Германтов и унижение Палладио

На странную трагедию у Наполеоновского крыла Прокураций рискнула сколько-нибудь оперативно откликнуться лишь венецианская Il Gazzettino, хотя информации и у неё было с гулькин нос.

«Убийство в Венеции накануне аукциона» – такой жирной шапкой хотели было накрыть первую страницу Il Gazzettino, чтобы прихлопнуть двух зайцев сразу, совместив криминальную интригу с рекламой престижно-выгодного городского мероприятия, но затем, пронюхав о полицейских сомнениях, слово «убийство» после редакционных споров – наше дело ударить по глазам, а они пусть доказывают? Нет, осторожность возобладала, понятия не имели ведь на тот час, кто убит, если, конечно, вообще убит, – газетчики сочли всё же излишне категоричным. Но и с другим вариантом шапки всё получалось не слава богу – «Смерть в Венеции накануне аукциона» смутила редактора завышенно неоправданными, на его взгляд, литературными ассоциациями. Да и вспомнил выпускающий редактор, что саму тему усиления негативных настроений и ожиданий в связи с ростом криминала именно в Венеции, на которую намекала бы и такая обтекаемая шапка, мэр накануне сезона настоятельно советовал не муссировать, чтобы не отпугивать потенциальных туристов. Заголовок в итоге творческих мук получился каким-то пресным, но и этот заголовок, осторожничая, решили дать не по верху первой полосы, а пониже и сбоку, затем и боковую колонку подсушили, подсократили, итак, всего-то: «Смерть накануне аукциона».

Что дальше?

Шапку в следующем номере газеты, выпущенном назавтра, уже после убийства Вольмана – что само по себе как факт свидетельствовало о вопиющем росте криминала, – и тем более стоило бы приглушить; с учётом заголовка, который поставлен был накануне, шапку дали как продолжение комикса: «Смерть, отменившая аукцион»… Да, в известном отношении – как если бы предыдущий заголовок знал о последующем – получилось даже неплохо.

Отписались общими словами и – замолкли: о деле Германтова будто позабыли.

Правда, через пару дней после случившегося под Наполеоновским крылом Прокураций промелькнула заметка в одной из провинциальных французских газет – то ли в Руане, то ли в Тулузе. Заметку, названную «Загадочная смерть в Венеции», тиснул местный чудаковатый любитель искусств, похоже, поклонник германтовского дара: большую часть заметки по причине острого дефицита фактов составлял перечень германтовских книг, переведённых на французский язык.

А что же отечественные массмедиа?

Или – сколько-нибудь серьёзная бумажная пресса?

В кипящей Москве, по правде сказать, было не до участи Германтова. На внезапную смерть его попросту не обратили внимания: все прогрессисты были увлечены синими ведёрками, белыми ленточками и прочим протестным конфекционом. К тому же демократическая общественность – от офисного планктона до статусных борцов с режимом, по лестной самооценке общественности «все приличные люди» – готовилась взяться за руки и встать по дуге Садового кольца, чтобы…

«Чтобы – что?» – непременно спросил бы Германтов с саркастичной своей усмешечкой, если бы был жив, но, сами понимаете… К тому же информационных поводов было полно и помимо гибели искусствоведа. Сетевые ресурсы буквально лопались: популярный властитель дум, выгодно совмещавший протесты и беллетристику, эффектно презентовал скандальное сочинение о соблазнах и проклятиях кровесмешения, подписанное ко всему женским именем; и обострялась борьба между либеральной «Никой» и патриотичным «Белым орлом», телеканал «Дождь», который позиционировался среди «приличных людей» как свет в конце авторитарного туннеля, глупо подставился и Кремль выбирал кару…

Да и в Петербурге с некрологом промедлили: петербуженку-транвеститку, бросив вызов официозному гомофобству, отважное жюри отобрало на конкурс «Евровидения», и теперь думающая-чувствующая публика культурной столицы сладострастно ждала ответного хода казаков и православных активистов-хоругвеносцев… Короче, неудачный выбрал Германтов для смерти своей момент. Однако появился всё же коротенький и бесцветный – мол, так и так, с глубоким прискорбием сообщаем, но будем помнить – некролог в «Невском времени», на последней странице.

Любопытно, что и в Академии художеств момент был воспринят как в высшей степени неудачный. Ректор Мазилевский, мясистый, розоволицый и зычноголосый, но закомплексованный и ленивый, не терпевший неожиданностей, лишавших управленческого покоя, мужчина лет шестидесяти, у которого независимое поведение профессора Германтова, мнившего себя бог знает кем, давно сидело в печёнке, едва узнав о случившемся… Сперва был звонок в Академию художеств из «Евротура», о шоковом и форс-мажорном происшествии с клиентом оповестила Оксана. Лаборантка Аля, и без того хлюпавшая носом, разрыдалась – впрочем, какое это имело теперь значение? Мазилевский собирался в Париж, на научную конференцию, посвящённую юбилею Монферрана, и его сразу ужалила мысль, что несвоевременная германтовская кончина помешает ему… Германтов, отношения с которым у ректора всегда были слегка натянутыми, словно нарочно, словно назло ему умер! Да ещё как умер – как-то вызывающе необычно, в своём духе. Для начала ректор хотел перепоручить неприятные заботы по разруливанию инцидента проректору Сидорчуку, но тот был на бюллетене, а уж когда Мазилевский, позвонив на кафедру, вынужденно приступил к разбору печально закончившегося полёта, у него на лысине высыпал жемчужным бисером пот.

– Юрий Михайлович предупреждал, что улетает в Венецию? – спросил, форсируя строгость в голосе, ректор.

– Нет.

– У него перспективная тематика, посмотрите в план, с Венецией связана?

– Нет, не связана.

– В кафедральном журнале он когда последний раз расписался?

– Прочёл лекцию в пятницу и…

– Когда по графику очередная лекция у него?

– Через неделю.

– Но зачем-то он полетел… Зачем? – раздражался Мазилевский, понимая, что и элементарного порядка нет как нет во вверенном ему в управление академическом вузе, кто когда и куда захочет – летит без спросу – Может, какие-то разговоры о его намерениях были?

– Не было об этом никаких разговоров.

– Что же он с бухты-барахты… Что намечалось-то в Венеции в эти дни, не знаете? – запыхтел одышливый Мазилевский. – Не на карнавал же Юрий Михайлович полетел.

– Нет, закончился карнавал.

– Так что?

– Вроде бы намечался там аукцион какой-то…

– Какой аукцион?

– Кристи, с художественными раритетами и бумагами.

– Откуда информация?

– На кафедру каталог прислали.

– И что же?

– Юрий Михайлович в каталог тот даже не заглянул.

– Что сказал?

– Сослался на занятость.

………………………………………………………

Отдав должное дознавательной сметливости ректора – Мазилевский, понимая, что до истины всё равно не докопается, уже с досадой думал о том, что из-за болезни Сидорчука ему самому придётся выступать на панихиде – опустим, однако, дальнейшие ректорские разбирательства и сетования: какое и разбирательства, и сетования имели уже значение?

Заметим лишь, что ректор вздрогул от громкого хлопка выстрела и с шумным вздохом повесил трубку.

Да, в Петербурге пушка пальнула и задрожали привычно стёкла, и куранты, итожа орудийный залп, уже музыкально прозвенели-отбили полдень, а в Венеции ещё было утро, солнечное, с мягкой голубоватой дымкой, стлавшейся над гладью Большого канала и… и Оксана, связавшись с головным офисом «Евротура», кричала, приложив к уху мобильник. – У нас такой форс-мажор, клиент внезапно умер, профессор из Петербурга… Нет, не смогу передать трубку, нет в офисе Веры Марковны, у неё вечером был сердечный приступ, переволновалась, а как только о гибели клиента узнала – новый удар, её в госпиталь увезли, ввели в кому…

Её так и не смогут вывести из комы. Бруно Беретти срочно вызовут из Гватемалы.

Комиссар Фламмини стоял на массивном мраморном балконе над присыпанным блёстками Большим каналом и наблюдал за тем, как свидетель садился на вапоретто. Так почему же он, зарегистрировавшийся по Интернету как участник аукциона, утаил от полиции цель приезда? А тем временем свидетель о своём думал: и почему же погибшего за француза принял?

Вапоретто отчаливал, свидетель укорял себя в разнообразных оплошностях, ошибках: его предупредили, когда убрали Габриэляна, грубо предупредили, а он в заторможенности пребывал. И сейчас, да, возможно, вот и сейчас тоже, за ним охотятся нанятые стрелки, и он должен быть предельно осторожен; сейчас пересядет на глиссер и – до начала торгов носа не высунет из гостиницы.