Гербовый столб

Да, небезопасно. Конечно, риск. И конечно, лучше вдвоем. Сыщики ведь по двое не ходят. Значит, случайные незнакомцы. Это поймет и мальчишка...

Ну, дорогой, тебя охватил тот же страх, что и пританцовывающих патрулей, — скривил улыбку недовольный собой Ветлугин. Но все же это не страх, оправдал он себя. Просто неразумно соваться одному в катакомбы Фоллс-роуд. Лучше бы с Павлом. В таких ситуациях лучше всего с ним. У него всегда хватает юмора и спортивной злости, и сомнения его не гложут. Но он действительно в это время не может. Наверное, уже диктует репортаж в Москву. У него железное правило: писать и передавать с места события. К тому же к ленчу придет Джимми Синклер. Об этой встрече они условились еще из Лондона. Но разве можно было предположить, что именно в этот день и именно в ленч-тайм представится возможность взять интервью у бывшего узника трагически знаменитого блока «Эйч» тюрьмы-концлагеря Мейз-призон? Нет, невозможно...

Ему вспомнилось, как три дня назад они стояли с Павлом на обочине шоссе Белфаст — Дублин и, растерянные, пораженные, вглядывались в нереальные, инородные строения среди пустой черно-зеленой равнины, по которой разгуливали стаи белых чаек. Вглядывались в мощные, железобетонные бараки и вышки, обнесенные мотками колючей проволоки, освещенные так, что в серый промозглый денек представлялись фантастической огненной цитаделью — неземной, инопланетной, подступа к которой — нет. Повсюду таблички: «Опасно», «Запрещено, «Нет проезда!» Это сверкала электричеством Мейз-призон, откуда, как казалось, немыслимо выбраться...

Но почему они все же выпустили Шина О’Хагэна? После тринадцати месяцев в бараке номер четыре неприступного блока «Эйч»? Почему?..

Наконец подкатило такси. Шофер оказался пожилым человеком с усталым, одутловатым лицом и беспокойными глазами.

«У них у всех здесь беспокойство в глазах», — отметил Ветлугин.

— На Фоллс-роуд? — поразился таксист. — Неужели вы в самом деле, сэр, думаете, что я туда поеду?! — Он смотрел на Ветлугина с искренним недоумением.

— Я иностранец, — сказал Ветлугин.

— Все мы, сэр, скоро станем тут иностранцами, — грустно заметил таксист. — Понимаете, — пояснил он, — я вернусь с этой проклятой Фоллс-роуд без машины. Если вообще мне удастся оттуда выбраться!

Ветлугин понял, что он протестант. Впрочем, так и должно быть: он ведь при деле. Ему вспомнилось, как, притупив взоры, им с Павлом объясняли, что на знаменитых Белфастских судоверфях из десяти тысяч имеющихся рабочих мест только четыреста предоставляются католикам. И на каждое «католическое место» существует так называемый лист ожидания, в котором до двадцати претендентов. Безработных! И большинство этих горемык так всю жизнь и ждут, пока работающий счастливчик или загнется, или выйдет на пенсию.

«При чем тут протестантство, католицизм?» — раздраженно подумал Ветлугин. Ведь многие, как из тех, так и из этих, только на Рождество — и то не всегда — посещают церкви. Суть другая: «протестанты» — граждане высшего сорта; «католики» — низшего. Для первых — все, и прежде всего работа. Для вторых — ничего или почти ничего, и потому они протестуют.

И еще ему вспомнилось, как накануне он и Павел долго беседовали с католическим пастором Лэнгри. Дети, сказал пастор, все чаще спрашивают: «Святой отец, почему мы католики?» Действительно, почему они католики?! А в заключение беседы святой отец высказал нечто крамольное: «Никакой религиозной вражды, джентльмены, ныне не существует. Если хотите, мы наблюдаем ро войну, которую предсказал Карл Маркс»...

— Но как же мне быть? — спросил растерянно Ветлугин таксиста.

— Я могу вас подбросить до армейского чек-пойнта [10] , сэр. Только туда, — вздохнул тот.

— Спасибо, — сразу согласился Ветлугин.

Армейский чек-пойнт представлял из себя бетонированное укрепление в горловине Фоллс-роуд. Уэльские стрелки с перьями на беретах во главе с тощим, долговязым сержантом нервозно крутились на открытом пространстве. Они останавливали и обыскивали отдельных прохожих и почти все машины. В засаде, по углам ближайших домов, замерли на корточках с карабинами на изготовку караульные солдаты. Сержант прямо-таки полосовал злобным взглядом всех без исключения. Он нервничал. В нем, видно, застрял непреодолимый страх, что именно он, сержант, — высоченный и с лычками, — станет первой мишенью для притаившегося, проклятого снайпера...

10

Check point — пункт проверки (англ.).

Неожиданно небо разверзлось, и в узкий проем ударил ослепительный солнечный свет. Луч попал в сержанта. Он дернулся, смешно подпрыгнул и вихляво побежал к укрытию. Ветлугин остановился, наблюдая за ним. Наконец сержант опомнился, стыдливо потоптался на месте и со смешной озабоченностью, гулливеровыми шагами вернулся на проезжую часть.

— Keep mooving [11] , — услышал снизу Ветлугин.

Он вздрогнул. Рядом с ним на корточках, забившись в угол, сидел белобрысый солдатик — совсем юный, лет восемнадцати. Его гладкое розовато-белое личико было сплошь усыпано пятнистой желтизной веснушек. Он смотрел на Ветлугина наивно — спокойными, ясными глазами. Ничто еще не отпечаталось на этом лице, в этих глазах — ни тревога, ни страх. Он просто не понимал, где он находится и что с ним может случиться.

11

Продолжайте движение (англ.).

— Я иностранный журналист, — сказал Ветлугин.

— Это все равно, сэр, — ответил солдатик и улыбнулся. Не удержался, полюбопытствовал: — Из какой страны, сэр?

— Из России.

— О, товарисч! давай! отвечай допрос! — неожиданно выпалил он и заулыбался уже весело, по-приятельски. И тут же пояснил свое «знание» русского языка: — Мы из ФРГ, из Рейнской армии [12] , знаете? — Ветлугин кивнул. — Всего неделю, как в Ольстере. — И уж совсем доверительно добавил: — Я, честное слово, сэр, не ожидал, что здесь так скверно.

12

Великобритания, согласно решениям НАТО, держит на территории ФРГ так называемую Рейнскую армию.

— А откуда вы родом? — поинтересовался Ветлугин.

— Из Манчестера, сэр. У нас эти ирландцы, поверите ли, нормальные люди. — Тут он взглянул испуганно на сержанта и забеспокоился. — Ох, и влетит мне, сэр! Прошу вас, — и строго, громко, чтобы услышал тот, долговязый, крикнул: — Продолжайте движение!

— Всего наилучшего, — улыбнувшись, произнес Ветлугин.

— И вам, — тихо ответил тот. И опять не удержался, добавил предупредительно: — Дальше совсем небезопасно, сэр.

— Всего наилучшего, — шепнул Ветлугин.

— До свиданья, сэр, — одними губами ответил тот.

Ветлугин шел вдоль двух-, трехэтажных домов, тесно прижатых друг к другу, — краснокирпичных, закопченных, облезлых, — по уныло-длинной, бесконечной Фоллс-роуд. Почти все дома были исписаны — зеленым, черным, белым: «Здесь правит ИРА», «Армию — вон!», «Победа!» Показались пустыри со свалками битого кирпича, обгорелых бревен; и пустые дома с черными проемами выбитых окон. В глубине одного из них Ветлугин поймал пристальный, неподвижный взгляд и различил смутную, темную фигуру.

«Не пугаться! — приказал себе. — Однако же засекли! Значит, видели, как болтал с солдатиком. Но, как приказано, кип-мувинг. Двигайся! Двигайся! Ты здесь по делу. Между прочим, важному и для них...»

Опять потускнело. На неожиданный солнечный проем наползла плотная хмурая туча. Все сразу стало тоскливо-унылым, придавленным.

У Ветлугина не выходил из головы юный уэльский стрелок. Мальчишка!.. Но разве те, против кого он прислан сражаться, не мальчишки? Конечно, мальчишки! От пятнадцати до двадцати. Чуть младше, чуть старше. Но все они еще были детьми, когда здесь это началось. А теперь, повырастав, они воюют друг с другом, а не те, кто должен по своим делам и замыслам. За бездарность старых политиков расплачиваются юными жизнями...