Гений
Шрифт:
«С тех пор прошло… сколько?»
Он не помнил, и не мог сосчитать, в голове как будто стоял тот же туман, который путал сухие ветки над головой, он не помнил цифры, зато отчётливо помнил эмоции — он маленький, он живёт в женском дворце при матери, он зол, он в ярости, он плачет и кричит, требуя того, что безотказная мать и всесильный отец дать ему не могут при всём желании, а он не желает слышать никаких оправданий, он желает требовать и получать желаемое мгновенно, максимум завтра.
«Начало долгого тернистого пути моей истории отказов.»
Он наклонился и взял гнездо в руку, оно оказалось
«Они построили гнездо, улетели, а потом не смогли к нему вернуться. Потому что я на редкость мстительная сволочь, очевидно, с самого рождения.»
Одна проклятая птица вызвала в нём бурю возмущения, и он отомстил всем птицам в мире, потребовав закрыть для них дворец навсегда, немедленно. Дворец закрыли, но птиц никто об этом не предупредил.
«Такое гнездо за один день не построишь. И купить новое за одну ночь птицы тоже не смогут.»
Он держал его в руках и не знал, куда его теперь деть — гнездо было абсолютно бесполезно в доме, в котором не было птиц. Он понятия не имел, кто ставил тогда на стены экранирующее заклинание, и как его теперь снимать, и стоит ли, и не будет ли хуже. Первой мыслью было спросить у матери, но следом пришло осознание невероятной глупости этой идеи — она его с браслетом послала, если он придёт с гнездом, она просто ему в лицо рассмеётся.
Он подошёл к пустому постаменту и поставил гнездо на него.
«Двейн уберёт. Или решит, что с ним делать. С меня хватит на сегодня решений.»
Вернувшись на плиты аллеи, он нащупал в кармане флягу, открыл и налил по капле каждому духу, испытывая по этому поводу смешанные эмоции, слегка даже злорадные — духам принято было носить цветы, фрукты, свечи, маленькие самодельные фигурки зверей и птиц, сладости, как будто духи были детьми.
«Проникайтесь, дорогие духи. В этом доме всё по-взрослому. С сегодняшнего дня, и до тех пор, пока я здесь хозяин.»
Когда он дошёл до конца аллеи, коньяка оставалось больше половины, он щедро полил статую Золотого и его жертвенник, а остаток допил. И увидел свой браслет на одном из постаментов.
Внутри опять как будто чиркнули спичкой, от облегчения стало так тепло, что он даже не начал искать логику в том, что браслет, ускакавший по камням в самом начале аллеи, вдруг спокойно лежит на постаменте в её конце. Подошёл и протянул руку за браслетом, но пальцы схватили воздух — браслета не было.
— Да вы издеваетесь?!
Его голос отразился от далёкой стены женского дворца и от колокольчиков над головой Золотого, колокольчики зазвенели мелко и часто, как будто хихикали, эхо вернуло последнее слово, как ответ: «Издеваетесь».
Он почувствовал холод в ногах и посмотрел вниз, понемногу начиная осознавать всю глубину происходящего безумия — он стоял по щиколотку в воде. Мягкие волны изогнутыми барханами гнали воду от арки в начале аллеи к Дракону, чётко по плитке, хотя она была выше уровня газона. И углы наклона всех поверхностей в этом дворце глава Кан прекрасно знал, и в данный момент видел собственными глазами предельно отчётливо — вода текла перпендикулярно гравитации. Списывать это на просевший грунт было наивно — здесь не было грунта, дворец стоял на скале, вечной и нерушимой, как сами горы, просесть здесь могли скорее законы физики, и он мог
найти только одну причину.— Это месть или знак?
Эхо вернуло слово: «Знак», он медленно поднял голову, глядя на постамент, за который держался — на нём сидела птица. Белая и гладкая, как фарфоровая чашка, настолько идеально выполненная, как будто вот-вот повернёт голову и посмотрит на этого непутёвого наследника, возомнившего себя хозяином. Она была какая-то слишком белая, как будто её вымыли специально.
«Здесь был Барт?»
Статуи на Аллее Духов традиционно никогда не мыли и не чистили без особых ритуалов и специально обученных людей, потому что некоторые статуи были невероятно древними и требовали сверхбережного отношения. Двейн об этом знал, кроме него здесь был только Барт.
«Комнату свою лучше бы вымыл, поросёнок.»
Он отпустил постамент и пошёл в сторону Дракона, потому что оставил там пустую флягу, убрал её в карман, посмотрел на поток воды, уходящий в решётку ливневой канализации под стеной храма, подумал, что нужно всё-таки принести нормальную жертву, более уважительную. Достал нож и уже хотел рассечь ладонь, когда заметил какие-то палки и куски ткани в урне для возжиганий у ног Дракона. Поворошил их ножом, убеждаясь, что это огарки от ароматических палочек, тряпки и шкура от колбасы.
«Барт. Только он мог принять священное место за мусорник. Мастер уборки.»
Стало так смешно, что желание резать руку и поливать статую кровью, пытаясь проявить уважение, запоздавшее лет на десять, стало выглядеть безнадёжно жалко и глупо.
«Кому я собираюсь что доказывать? Я приволок в этот дом Барта, который положил в жертвенник шкуру от колбасы и тряпку, которой мыл статую. Это никому не переплюнуть.»
Он стоял у постамента Золотого Дракона, опираясь на край локтями, в одной руке держал нож, а второй рукой держался за лоб, не в силах перестать смеяться. Посмотрел вниз, где вода уже поднялась почти до колен, запрокинул голову и вопросил небеса и Золотого:
— А нормальный знак ты мне дать можешь?
Эхо долго молчало, потом вернуло последнее слово: «Можешь», как-то неуверенно и размыто, как будто разговаривать с тем, кто не слушает, всё равно бесполезно, так зачем тратить силы.
— Браслет верните, — устало вздохнул он, осматриваясь, заметил краем глаза браслет на постаменте птицы, но когда посмотрел туда ещё раз, его не было. — Ну и ладно, у меня их много, другой найду.
Эхо вернуло: «Найду», больше разговаривать с самим собой желания не было. Всё казалось таким глупым, что он спрятал нож, достал спички и поджёг всё, что Барт накидал в священную урну для возжиганий, бросил туда же свой платок, которым вытирал лицо после удара ветки — всё равно в крови, развернулся и пошёл обратно, против волн на камне, противоречащих здравому смыслу. Когда он дошёл до начала аллеи, дорожка уже была сухой, вода ушла вся, не оставив даже луж.
Он вызвал группу и приказал телепортировать его на базу отдела.
На базе в первую очередь решил пойти вымыться, даже отчёты слушать не стал — Док у входа глянул ему в глаза печально и сразу же отвернулся, это значило, что Двейну не лучше, и что других новостей нет, а всё остальное было не срочно.
По дороге к душевой ему попались навстречу бойцы из дежурной смены, вполне бодрые, он поздоровался спокойно, мысленно напоминая себе о том, что о его планах и визите к матери никому не известно, в их глазах он всё тот же, что и вчера.