Гербовый столб

— Но я все же больше верю ее гастингской исповеди, чем тому, что она наболтала в интервью. Опять же чисто по-русски: в одном случае вывернуть себя наизнанку, в другом — намеренно оболгать. Однако там, в Гастингсе, она была очень одинока, совсем одна, и, видно, ей очень хотелось кому-то покаяться. И я там оказался единственным из соотечественников. Она сама меня нашла. И ты бы видел, какая она там была скромная и застенчивая.

Ветлугин не перебивал его.

— Честно признаться, — продолжал Кнып, — к середине турнира я сильно затосковал. Был подавлен, рассержен, у меня ничего не получалось. Проиграл две партии, одну выиграл и три свел вничью. Мне грозил полный провал.

— И она тебя вдохновила, — язвительно вставил Ветлугин.

— Да, она меня поддержала и вдохновила, — серьезно подтвердил Кнып.

— И ты блестяще выиграл седьмую партию, а затем весь турнир, — иронизировал Ветлугин.

— Представь себе, — твердо сказал Кнып.

— Ну и все же, какова ее жизненная драма? Ты-то сумел облегчить ей душу? Направить на путь истинный?

— Ты зря иронизируешь, Виктор, — печально возразил Кнып. — Никто не знает своей судьбы. А у нее она в самом деле драматичная.

— Еще бы! Очутиться в Лондоне, в Сохо...

— Постой! Постой, Виктор... Разве ты не хочешь знать о ней правду?

— Ты уверен, что знаешь о ней правду? Можно ли вообще знать о другом человеке правду?

— Пожалуй, уверен, — сказал Кнып, подумав. — Начало ее истории, конечно, банально: влюбилась в красавца из музыкального училища, в певца, в будущую знаменитость. У них родилась дочь, но красавец и не подумал на ней жениться. Более того, предал ее, женившись на другой, на дочери одного из деятелей филармонии.

— В самом деле, очень банальное начало, — язвительно заметил Ветлугин.

— Ей хотелось его превзойти, стать выше...

— И она вышла замуж за аль-Муджахиба, — рассмеялся Ветлугин, — который, вернувшись на родину, должен был стать министром. И однажды в эту страну приезжает певец, обманувший ее...

— Подожди, Виктор, — настойчиво попросил Кнып. — Она жила с матерью, простой портнихой. Аль-Муджахиб ее искренне полюбил. Но когда они приехали в его страну, к власти пришел новый президент, который резко повернул к Западу. Аль-Муджахиб оказался неугоден, политически ошельмован, отовсюду изгнан. А у них как раз родился ребенок, тоже девочка. Аль-Муджахиба вскоре арестовали, обвинили в принадлежности к оппозиции. Ее с младенцем приютил его богатый дядя. Он, конечно, стал домогаться...

— И ты всему этому веришь? Артем, ведь это обычная Cristmas story [7] ! Гастингс, бурное море, ветры, дождь, бесприютная тоска, одиночество...

— Года два назад, — упрямо досказывал Кнып, — она прилетела с этим богатым родственником в Лондон. И бежала от него...

— Слезы кукушки, Артем! Ничему не верю! Почему она не подумала вернуться на родину? Почему мечтает обрести британское подданство?

— Я этого не знаю, — наконец сдался Кнып. — Но что бы там ни было, я ей искренне благодарен. Меня она поддержала. Извини, я должен с ней попрощаться.

7

Рождественская сказка (англ.).

Нет, не верил Ветлугин Марининой исповеди. Хотя вполне возможно, что-то в ее истории и правда. Но как жестока она к своим детям! Впрочем, если они существуют...

Мимо него через фойе шумно, со смехом прошествовали двенадцать приодевшихся красоток варьете и еще несколько ярко намалеванных «девиц», постарше и похуже качеством. У каждой из них, конечно, есть своя собственная «история», подумалось ему. История грехопадения. Впрочем, они об этом уже не заботятся. Для них это профессия...

«Дамы» расселись за овальным «министерским» столом, и тут же официанты обнесли их чашечками с кофе. Какое-то короткое время зал жадно глазел на них, а они посмеивались, прихлебывая черную жидкость. Наконец, из-за дальнего столика поднялся здоровенный блондин, видно, из скандинавов и пьяно-шаткой походкой направился к ним. Он выбрал, как ни странно, одну из намалеванных «старушек», и та, притворно хохоча, отправилась с ним в обнимку за его столик. И тут сразу вспыхнула ярмарка!..

Ветлугин, не торопясь, вел машину по пустому спящему Лондону. Без всякой цели. Ему хотелось стряхнуть с себя отрепья похоти. И как странно, как убеждающе действовала серая пустынность улиц. И простая, очищающая мысль о том, что нравственность в существе мироздания, успокаивала его.

Они молчали. Кнып, съежившись, уныло смотрел вперед. Вроде бы надо было расставаться, но что-то недосказанное, недопонятое продолжало сцеплять, не отпускало их. Похоже, держало то, что осталось невыясненным, кто же все-таки взял верх? Наконец Кнып заговорил:

— Знаешь истину: что не любо тебе, не причиняй другому. Я сожалею, что позвал тебя в это заведение. Мы с тобой не из тех приятелей, которые любят повеселиться. Конечно, плотские утехи никому не чужды, но мы настолько редко с тобой сходимся, что следовало бы отпущенное время посвящать иному.

— Нет, Кнып, ты не прав, и я тебе благодарен за некоторые открытия в этом плотском вертепе. И знаешь почему? Я вдруг наглядно уразумел: ведь дух, духовность, душа в этом мире не существуют без плоти. Только в плотском воплощении присутствует дух, который мы ведаем. Но, оказывается, есть и просто плоть — обездушенная, бездуховная. И когда видишь ее в массе, то это просто пугает. Но я говорю не о том месте которое мы покинули, а совсем о другом.

Теперь уже Ветлугин задал головоломку Кныпу. И теперь уже Кныпу нужно было догадаться, о каком месте идет речь. Но по их правилам разгадывать надо, как ходы в шахматах. И сразу возникло именно то, чего им не хватало для завершения встречи. Чувствовалось, как ожил, напрягся Кнып; он то и дело ерзал, метал на Ветлугина нервные взгляды. Его большие, выпуклые глаза мерцали, вспыхивали, стекленели. И закрутился, заспиралил витиеватый обмен умозаключениями.

— Духовность — это не культурный набор, не набор знаний, — возбужденно заговорил Кнып. — Это прежде всего мысль! Мыслят избранные. Да! Им это дано. Только мыслящие духовны! Выросший среди философов не научится мыслить, если он этой способностью не одарен. Но он обязательно будет культурным. Нести в себе сумму знаний — и это уже прогресс! Между прочим, — заключил он, — жены философов никогда не становились философинями. Не могли, им этого не дано. А те, кому это дано, должны обладать свободой воли и отсутствием догмы.

— Разве заповеди человеческие идут от философов? — вяло начал Ветлугин. — Нынче модно думать: из высшего Космоса. Но нами пока правит не вера, а намерения, поступки. — Он помолчал и заговорил, раскаляясь: — Мир все еще осуществляет идеи девятнадцатого и даже восемнадцатого веков, и вот здесь, на Западе, обнаружился кризис. Пытаются срывать покровы со всего. Будто во спасение, во имя очищения, выживания. Тупик! А мысль уже формирует новое сознание, новые представления. Но большинству они еще непонятны, незаметны. — И заключил: — Как глухой конец прошлого века аккумулировал бури нынешнего, так и сейчас происходит аналогичное в европейской цивилизации. Погибнет она или выживет? Кто откроет этот всемирный исторический закон? Но ведь он существует!