Генералы шального азарта

– Помираю, – прошептал Свешников и вдруг, напыжившись, крикнул еще громче: – Клавка-а!

– Чево тебе? – отозвалась, похоже, та самая женщина, что встретила Севу при входе.

– Осталось чего?

– Как же, у тебя останется! – сердито отозвалась женщина. – Все вылакал, до последней капли.

Актер немного повеселел и глянул на Долгорукова с хитринкой. Очевидно, в ответе женщины он услышал нечто такое, что давало ему некоторую надежду. Впрочем, интуиция на возможность опохмелки у запойных граждан сравнима разве что с интуицией животных на еду – она практически безошибочна и тонка настолько, что непьющему человеку этого просто не понять…

– А может, осталось чего, а, Клавк? – спросил актер, уже приподнимаясь и спуская босые ноги с кровати – деревянных нар, покрытых каким-то подобием матраса. Правда, матрас был накрыт относительно чистой простыней, но все равно бедность и убожество бросались в глаза.

Павел Лукич, морщась, встал и, коротко кивнув Севе – дескать, погоди, я сейчас, – потопал в начало комнаты. На какое-то время он скрылся за первой занавесью, из которой высовывалась голова, встретившая Долгорукова; потом оттуда послышался негромкий говор, а затем стало тихо. Почти на целую минуту. Скоро из-за занавеси послышался удовлетворенный кряк, затем занавеси как-то по-театральному широко распахнулись, и из-за них вышел приободренный Павел Лукич Свешников. Теперь он не семенил по-стариковски, сгорбившись, а шел степенно, выпрямившись, и смотрел прямо перед собой, как и подобает человеку в возрасте, прожившему жизнь достойно и благородно.

– Чем могу помочь вам, Всеволод Аркадьевич? – спросил Свешников, войдя в свой закут и задернув занавесь. – Ваш сегодняшний вид позволяет мне сделать предположение, что вы попали в крайне затруднительную ситуацию.

– Отчасти вы правы, Пал Лукич, – улыбаясь, ответил Долгоруков, присаживаясь на край топчана. – Ситуация у меня и правда затруднительная. Дело в том, что…

И Сева, понизив голос, рассказал отставному актеру о споре «валетов» и Ленчика и о «соревновании», ими устроенном.

– Делать вам больше нечего, – выслушав рассказ Всеволода Аркадьевича, усмехнулся Свешников. – Мальчишество какое-то! Сами себе проблемы создаете. А ну, как городовому в таком вот виде попадетесь? Ему тоже про ваш спор рассказывать станете?

Долгоруков повел головой и не ответил. А что тут ответишь, когда бывший актер совершенно прав. Оно и в самом деле мальчишество какое-то…

– Ну, дело сделано, – наконец, ответил он. – Так поможешь?

Павел Лукич задумался. Некая возможность помочь Севе в его проблеме была. Дело в том, что у бывшего актера Городского театра имелась одна вещица, которую он сохранял пуще ока. Даже в ситуациях крайне трудных, будь то полнейшее отсутствие пищи и возможности ее добыть, а также впадение в русскую болезнь, именуемую запоем, вещица эта была неприкосновенна. И сейчас отдавать ее Долгорукову, пусть даже и с возвратом, ну очень не хотелось. Однако Всеволод Аркадьевич уже дважды брал актера в дело, после чего несколько месяцев Павел Лукич жил королем, практически ни в чем не нуждаясь, и оттого отказывать ему еще более расхотелось.

Павел Лукич посидел еще с минуту в раздумье, затем крякнул и опять потопал в начало коридора. Приняв, надо полагать, в апартаментах Клавки-фармазонщицы еще одну порцию «живительного лекарства», Свешников вернулся в свой закуток, где его терпеливо дожидался Всеволод Аркадьевич. Затем, бросив на Долгорукова многозначительный взгляд, отставной актер Городского театра прошел в самый угол комнатенки, присел и, подцепив ногтями половую доску, приподнял ее и передвинул вбок. В полу образовалась небольшая щель, куда Свешников просунул ладонь. Снова многозначительно посмотрев на Севу, Павел Лукич вынул из дыры руку, и Всеволод Аркадьевич увидел в его ладони небольшой сверточек. Бывший актер поднялся, присел на нары и с заметным благоговением развернул сверток.

– Боже мой, какая замечательная вещь! – не удержался Всеволод Аркадьевич Долгоруков, принимая из рук Свешникова деревянное пасхальное яйцо. – Откуда это у вас?

– Это все, что осталось от моего отца, – ответил бывший актер. – Он был замечательно талантливым художником… – Павел Лукич чуть помедлил и добавил: – Крепостным.

– А не жалко, батенька? – посмотрел на Свешникова Всеволод Аркадьевич.

– Жалко, – согласился бывший актер. – Но ведь вас надо выручать, верно ведь?

Долгоруков не ответил, продолжая рассматривать яйцо. Оно было чуть крупнее куриного и раскрашено яркими красками. Впрочем, дело не только в этом.

На яйцо была нанесена крохотная живопись. Сюжет напоминал миниатюру «Обручение святой Екатерины» итальянского живописца Микелино да Безоццо, которую Долгорукову посчастливилось увидеть в Лувре, когда он был в Париже десять лет назад. Тогда еще не были закончены фасадные работы после пожара, но все музейные департаменты функционировали. Более того, миниатюра, нанесенная на яйце, почти ничем не отличалась от оной знаменитого итальянского художника и наверняка была списана именно с нее.

И тотчас в голове Севы родился план…

– Вы можете заложить яйцо в ломбард, купить на вырученные деньги одежду и попробовать раздобыть деньжат известными вам способами, – сказал Свешников. – А потом выкупите яйцо и вернете его мне…

– Можно, конечно, и так, – в задумчивости произнес Всеволод Аркадьевич. – А можно иначе.

– Как – иначе? – спросил Павел Лукич.

– Есть один весьма известный способ, – начал Сева и затем изложил свой план бывшему актеру.

Свешников повеселел, поскольку в плане Долгорукова предусматривалось и его участие. А это означало, что от задуманной Севой аферы кое-что перепадет и ему…

– Только вот, опять же нужна одежда, – закончил свое повествование Всеволод Аркадьевич. – Причем весьма и весьма приличная.

– Платье ведь вам нужно на время? – обдумывая какую-то мысль, спросил бывший драматический актер.

– Конечно, – ответил Долгоруков. – Как все закончится, я верну его владельцу.

– Ну, тогда – пойдемте, – сказал Свешников и поднялся с койки.

– Куда? – спросил Сева.

– Я знаю, где можно раздобыть превосходный костюм! – ответил бывший драматический актер. – Есть один человек, который отдает свой костюм в аренду. В прокат, так сказать…

* * *

Барон Жерар де Левинсон пострадал от несчастной любви.

Происходил он из древнего богемского рода, известного еще с тринадцатого века по различным хроникам, сказаниям и летописям. Представители этого рода упоминаются как в числе рыцарей Ливонского ордена, так и в числе дипломатов и военных Великой Франции.

Предок барона Конрада Жерара де Левинсона, Георг Густав, служил корпусным генералом французских войск в Ирландии и даже получил от короля Иакова Второго в конце XVII века чин фельдмаршала. Дослужился Георг Густав до чина маршала Франции и оставил единственного потомка – сына Густава, от которого и пошли российские подданные Жерар де Левинсоны. Густав Жерар де Левинсон вступил в русскую службу поручиком и к кончине императора Петра Великого имел русский чин генерал-поручика и австрийского фельдмаршал-лейтенанта.

Его сыновья – Фридрих, Густав и Павел – также пошли по военной линии и стали генералами, а четвертый сын, Иоанн, двинулся по придворной службе и сделался императорским обер-гофмейстером, что являлось чином весьма замечательным. Барон Иоанн Жерар де Левинсон был прадедом Конрада… И вот, представьте себе, выходец из такого знатного и заслуженного рода прилюдно получает по мордасам в ресторации «Славянский базар» от какого-то хлыща, с которым изволила обедать его бывшая женушка!

О-о, именно она сделала его таким.