Гера
Шрифт:
– Можешь не вернуться?
– Кто его знает. К ноябрю – должен…
Ночь словно подхватывает его вместе с окном, как картину в галерее полуреальных образов и вмешивает в свой коллаж. В окне напротив мужик гладит брюки и матерится – видно по губам. Рассматривает стрелки на свет и снова ругает свои штаны…
– Лека, погладь мне брюки, – просит вдруг Сашка.
– Эти?
– Ну.
– Снимай.
Он снимает брюки и обнимает ее хрупкие плечи.
– Для этого ты разделся? – усмехается она.
– Да.
– Только не говори, что мы прощаемся навсегда.
– Не скажу.
В
С ней очень хорошо, очень. Ее прикосновения обжигают, как молнии, потому что переполнены жаром страсти.
Сашка, не помня себя и не ощущая реальности, выдыхает ее имя, которое совсем недавно казалось ему фальшивым. Теперь он чувствует ее имя на губах, как что-то сладкое, душистое, одурманивающее вязкой нежностью. Лека, Лека…
– Проводить тебя завтра? – спрашивает она, откинувшись на подушки и прижимая к губам его ладонь.
– Нет. Я военным самолетом лечу с контрактниками.
– Ты же не военный.
– Немного военный.
– Береги себя, Гера. И не верь никому, – предупреждает она всерьез.
– Кому-то же я должен верить…
– Верь мне.
Сашка целует ее в губы и поднимается.
– Не люблю уходить среди ночи, но нужно еще собраться.
Она, нисколько не стесняясь наготы, тоже встает и провожает его до двери. Снова Сашка целует ее и привлекает к себе, поглаживая ее маленькую попку.
– Ты восхитительна.
Она отвечает так жадно, словно их прощальному поцелую не предшествовал многочасовой секс.
– Может, не пойдешь? – спрашивает, заглядывая в глаза.
– Тебе же не нужен нищий любовник…
– Мне нужен живой мужчина, по крайней мере.
Он усмехается.
– Вон живых бомжей вокруг полно.
– Дурак!
Сашка извиняется поцелуем.
– Знаю. Сорри.
12. БАГДАД
В Багдаде все спокойно – почти. Сашка прилетел военным самолетом, но в штатском. Поздоровался с встречающими военными и сразу же попрощался.
Официальная часть военной кампании окончена. В Ираке уже действует национальный контингент. Работают миротворцы, но военные госпитали переполнены ранеными.
С падением режима Саддама не произошло чуда, которого так ожидали. Доверие к оккупационным властям утрачено. Насилие, безработица, голод и эпидемии по-прежнему царят в стране.
На центральных улицах пустынно: Багдад исчез с туристической карты мира. Богом данный город, значит, такова его судьба.
Осень приходит в Ирак незаметно, только ветер меняется с северо-западного на северо-восточный, и небо, как и дома, хмурится тучами. Страна фиников и нефти. И неутихающей войны. Сашку на каждом шагу останавливают американские патрули – он смело предъявляет документы. Нет претензий.
Вечером того же дня встречается со связным Касимом. Похоже, этот плохо говорящий по-английски чурка и будет представлять сторону заказчиков.
– Ты знаешь, когда придет
товар? – спрашивает он без всяких предисловий.– Завтра, – кивает Сашка. – А ты знаешь, где тут можно перекусить?
– Рядом с американским госпиталем, здесь, в Ас-Сауре, есть ресторан. Это ближе всего. И там безопасно – для тебя.
После этого Касим исчезает. А Сашка остается наедине со своими мыслями. Отсюда, из эпицентра мировой трагедии, он видит ситуацию несколько иначе. Действительно, нужен был человек, который встретил бы груз и был свидетелем его передачи: доверять этим партизанам нельзя. Но похоже, что за простое посредничество Грому пообещали очень солидный куш. С другой стороны, не так и много на свете желающих ехать сейчас в Ирак и ловить пулю в затылок. Что стоит тому же Касиму убрать Сашку и заявить, что никакого груза не было, и никакого Сашки – тем более не было. Неизвестно, как они настроены. Пока – все ждут вместе с Сашкой. Значит, день у него есть – наверняка.
В ресторане малолюдно. Он ест обычное жаркое и не чувствует вкуса войны. Просто пустынно. На то и пустыня. Говорят, летом тут и миражи бывают: оптические обманы, вызванные неравномерным прогревом воздуха.
И вдруг – прямо из окна ресторана, осенью, в сезон дождей – Сашка видит перед собой мираж. Видение раскачивается. Переходит дорогу, кутаясь в какой-то длинный жакет, из-под которого выглядывает подол белой юбки. И, наконец, начинает таять в спускающихся сырых сумерках.
Сашка, схватив рюкзак, выскакивает и гонится за миражом. Хватает его за руку, готовый к тому, что ощутит холод небытия. Но в тот же миг чувствует другой холод – дрожь озябших, тоненьких пальчиков, дрожь пульса, дрожь испуганного сердца.
– Аня?!
– Саша...
Они стоят обнявшись, склеянные липкими сумерками азиатской осени...
– Я обожаю эту страну, – шепчет он, целуя ее лицо. – Я буду благословлять этот город до последнего дня своей жизни! Как ты здесь оказалась?
– Работаю в американском госпитале. Уже второй год. Уже привыкла здесь. Привыкла к войне...
Она улыбается. Ее голос дрожит от хриплых нот и рвется. Она выглядит совсем девочкой, и только бледность выдает заглушенную печаль.
Потом он ждет в холле госпиталя, пока она закончит дежурство, и не может поверить, что через миг увидит ее снова. В голове толкаются сотни вопросов, но он понимает, что задавать их не следует – ни одного.
Наконец, она появляется. На бледном лице – ни капли косметики. Волосы, не утратившие своего золотистого цвета, туго стянуты на затылке и закручены в старушечью гульку. Ногти коротко подстрижены, жилы на руках напряжены. Под черным широким пиджаком такая же длинная и широкая юбка, скрывающая ее фигуру совершенно.
– Лучше не бросаться в глаза на улицах, – объясняет она свой образ.
Она живет в квартире, предоставленной американским руководством. Это небольшая, полупустая квартира из двух комнат, на первом этаже семиэтажного здания.
– Страшно тебе здесь? – спрашивает он, поеживаясь от темноту, проникающей с улицы.
– Нет. Но свет лучше не включать.
И вдруг он – со всей ясностью – понимает, что здесь идет война. И она живет здесь и рискует каждый день своей жизнью.
– Тебе нужны деньги?