Генералы шального азарта

– Ах, ты…

Купчина замахнулся было на Ленчика, но его рука предусмотрительно была перехвачена рукой Бабая, следившего коршуном за Митькиным столом. Все участники этих событий, увлеченные игрой, совсем не обращали на него внимания, а вот он следил за ними зорко. И был постоянно начеку, как есаул-разведчик в чеченских горах.

– Не балуй, барин, – как-то не очень по-доброму произнес Бабай, сжимая запястье купца.

И тот все понял. Что его просто-напросто облапошили, что никакой системы академика Йодля не существует и что он попался в руки хитроумных мошенников, как глупая муха в цепкие лапы хитрого паука.

Купец не был настолько глуп, чтобы устраивать в трактире дебош и требовать возвращения восьмидесяти рублей, что, конечно же, ни к чему бы не привело. Он только пристально посмотрел на Леньку, как бы стараясь запечатлеть его в своей памяти навсегда, и вышел из трактира, мягко притворив за собой дверь. А в карман Ленчика к тридцати двум рублям тридцати трем копейкам легли еще сорок рублей – ровно половина выигранных у купца денег.

Семьдесят два рубля с копейками. Неплохо за три неполных часа. Совсем неплохо.

* * *

Два часа, оставшиеся до означенного времени возвращения в нумер Севы Долгорукова, Ленчик провел также не без пользы.

Он вернулся на Толчок, купил там за три копейки штопаную котомочку на лямках, напустил на себя вид странника, пришедшего в город из далекого захудалого починка, и в таком виде заявился в Федоровский мужской монастырь, что стоял на Федоровском бугре под крепостью. Ему открыли, поскольку он сказался паломником, и провели к настоятелю, с которым Ленчик провел получасовую беседу, отвечая на его вопросы и рассказывая о себе легенду, придуманную наспех: будто бы он сирота, батрачил на зажиточного крестьянина, а потом ушел от него, так как ему опротивела мирская жизнь, приносившая ему лишь невзгоды.

– Хочу к вам в монастырь, – заявил Ленчик по окончании разговора с игуменом, – чтобы быть поближе к Богу.

– А не поспешно ли твое желание, отрок? – спросил игумен, глядя прямо в глаза Ленчика.

– Нет, батюшка, – ответил Ленчик, глядя на настоятеля своим светлым взором. – Не один месяц я об этом думал и со своего пути не сверну. Богу хочу служить, не людям…

– Похвально, – произнес игумен, довольный ответом. – В таком случае, беру тебя послушником, чтобы ты еще раз проверил себя, твердо ли твое решение. Ибо исполнение заповедей Господних – путь тернистый и непростой. И множество препятствий встретишь ты на этом пути, проистекающих от похоти плоти и гордости житейской. Сладишь ли? Пройдешь ли ты сии испытания достойно? Не поддашься ли соблазнам мирской жизни и не повернешь ли вспять в своем решении? Будешь ли исполнять обеты, совершенствуясь нравственно и побеждая страсти житейские? Справишься ли с искусами, что дает мирская жизнь? Коли справишься – последует постриг. Ну а коли нет – не обессудь. Согласен?

– А сколь мне ходить в послушниках? – спросил Ленчик.

– До трех лет, сын мой, – строго произнес настоятель и снова повторил свой вопрос: – Согласен?

– Согласен, отче, – ответил Ленчик и приложился к тыльной стороне ладони игумена, пахнущей ладаном.

Потом Ленчик, повторяя вслух произносимые игуменом и иеромонахом молитвы, получил одеяние послушника – рясофору. То есть не полное платье монаха, а только рясу и камилавку: что ему и было надобно.

Плотно покушав с братией, новоиспеченный послушник затем лихо перемахнул через монастырский забор, не позабыв прихватив с собой жестяную кружку. А еще через четверть часа объявился на улице Московской (полной лавок, магазинов, подворий и складских лабазов), где стояла часовенка во имя Московских Чудотворцев, и с печальным взором и смиренным голоском принялся просить христианского подаяния на реконструкцию звонницы Владимирского собора. Отказать ему было трудно.

Мелочь в кружку сыпалась с радующим душу звоном.

Какая-то барышня, в соломенной шляпке и волосами в цветах и лентах, сунула в ладошку Ленчика целый рубль.

– Вот вам, – добавила она, глядя в глаза Ленчика заплаканным взором. – Помолитесь там за меня и воина Владимира, павшего…

Она не договорила, достала из обшлага шелкового платья кружевной платочек и, шумно высморкавшись, отошла.

Купчина с пузом, на котором висела золотая цепь толщиной в палец, положил в кружку трешницу.

Какой-то худой господин в пенсне с треснутым стеклом бросил в кружку копеечку и ушел с гордым видом благодетеля-благотворителя.

Девочка в бантах, приподнявшись, положила в кружку пятачок, за что была поглажена по головке мамкой или няней. Сама мамка или няня положила в кружку пятиалтынный.

Пора было возвращаться в гостиницу, но Ленчик медлил. Хотелось набрать как можно поболее денег, чтобы не ударить в грязь лицом перед остальными «валетами» (Ленька уже полностью причислял себя к ним). Наконец, когда часы на Апанаевском подворье показали без двенадцати минут два, он оставил свой пост и пошел быстрым шагом по направлению к гостинице. В нумер Долгорукова он постучал за несколько секунд до того, как часы на Спасской башне казанской крепости-кремля громко забили два часа пополудни.

– Войдите, – раздался из-за двери голос Огонь-Догановского.

И Ленчик вошел…

Глава 11 В исподнем по городу. Долгоруков

Долгорукова высадили на Московской улице возле дома Фукса, некогда принадлежавшего действительному статскому советнику Карлу Федоровичу Фуксу.

Место было оживленным, потому как дом Фукса стоял на перекрестке. Совсем недалеко был так называемый Сенной базар, где можно было купить все, начиная от гвоздя и заканчивая тройкой лошадей. Но Сева на базар не пошел, опасаясь столкнуться с городовым. Он направил свои стопы на Апанаевское подворье в надежде раздобыть хоть какую-то одежонку.

– Ты куды пресси? – был он встречен возгласом дворника, подметавшего небольшой мощеный дворик перед подворьем.

– Брат, помоги, – стараясь придать голосу жалостливый тон, произнес Сева. – Ограбили меня, брат…

– Так ступай в полицию, – посоветовал ему дворник, подозрительно его оглядывая.

– Ну, не могу же я в таком виде… – развел руками Долгоруков.

– А чё? – так отреагировал дворник на заявление господина в подштанниках. – И не такие в полицию приходют. Почитай, совершенно голые бывают, и ничаво…

Дворник знал, о чем говорит. Потому как являлся секретным агентом Второго полицейского участка города.

– Да стыдно, брат… Я, видишь ли, дворянин. Князь светлейший…

– Да-а, – дворник покачал головой. – Князей без порток я еще не видывал, тем более светлейших. А не врешь?

– Да вот те крест, – истово перекрестился Всеволод Аркадьевич, в настоящее время полностью поверивший, что он в действительности князь.

– А как фамилие? – спросил Дворник.

«Долгоруков», – хотел было назваться Сева настоящей фамилией, но вовремя передумал. Ведь этот дворник непременно побежит в участок докладывать о произошедшем «инциденте», и как только назовет фамилию «Долгоруков», так всем сразу станет понятно, что в исподнем чудил бывший «червонный валет». А потому Сева передумал и назвал себя князем Глинским.

– Не слыхал, – почесал в затылке дворник. – Из польских, что ли?

– Почему из польских? – почти обиделся за князей Глинских Долгоруков. – К примеру, княжна Елена Глинская была матерью первого российского царя Ивана Васильевича Грозного.

– Знатный род, – согласился дворник. – И как это вас, извиняюсь, конечно, за такой вопрос, угораздило одежу всю потерять?

– Говорю же, выкрали, – возмутился «князь Глинский». – Да ладно бы только платье украли, так ведь все бумаги, деньги и документы увели, чтоб им пусто было!