Гений

Перед своей личной душевой он разделся, уже предвкушая горячую воду на замёрзших мокрых ногах, открыл дверь и замер — в центре комнаты стояла сверкающая хрустальная птица, та же самая, о постамент которой он опирался только что на Аллее Духов. Она смотрела прямо на него, а он стоял перед ней, голый, ошарашенный и окончательно ничего не понимающий в этой безумной жизни. Сделал шаг назад и закрыл дверь. Опять открыл — птица никуда не исчезла. Подошёл ближе, и понял, что она не хрустальная, она ледяная, и уже начала таять, охладив пол и воздух вокруг себя настолько, что стоять там босиком вообще не хотелось. Он вышел, переоделся, решил всё-таки навестить Двейна и задать несколько мистических вопросов.

И как только открыл дверь палаты, на него уставилась ледяная птица.

Птицу обнимал Двейн, прижимаясь лицом к её хрустальной прохладе, услышал щелчок двери и обернулся, посмотрел на Шена. Шен закрыл дверь, сел на кровать напротив и сказал:

— Ты водил Барта во дворец?

— А кого мне ещё туда водить? — хрипловато ответил Двейн, попытался изобразить улыбку: — Не самому же отмечать свой день рождения.

Шен вздохнул, в очередной раз думая о том, что даёт Двейну не то и не так — нужно было устроить большой праздник, а теперь уже поздно. Тихо сказал, мягко, но с долей предостережения:

— Тебе нельзя приводить новых людей на Аллею Духов, ты ещё не официальный.

Двейн посмотрел на него, не отрывая щеки от ледяной птицы, усмехнулся и закатил глаза:

— Ну накажи меня, что теперь делать? Я его уже привёл.

— Ты не в том состоянии, чтобы тебя наказывать.

— Я знаю, — улыбнулся Двейн. — Я слегка поистрепался, спасая твою никчёмную жизнь.

— Я знаю.

Они оба замолчали, Двейн обнимал птицу, Шен смотрел на его мятые бинты, мысленно отвешивая Доку пинка за такое качество ухода за пациентом. Двейн приоткрыл глаза, серьёзно спросил:

— Что-то случилось?

— Был в доме Хань.

— По какому вопросу?

— По поводу моей женитьбы на Призванной.

Двейн поднял брови, оторвался от птицы и сел на кровати, точно так же, как Шен. Шен оценил его позу, которую он осознанно или автоматически скопировал с его позы один в один, посмотрел на его лицо, видя одновременно себя и дядю, только молодого, ещё не спившегося. У дяди бывали периоды просветления, иногда он даже разговаривал с «белым отродьем», давал советы с высоты своей мудрости. Один из них звучал как: «Никогда не закрывай бутылку, которую уже открыл, просто допей, разбей и потребуй ещё одну. Всегда иди до конца, пока можешь идти, а когда не сможешь — ползи, это медленно, но тоже нормально».

— И? Что сказала старшая Хань?

Двейн смотрел на него в ожидании ответа, а Шен медленно начинал улыбаться, всё сильнее и глубже вникая в прелесть формулировки этого вопроса.

«Она — Хань, не Кан, уже больше двадцати лет как. Почему я должен считаться с её мнением? Она меня бросила. Она бросает меня каждый раз, когда делает этот пренебрежительный жест своей белой тонкой ладонью, а я возвращаюсь, как бумеранг. Это законы физики. Вот только они не всегда работают.»

Опустив глаза, он посмотрел на ледяную птицу, настолько детальную, что было ясно, что без магии здесь не обошлось, она стояла в тазике, в котором Док обычно замачивал бинты, там медленно накапливалась вода.

«Какой хозяйственный пацан, и на Аллее Духов прибрался, и тазик нашёл. Надо брать, однозначно, в семье такой пригодится.»

Двейн настороженно позвал:

— Шен? Что она сказала?

Шен медленно поднял глаза к лицу Двейну, пытаясь по этому лицу понять, как он сам сейчас выглядит, он почему-то не чувствовал. Двейн смотрел на него так внимательно, как будто пытался душу прочитать по глазам, и что-то там такое видел, что на его лице сама собой начала появляться наполовину сумасшедшая, наполовину злорадная улыбка.

«Он отражает меня. Это я сошёл с ума и злобно радуюсь этому событию.»

От этого понимания стало теплее внутри, как будто называние вещей своими именами уже было шагом к успеху. И он назвал по имени следующую важную вещь:

— Старшая Хань мне отказала.

— И что ты планируешь делать?

— Я планирую дать понять этой слишком уверенной в собственной неуязвимости женщине, что отказывать мне — очень плохая идея.

Двейн усмехнулся, опустил глаза, нервно погладил птицу и сказал, осторожно подбирая слова:

— Перефразируя господина нашего Альберта, «а таки есть ли у тебя силы, чтобы так себя вести?»

Шен тоже усмехнулся — Альберт говорил это о деньгах, он считал, что для любой наглости есть оправдывающая сумма.

«Нищета сбивает спесь с кого угодно. С кого угодно, брат. Нищета и ненужность.»

— У меня есть всё необходимое. Я только что был во дворце Кан.

— В старшем?

— В моём.

— И?

— Мне дали знак. — Он посмотрел на птицу, которую Двейн поглаживал по ледяному крылу, посмотрел на Двейна: — Я сначала не понял, что это знак, и его повторили, специально для тугих и неверующих. Вернулся сюда, пошёл в душевую — там стоит такая же птица, — он указал глазами, добавил: — Пришёл к тебе — здесь опять она. Если это не знак, то что это вообще?

— Это Барт сделал, — улыбнулся Двейн, ласково провёл ладонью по голове птицы, посмотрел на Шена: — Потому что мне было жарко, я пожаловался — он решил проблему.

— А в моей душевой?

— Наверное, он отнёс туда первый вариант, который в тазик не поместился. Это — второй, более близкий к реалиям.

Шен посмотрел на птицу, на тазик, медленно вздохнул и констатировал:

— Значит, Барт — рука духов предков.

— Ох и руку предки выбрали, — тихо рассмеялся Двейн, расслабляясь и осторожно ложась обратно на кровать, опять положил голову на птицу, закрыл глаза. Шен ответил с шутливым неодобрением:

— Какую ты им дал, такую они и взяли, у них не особенно большой выбор.

— Я не виноват в том, что ты берёшь в семью одних неадекватов.

— Ты из них первый во всех отношениях.

— Я знаю, — самодовольно улыбнулся Двейн, не открывая глаз, погладил птицу и вздохнул: — Ты сам меня выбрал.

— Я тебя почуял, ты мой брат по крови, это факт, и он неоспорим, его можно доказать Гонгом и экспертизой. Значит, наследник у меня есть.

— И меч есть, и женщина есть. Я знаю.

— И я знаю. Осталось убедить в этом весь остальной мир. И я начну с женщины. Прямо сейчас. Пожелай мне удачи.

Он встал и посмотрел на Двейна, Двейн приоткрыл глаза и хитро улыбнулся:

— Я не госпожа Вероника.

— Я тоже не Великий Белый Дракон, тем не менее, иду и меняю мир.

— Удачи.

— Спасибо.

Он бросил последний короткий взгляд на ледяную птицу и вышел из палаты.

«Наследник, меч, женщина. У меня всё это есть, и это единственная правда, которая между мной и небом. Всё остальное — юридические вопросы, и я оставлю их юристу, пусть у Ричи голова болит по поводу того, как доказать людишкам, что Двейн — наследник, а Вера — жена, я никому ничего доказывать не собираюсь, пусть идут к чёрту. Пока внутри стен дворца Кан всё так, как я хочу, меня не волнует, кто что об этом думает за пределами этих стен.