Гербовый столб

— Мне бы, Толя, денька на три в Москву смотаться. Подменишь, а? С Андреем Трофимовичем я улажу. Договоримся?

— Что, виноград созрел? — сумрачно бросает Вдовин.

— Нет, Толя. Хотя, конечно, не без этого, — продолжает заискивать Семенюк. — Понимаешь, Любка замуж выходит. Ну, с тем москвичом вроде склеилось. Надо повидаться, все обговорить.

Вдовин молчит. Разве невесты остаются верны мертвым? Эх, Толик, Толик... Все равно бы не стала она тебе женой. У Семенюков другие принципы. Другая стратегия в жизни. Разве случайно он определил ее в кулинарный техникум в самой Москве? Ничего случайного у него не бывает...

— Знаю, о чем ты думаешь, — насупился Семенюк. — Может быть, все было бы по-другому. Жаль, конечно, парня. Но что теперь поделаешь.

— Нет, Леонид, — не соглашается Вдовин, — все равно было бы так, как сейчас. Ты сам знаешь. — Помолчав, спрашивает: — Значит, в Москве закрепляешься?

— Мне и в Ялте, Толя, хорошо, — улыбается, опять же заискивающе, Семенюк.

— Однако и в Москве корни пускаешь?

Семенюк обижается:

— Тебя что, Вдовин, завидки берут?

— Ловко ты все-таки умеешь устраиваться в жизни, Леонид.

— Значит, завидуешь. Вот от тебя уж никак не ожидал.

— Нет, Семенюк, не завидую я тебе, — с легкостью говорит Вдовин. С легкостью потому, что уже решил: если отстанет Семенюк от Володи, то тогда он, Вдовин, подменит его на три дня.

— Слушай, когда ты кончишь травить Володю? — продолжает он. — Тебе что, больше делать нечего? Связался с его торговкой, с этой дрянной бабой... Что она тебе, по сродственности товар поставляет? Это, конечно, твое дело. Но зачем травишь Володю? Ей в угоду? Не стыдно тебе? Зачем вы постановили этой мерзкой бабе его зарплату отдавать? Вы что, с ума посходили? Поставь себя на его место!

— Ну уж нет! С собаками я не сплю по сараям, гхы, — попытался повернуть к смешному Семенюк.

Но Вдовин сердится, гневен:

— А теперь додумались и Весты его лишить! Зачем это тебе, Семенюк? Скучно живется? Обязательно кого-то надо травить? Пользуешься безответностью Володи?

— Ну уж ты очень серьезно, Толя, — недоуменно кривит лицо, пожимает плечами Семенюк. — Я-то при чем? Разве я решаю? — Он опять пытается перевести разговор в шутливое русло. — Да мне лично его собака до лампочки! Но, скажу тебе, редкостная собачка. Он ее рыбу обучил ловить. Оказывается, еще и крабов. Ты знаешь историю со ставридкой? А, Толя? — расплывается в простецкой улыбке Семенюк. Невыгодно ему ссориться с Вдовиным, сейчас особенно. Но в то же время как можно лишить себя удовольствия поиздеваться над безответным Греком?

— Знаю, не повторяй, — мрачно говорит Вдовин и лезет в карман брюк за сигаретами. Он с грустью сознает, что словами такого, как Семенюк, не проймешь. Таких надо бить палкой, и по голове. Только тогда они вернутся к понятиям элементарной порядочности...

Однако вот эта веселая история про ставриду, выдуманная Леонидом Баечником (Семенюком):

«Иду я, значит, по базару и вдруг столбенею. Что же, вы думаете, вижу? Стоит за прилавком слесарь Папан-допулла и торгует свежей ставридой. Ну свежая рыбка по нынешним временам редкость. Понятно, выстроилась к нему женская очередь. Пять-шесть рыбок — и рублик в карман. У нашего Володи нагрудные карманчики вздуло от денег, торчат, ну как женская красота. Успех, невиданный успех!

Ну я, значит, на правах приятельства захожу к нему с тыла. А там важно сидит эта его сучка, ну Веста. И «ррры» на меня. Я, конечно, ей ногой погрозил, а она в лай да цап меня за штанину, ну точь-в-точь как тетку Шуру, правда, ту за руку. Я, понятно, требую у Володи: уйми свое скандальное животное. А он мне отвечает: «А ты не трогай мою собаку-царевну». Почему, говорю, она у тебя царевна? Как почему, отвечает, видишь, сколько рыбы наловила? И объясняет: если вот кому из гражданок не хватит, сейчас прикажу и она ведро в зубы и к морю. А обратно — с полным. Разве не царевна?

Тут, сами понимаете, отдельные скептические особы из очереди выражают сомнение. Ну я-то сразу сообразил: она из специальной породы, утятницей ее называют. Раньше дворяне уток стреляли, а эти вот спаниели за ними по воде — и вплавь, и нырком. Ныряют знатно: уши-то смотри какие длинные. Их хоть, как платочек, под подбородком в узелок вяжи. Ну вот наш гениальный Папан-до-пулла и научил ее нырять в море и вместо уток рыбку доставать. Разве такую собаку не прозовешь царевной? Конечно, царевна! Гхы-ы...

Значит, дальше. Спрашиваю: ты ведь так, Володя, скоро миллионером станешь? А он отвечает: это моя мечта. Надоело быть грязным слесарем, хочу быть чистым миллионером. Мы с Вестой дворец каменный построим в три этажа и заживем припеваючи. Хватит нам ютиться в вонючем сарайчике вредной тетки Шуры. Пора нам жить в хоромах. И спрашивает: правильно, Веста? А та, будто все до единого слова понимает, и так уверенно: тяв! тяв!

Да-а, думаю, нашел наш Папан-до-пулла вернейший источник доходов. Вот, скажем, обучи собачку вдоль пляжей нырять, сколько она золотых колец со дна натаскает? То-то. Тысячи гражданок теряют свои обручальные кольца на юге. Да разве только кольца? А сережки? А цепочки? А браслеты? И только, значит, хочу подсказать ему эту идею, как является тетка Шура. Руки в бока и пышит гневом. Гхы-ы...

Ты шо ж, говорит, такой-сякой, распродаешь усе, а в дом ничего не несешь? А я, выходит, должна тебя поить и кормить? Да исшо эту твою сучку? И только она помянула царевну Весту, как та из-под прилавка выскочила и цап ее за ногу. Ну, как меня. Хорошо еще, что тетка Шура ноги бинтами обматывает. Но, думаю, все равно больно. Потому что тетка. Шура как бросится с испугу бежать, а царевна за ней да с лаем. А та, значит, орет на весь базар: «Бешеная! бешеная!..» И прямо к милиционеру: «Арестуйте!» Тот, естественно, определяет: порядок нарушен. Подходит и по всей форме, козырнув, начинает строгий допрос: откуда, значит, рыба? Как откуда? — говорит Володя, а сам побледнел. Вот, мол, моя подруга, собака-царевна, наловила. А та видит такую ситуацию и хвост, и уши поджала, смирненькая.

Так, говорит милиционер, занесем в протокол: занимаетесь эксплуатацией неразумного существа. Как так неразумного? — пытается возмущаться Володя. А тот ему строго: «Помолчите, гражданин. Оправдываться будете в суде. Я сейчас следствие произвожу». Значит, так, продолжает он, есть жалоба от этой вот гражданки — и показывает на тетку Шуру, что подруга ваша, эта вот собака-царевна, которая незаконным путем опустошает рыбные ресурсы моря, а они, как известно, принадлежат народу, — бешеная. «Давно бешеная!» — встревает тетка Шура. Помолчите, гражданка, — обрывает ее милиционер, и к Володе: «Предъявите документ о состоянии собачьего здоровья». Какой документ? — спрашивает Володя, а сам уже посерел от страха. Тэ-э-эк, говорит сурово милиционер, документа, выходит, не имеется. И вопросик задает: «Значит, продавали рыбу, укушенную бешеной собачкой?» И дальше: «Это, гражданин, серьезное преступление против трудящихся и отдыхающих нашего славного города-курорта. Поэтому я вас арестовываю на месте преступления».

Ну, очередь, понятно, возмущенно галдит, раздаются крики: «Негодяй! преступник! в тюрьму его!» А милиционер хоть и молодой, но серьезный мужчина. Он этак зычно командует: «Тише, граждане! Прошу всех единодушно подписаться под протоколом». Но пока вся очередь ставила свои единодушные закорючки и давала о себе путаные сведения, я и шепчу Володе — мне все-таки дорога честь нашего передового предприятия, да и с кем чего не может случиться — в общем, шепчу: мол, беги! Ну, Володя — а некоторые думают, что он нерасторопный флегма: ошибаетесь! — хвать свою царевну и с такой прытью дунул с базара, побыстрее Борзова. Милиционер, понятно, за свисток и за ним. Ну, а я, как выбранный представитель общественности, протокольчик в карман, корзину с рыбой в руки: мол, доставлю в пункт охраны порядка, на экспертизу. Народность со мною согласна: у всех ведь дела.