Герои Аустерлица

Годэн опять попытался ухмыльнуться, сказав:

— Вы провели подлый прием, признаю. Никогда бы не подумал, что русские князья способны бить кулаками, словно деревенские мужики.

— Мы еще и не такое умеем, — улыбнулся я. И добавил:

— Потому провоцировать нас не стоит. Давайте лучше просто побеседуем, как офицер с офицером. Меня интересуют сведения о дислокации французских подразделений в местности, прилегающей к замку Гельф. Я думаю, что вам понятны мои мотивы. На моем месте вы интересовались бы тем же самым.

— Вы хотите, чтобы я предал своих? Но я не имею такой привычки, — процедил пленник.

Пришлось заходить с другой стороны, и я сказал:

— Понимаю, что не желаете говорить об этом. Предателей никто не любит. Тогда я, пожалуй, начну с того, что просто запишу о вас формальные сведения.

Взяв со стола чистый лист бумаги и простой карандаш, приготовленные Дороховым для допроса, но еще никак не использованные, я начал спрашивать:

— Полное имя? Сколько вам лет? Откуда родом? Какого происхождения? Где учились? Как долго на службе?

Неохотно, но француз ответил:

— Жак Робер Годэн, 28 полных лет, родился в Париже, внебрачный сын графа Робера де Лакруа от его служанки Матильды Годэн, учился в Парижской военной школе. На службе в армии состою с двадцати лет.

Я записал эти сведения простым карандашом, грубо склеенным из двух деревянных дощечек, посередине которых находился толстый и прямоугольный в сечении грифель, потом сказал, строя из себя чванливого дворянина:

— Значит, вы графский бастард, а не совсем простолюдин, которых после вашей революции слишком много развелось среди французского офицерства. Что ж, тогда говорите адрес, куда мне, как человеку чести, нужно будет обязательно сообщить о вашей гибели. Поскольку, в случае, если вы не пожелаете сотрудничать, мне придется отдать приказ о том, чтобы вас просто расстреляли. И вы примете смерть, как подобает благородному человеку, достойно и без всяких пыток. Пожалуй, это все, что я смогу сделать для вас в такой ситуации, когда вы наотрез отказываетесь предоставлять нам сведения о расположении французских войск.

Дорохов посмотрел на меня удивленно, не понимая, с чего бы это я проявляю подобную гуманность.

А Годэн пробормотал с сарказмом:

— Ваше милосердие, князь, просто удивительное. А ваша благодарность не знает границ. Особенно, если учесть, что вас спас от смерти наш французский император собственной персоной.

Я возразил:

— А чем это вам мое милосердие не нравится? Я же даю свое слово дворянина, что вам предоставят быструю смерть, что никто не будет мучить вас перед этим, вздергивать на дыбу, ломать кости, прижигать кожу каленым железом, отрубать вам пальцы по одному, и делать с вами иные подобные мерзкие вещи, к которым, кстати, только что собирался прибегнуть наш поручик. И, если бы я вовремя не появился здесь, то он вас уже, наверняка, подвесил на дыбе и прижег каким-нибудь раскаленным железным прутиком.

Годэн проговорил:

— Значит, вы ставите передо мной выбор: либо смерть под пулями во время расстрела, либо предательство?

Я возразил:

— Ну, почему же предательство? Это слишком пафосно. Просто я желаю получить от вас сведения о расположении войск. Это обычная формальность при допросе пленного.

Но, Годэн был непреклонен:

— Так это и есть предательство. Разве не так? Не вы ли только сейчас сказали, что предателей никто не любит?

— Не думаю, что здесь кроется какое-то значительное предательство. Мне просто нужен честный ответ. Я же не склоняю вас к переходу на нашу сторону и не собираюсь использовать вас, как шпиона. В конце концов, не расскажете вы, так расскажут другие пленники. При штурме замка захватили еще кое-кого, — сказал я.

— Неужели? А я думал, что пленных ваш поручик приказал не брать. Я сам видел, как его люди добивали раненых штыками, — пробормотал француз.

— Но, вы же не станете отрицать, что камеры этой тюрьмы, тем не менее, полны народом? — сказал я, имея в виду пьяных моравских партизан, брошенных в застенки по моему приказу.

Вот только Годэн еще понятия не имел, кто все эти узники, которые храпят таким громким богатырским храпом. А эти расхитители винного погреба, которые не проспались до сих пор, храпели, действительно, так громко, что их «хоровое пение» далеко разносилось по подземелью и отчетливо доносилось до караульного помещения, в котором мы находились. Мысль о том, что его кто-нибудь обойдет, дав показания, а он погибнет ни за грош, будучи расстрелянным, все-таки пришла капитану в голову. И, перестав ухмыляться, он пробормотал:

— И что же вы предлагаете для того, чтобы облегчить мою участь, если я заговорю?

— Ну, в том случае, если вы расскажете правду о расположении французских войск в окрестностях Гельфа, я обязуюсь перевести вас под домашний арест до момента обмена военнопленными. И, даю слово дворянина, что никто не узнает, что эти сведения получены от вас, — пообещал я.

— Тогда, для начала, прикажите расковать меня и накормить. А то, знаете ли, князь, руки мои совсем занемели, да и живот уже сводит от голода так, что скоро забуду все подробности, которые могу сообщить вам, — все-таки сломался Годэн.

А я сказал ему:

— Хорошо, но прежде и вы должны дать слово офицера, что не станете причинять нам вред и не попытаетесь удрать из этой крепости.

Когда Годэн согласился, пообещав не делать ничего предосудительного и подчиняться режиму домашнего ареста, я приказал снять с него кандалы и принести еду. Тимоха был послан исполнять приказания, а Дорохов, конечно, удивился моему решению, чего даже и не скрывал, сказав мне:

— Вы рискуете, князь. Я хорошо разбираюсь в людях и вижу, что этот человек весьма опасен. Я бы не стал его выпускать даже под домашний арест. Но, вам, разумеется, виднее. Потому я вынужден подчиниться вам исключительно в силу субординации, как поручик ротмистру.

Вскоре вместе с Тимохой пришли еще двое солдат. Один из них, которого звали Петрухой, ловко орудуя кузнечными инструментами, быстро расклепал кандалы. А другой, по имени Прохор, принес котелок с теплой кашей, кусок хлеба, оловянную ложку и флягу с вином. После чего Годэн, размяв запястья, приступил к трапезе. А мы вместе с Дороховым и с бойцами наблюдали за тем, как француз ест. Лишь наевшись, запив и довольно отрыгнув, капитан начал давать показания.

Глава 19

После посещения крепостной тюрьмы я поднялся на стены вместе с Федором Дороховым. День выдался достаточно ясным и солнечным, потому контраст с подземельем показался мне разительным. А вид, открывающийся с высоких стен, завораживал пейзажем, распростершимся во все стороны под высоким небом. Правда, по причине зимнего времени года, солнце почти не согревало, но дышалось легко, да и особенно холодно не было. Европейская зима все-таки довольно мягкая и не идет ни в какое сравнение по степени суровости не то что с морозной Сибирью, а даже и с Центральной Россией.

Легкий ветерок с утра разогнал тучи, и лишь кое-где над невысокими моравскими горами висели кучевые облачка. На пологих горных склонах пастухи по-прежнему выгуливали овец в промежутках между перелесками. Внизу в долине паслись коровы. Между полей петляла дорога. А дальше рядом с рекой находилась та самая деревушка с запрудой и мельницей, где меня оставили умирать, и откуда я, едва лишь придя в себя, приехал в замок, поддавшись на приглашение его очаровательной хозяйки.

Поручик вынул из ножен свою саблю, рассматривая на свету зазубрины на клинке, полученные во вчерашнем бою. И я подумал о том, что ему, в сущности, ничего не стоит прямо сейчас зарубить меня и сбросить мой труп со стены в ров. Ведь я был безоружен. Если бы Федор оказался мятежником, то так бы и сделал, наверняка. Но, мятежником Дорохов все-таки не был. Со скрежетом в зубах, но он вовремя вспомнил о том, что является не разбойником, а военнослужащим, который обязан подчиняться армейскому Уставу, потому и признал мое главенство, как старшего по званию, хотя поначалу и ерепенился, считая меня слишком немощным и неспособным после тяжелого ранения ни к дальнейшей службе, ни постоять за себя. Но, последние события показали, что он ошибся.