Германтов и унижение Палладио

– Люди гибнут за металл, – пропел Марио.

– Куры не клюют, куры не клюют, – тихонько забормотал Фламмини и с тоскою подумал, что же с этой фактурой делать. Её ещё надо доказательно подшить к делу; впрочем, гильзы – уже улики.

– Ещё и письма какие-то в бумажнике, судя по всему, неотправленные, – сказал Марио и выложил на стол письма.

– Ещё и перевод нужен будет, – в тон ему сказала Моника, глянула в своё отражение в створке балконной двери и поправила волосы.

– Кому письма? Дай-ка…

Фламмини немного читал по-русски; короткое имя, восклицательный знак.

Чернила – несвежие, бумага, похоже, старая… Письма тоже надо переслать в лабораторию… Но, допустим, подтвердится то, что подсказывает интуиция, допустим, давно написанные и… неотправленные? Безнадёжность охватывала Фламмини, он чувствовал, что два разных и странных дела ещё и совсем уж странно сближались.

Перечитал: Юра! Нет, такое было бы и вовсе невероятно, не надо умножать сущности, достаточно, что смерть профессора и сама-то по себе пока что необъяснима…Он и свидетель не знали друг друга, они ведь и словечком в баре не перекинулись, как показал бармен, хотя рядом стояли и выпивали. Юра? Нет, не дури себе голову, Массимо, это же очень распространённое имя.

Прислали по электронной почте экспресс-анализ из генетической лаборатории.

– Что там? – Фламмини аккуратно складывал письмо, надеясь всё заново обдумать, когда сделают перевод.

– Кое что! – воскликнул Марио, грохнул кулаком по столу и по-разбойничьи свистнул: – Это его кровь на воротнике!

– Кого – его?!

– Профессора Германтова, Юрия Михайловича!

– Ты с ума сошёл? – Фламмини терял самообладание. – У него же ни ранки, ни царапинки нет на теле.

– Шеф, я, возможно, и свихнулся, вяжите меня, но кровь – его и по группе, и по составу, и – совсем интересно! – если верить данным анализа, кровь – трёхдневной давности!

– Как? – заглянув в короткое заключение на официальном бланке, Фламмини снова вскочил и с удивительной для его комплекции лёгкостью принялся быстро ходить по кабинету.

– Как, как его кровь трёхдневной давности могла забрызгать этот воротник? Он же три дня назад был дома у себя, в Петербурге.

– Русские такие креативные.

– Не до такой же степени…

– Как, как это может быть его кровь… – ударился об угол стола и чертыхнулся Фламмини. – Не верю в точность анализа, это ошибка или какая-то подделка.

– Мало нам Туринской плащаницы…

– Не до шуток! – оборвал Марио комиссар.

– Прибыло музейное заключение, о возрасте тканей, – Моника сняла с принтера убористо набранное, с густой печатью заключение.

– Что там?

– Много учёные мужи нам понаписали: и бархат камзола, и тонкое сукно блузы, и батист воротника – старинные, шестнадцатого века; пишут, что ткани эти очень дорогие были по тем временам. Тут даже предположительные производители и поставщики перечислены.

Над балконом шумно пролетел голубь.

– Я же говорю, что на воротнике не может быть его кровь! Какая-то мистификация? – не на шутку взволнованный Фламмини расхаживал по кабинету и всё ещё пытался рассуждать вслух. – Его кровь, не его, но кому-то ведь принадлежали дорогие костюмы. Неужели подлинные костюмы шестнадцатого века выкрали из исторической коллекции музея Коррер, чтобы пощеголять на жалком нынешнем карнавале?.. – вытер платком пот со лба, щёк, задержался у балконного проёма: напротив, во дворце Пизани, слепяще блестели стёкла, и – не было даже слабого ветерка.

Отошёл.

Неужели он, признанный специалист по русским делам, в этом расследовании потерпит фиаско?

– Надо бы сверить анализы, – напомнил Марио, – мы же отправляли дублирующий запрос в Виченцу.

– Прислали ответ?

– Как по заказу! – Моника запустила принтер.

– Ну? – с надеждой быстро повернулся Фламмини, а кустистые брови его сомкнулись над переносицей.

– То же самое, – сказал Марио, закатывая глаза. – Никакой мистификации, шеф. Опять заверено всё печатью – его, профессора, кровь трёхдневной давности на древнем воротнике.

– На батисте, – уточнила, посмотрев в музейное заключение Моника, – на персидском батисте, вытканном, ответственно довожу до вашего, синьоры, сведения, в Ширазе почти пятьсот лет назад.

Марио, брызжущий жизненной энергией весельчак и возмутитель спокойствия, любитель и любимец женщин, словно с опозданием осознав уникальность происшествия, расстался, казалось, не только с дежурной весёлостью, но и с витальной силой и природной неугомонностью. Он и сник, и изменился в лице, рот его безвольно смялся, а смоляные холёные усы вмиг утратили былой блеск. С какой-то обидчивой детской растерянностью он глянул на Фламмини, как бы моля многоопытного сыщика о помощи.

Моника сказала задумчиво:

– Сегодня день тяжёлый: понедельник, тринадцатое.

Теперь, однако, и Фламмини дал волю чувствам, грохнул кулаком по столу, причём вовсе не дурачась, всерьёз грохнул, да так, что крупная породистая голова дёрнулась, а полные щёки затряслись. Он не находил слов: у него, лучшего сыщика Венеции, ещё ни разу за несколько десятилетий успешной практики не бывало так, чтобы всякий новый факт, несомненно связанный с делом, да ещё и подтверждённый как значимый факт экспертами, как казалось ему теперь, только отдалял от разгадки… Ночью ещё, когда телефонным звонком был поднят с постели и осматривал труп на плитах, почувствовал, что дело – особенное, а сейчас, когда ещё и не кончился-то тяжёлый день, факты посыпались один загадочнее другого, а уж вместе… Смешно – не надо умножать сущности? Он бы и рад не умножать, да… Вспомнил русскую поговорку: дальше в лес – больше дров. На потолке заплясали солнечные зайчики, словно хотели раздразнить купавшихся в мягкой затенённости путти.

Два дела в одном?

Вот так дело, вот так предпенсионный подарочек! Убийству бывшего свидетеля, хоть какая-никакая фактура с самого начала сопутствует – неприязненно глянул на гильзы, смартфон, фотографию с пальмой, неотправленные письма, разложенные веером кредитные карточки, – а у профессора только кровь на чужом воротнике… И ещё, правда, подкусил себя Фламмини, совсем уж нестандартная линия жизни.

Ну да, полиция расписывается в собственной несостоятельности, все вопросы, пожалуйста, к хиромантии.

Фламмини охватила тоска. Он чувствовал, что дело останется нераскрытым. Что с ним? Изнывая от духоты, он, однако, испытал озноб и – приступ голода, рефлекторно сглотнул слюну – на ужин Лаура обещала приготовить ризотто. Ох, не до ужина ему будет, вечером сообщат о кончине в госпитале Веры Беретти, ну а пока… Вздохнул, велел Монике пригласить консула.

– Приложим все силы… Расследование контролирует прокурор… Уверяю вас, господин консул, преступники понесут заслуженное наказание…