов присылали делегатов, чтобы проститься со своим генералом.

Народ хорошо узнал его за два месяца Коммуны. О храбрости его ходили легенды, его редкие шутки передавались из уст в уста. С Домбровским они дрались у Нейи и брали Бэконский замок. Сотни людей он знал по имени, и они помнили пожатие его узкой и твердой руки. Неподвижно лежала она сейчас на синем сукне шинели, опаленная, измазанная маслом и порохом.

Артур наклонился над телом Домбровского, поцеловал его высокий лоб. Белая холодная кожа слабо пахла порохом и дымом. Артур хотел в последний раз всмотреться в его лицо. Ветер тихонько трепал светлые пряди волос Домбровского. Артуру казалось, что вот-вот приподнимутся веки и прямо на него глянут, чуть усмехаясь, ясные голубые глаза. Но по-прежнему неподвижно лежали тени ресниц. Артур отошел, натягивая на голову кепи, не слыша, как трещит и рвется подкладка.

Верморель поднялся на пьедестал. Он сказал всего несколько слов, ибо снаряды падали все ближе и баррикады ждали своих защитников, среди которых не было больше Ярослава Домбровского.

— Генерал Домбровский пал на баррикаде улицы Мирра, убитый версальцами. Шпионы сеяли среди коммунаров слухи о его измене. Некоторые подозрительно относились к Домбровскому, потому что он был иностранцем. Но солдаты всегда верили ему, а солдаты никогда не ошибаются в своих чувствах. Мы с гордостью заявляем всему миру: да, нами командовал Ярослав Домбровский, талантливейший генерал и великий революционер польского народа! Его жизнь и смерть чисты и прекрасны. Кто слаб сердцем, кого точит сомнение, страх, пусть вспомнит человека, который не знал ни страха, ни позора отступления. Он был факелом, героем Всемирной республики! Прощай, наш друг! Не считай, что ты умер на чужбине. Спасибо тебе, гражданин Домбровский. Спасибо тебе, польский народ, за такого сына.

Близкие и далекие разрывы снарядов беспорядочно вставляли точки в речь Вермореля. Нервная спазма перехватила ему горло, он остановился, но тысячи глаз, устремленных на него со всех концов площади, вернули ему силу.

— Домбровский боролся и пал за наше дело, как за свое, так неужели мы, парижане, сдадимся? — проникновенно спросил Верморель.

— Нет! — всплесками прокатился крик.

— Пусть не панику сеют бомбы версальцев, пусть они сильнее разжигают наше мужество и гнев. Нет с нами живого Домбровского, но с нами его ненависть, его вера! Теперь мы твердо знаем, что пролетарии всех стран до конца вместе. Поклянемся же над его телом, что мы уйдем отсюда только затем, чтобы победить или умереть.

— Клянемся! — крикнула площадь, заглушая грохот канонады, потрясая поднятыми вверх огнями факелов, ружьями, фуражками, кулаками.

И они сдержали свою клятву.

Баррикада, возведенная на улице Мира со стороны Плас Опера.

Группа коммунаров у поверженной Вандомской колонны.

Победа побежденных

После жестоких боев версальцы захватили ратушу. Управление Коммуны эвакуировалось в восточные предместья, в мэрию XI округа.

В библиотечном зале мэрии Делеклюз собрал членов Коммуны и высших командиров. Он молча следил, как они входили, стряхивая песок и грязь с мундиров, и рассаживались за длинным столом — спокойные, сосредоточенные. Вдоль стен, в маленьких нишах и на высоких стеклянных шкафах, стояли мраморные бюсты великих французов. Делеклюз подумал, что старый Вольтер, и Дидро, и неистовый Марат, и неунывающий Беранже, и Расин могут гордиться его товарищами.

Секретарь Коммуны Арно отмечал в списках отсутствующих.

— Ранвье?

— Он на Бют-Шамоне устанавливает артиллерию.

— Риго?

— Убит у Пантеона, — сказал Варлен. — Я только что оттуда.

Голова его была перевязана. Из-под потемневшего от копоти и крови бинта возбужденно блестели глаза.

— Пиа?

Молчание.

— Сбежал, — раздался наконец чей-то презрительный голос.

— Франкель?

— Он отправился кажется к Врублевскому, — ответил кто-то.

Арно не расслышал. Пальба с кладбища Пер-Лашез заглушала все звуки.

— Закройте, пожалуйста, окна, — попросил Арно.

Трудно было удивить хладнокровием собравшихся здесь людей. Поведение Арно, привычно склонившегося над бумагами, не удивляло, а создавало обстановку спокойной серьезной работы. Коммуна жила, несмотря ни на что. Это собралась не измученная, отчаявшаяся горсточка храбрецов-фанатиков, это заседала Коммуна Парижа.

Когда Делеклюз заговорил, все затаили дыхание — настолько тих был его слабый старческий голос. Некоторые слова можно было угадать только по движению губ. Но там, где отказывал слух, помогало сердце. Они понимали каждое слово Делеклюза. Он сказал, что еще не все погибло. Еще можно держаться.