Герои Шипки

— А все турок проклятый! — отвечает старослужащий. — Без его так и шли по суше без всякой помехи ат до самой Софии.

— Кабы на гору, дяденька, взобраться, все легче... — мечтает солдатик.

— Вот я шесть лет служил на Капказских горах, — отзывается «дяденька». — Там скалы почпще энтих гор, а дороги не в пример легче...

Еще через час солдаты один за другим начали падать в снег. Целые партии козловцев, не выпуская гужей и веревок, лежали на тропинке п спали. Поднимавшийся на перевал Гурко сумрачно оглядывал пх.

Около полуночи он остановился у казачьего поста, расположенного в лесу у перевала. Тут горел яркий костер. Неподалеку стоял шалаш, наскоро сооруженный из прутьев и покрытый сеном. Гурко слез с лошади, бросив ординарцам:

— Ночь проведем здесь...

Нагловский примостился рядом с командующим. Гурко поминутно посылал ординарцев за десять, пятнадцать верст по горам: то в колонну Вельяминова, то на позиции Шувалова, то к Рауху.

— Авангард ползет черепашьим шагом... Еще ни одно орудие не втащено на перевал... — глухо сказал он начальнику штаба. — Турки могут пронюхать о нашем обходном движении. Тогда они укрепятся в проходах, и все будет проиграно!

От Вельямпнова пришло невеселое донесение, что путь на Умургаш тяжел до крайности, почти невозможен для артиллерии, хотя сам он готов втаскивать орудия даже п на египетскую пирамиду.

Через несколько часов бодрствования сдал и железный организм командующего: у костра, закутавшись в рыжий войлок, Гурко задремал. Нагловский не смыкал глаз. Он принимал донесения и сам отдавал распоряжения.

Костер догорал, пламя угасло, оставив лишь рдяные угли. Белая яркая луна высоко взошла на небе. Становилось все морознее. Какой-то солдатик, увидя с дороги костер, завернул к нему, тихонько переступая через спящие фигуры, и присел у ног Гурко. Он достал манерку, нагреб в нее снегу и стал растапливать снег, кроша сухари. Один из ординарцев спросил его:

— Дядя, а ты из Плевны будешь?

— С-под Плевны, — отвечал солдат неохотно.

— А где же ты уселся? — полюбопытствовал ординарец.

— Сухари варю.

— Ведь ты, дядя, у генерала в ногах сидишь.

Солдат обернулся, молча поглядел на рыжий войлои

и остался на месте, мешая кусочком палки воду с сухарями.

— Генералу холодно, — снова заговорил ординарец. — Ты бы пошел дровец в огонь подложил — генерала бы согрел...

Солдат так же молча встал, исчез в темноте и через несколько минут появился с охапкой прутьев. Костер затрещал, вспыхнуло снова пламя, и густой дым поднялся в холодном воздухе. К солдату обратился Нагловский:

— Тяжело было тащить орудие?

— Тяжело, ваше благородие, — ответил тот, не подозревая, что говорит с генералом.

— Теперь вам чуть-чуть осталось до перевала. Приналягте, голубчики, немножко...

— До-отащим, ваше благородие! Не сумлевайтесь! — уверенно и спокойно ответил солдат.

А в версте от них. дежурный по батальону поручик князь Кропоткин обходил преображенцев, которые наутро должны были сменить Козловский полк.

Он остановился у края ущелья, вглядываясь в молчащую черную пустоту, и задумался. Вспомнил невесту в Петербурге, бледную девушку, учившуюся на Бестужевских курсах, ее тонкую, с близкими ниточками вен кожу, от которой горьковато пахло увядающим нарцнсом.

«Останусь жив, обвенчаюсь тотчас же по приезде... — решил он и загадал: — Если до конца дежурства не будет ни одного выстрела, останусь жив...»

Неподалеку тлели огоньки трубок: в низинке расположились биваком солдаты, коротая время разговорами.

— А что, ребята, я вам скажу, — послышался голос. — Ведь братушки-то здешние куда против нас лучше живут... Земля сама все родит, да по два раза... А уж сколько тут свиней, птицы, овец! Вот у нас бы в Расее так...

— Зато турок лютует пуще нашего ундера, — насмешливо ответил ему другой солдат.

— Лютует, чисто зверь... — согласился третий голос, в котором поручик узнал Йошку. Кулинарными упражнениями повару было теперь заниматься невозможно, и он ушел в роту. — А вот на ундера вы напрасно. Вы, братцы, и не знаете, как лютовали в армии раньше, а я знаю. Вот тогда начальство мучило нас, ровно турок. Я ведь двадцать лет как служу, и первый десяток лет ходил в солдатах...

Кропоткин понял, что Йошка уже пропустил пару стаканчиков и теперь находится в благодушном настроении.

— Раньше, братцы, так лютовали, что сам черт не вынес... Знаете сказку про черта?

— Нет, Йошка, расскажи! — с разных сторон послышались просьбы.

Поломавшись для порядка, Йошка начал:

— Извольте. Было это, братцы мои, не то чтобы давно, да и не то чтобы недавно, а так себе — средне. Аккурат перед отменой крепостного права. Шил-был это один солдатик в полку, вот хоть бы как ты теперь. Молодой еще, не старый... Сгрустнулось очень ему, домой захотелось... И подумал себе он тут: «Ах, кабы хоть черту-

дьяволу душу свою прозакладывать! Пусть бы он за меня службу нес, а меня бы домой снес». Глядь, он, черт, тут как тут! «Изволь, — говорит, — пошто не удовлетворить...»

— Ишь ты! — восхитился первый солдат. — Бога не убоялся!

На него шикнули, и Йошка продолжал, вдохновленный общим вниманием:

— Ну-с, так вот и закабалился черт в службу солдатскую на двадцать пять лет. Снял с себя солдатик амуницию и ружье поставил, и тут его чертовым духом подняло и понесло вплоть до Танбовской губернии, до села родимого, до избенки его горемычной. Зажил себе солдатик во свое удовольствие, а черт, значит, службу за него справляет...

Кропоткин придвинулся поближе к солдатам, стараясь не смутить их, не обнаружить своего присутствия. Сказка увлекла и его.

— Перерядился дьявол во солдатскую шинель, — журчал голос Йошки, — не хочет только портупею крест-накрест надевать — вестимое дело, боится креета-то. Взял да и надел через левое плечо и тесак и сумку и словно ни в чем не бывало похаживает себе с ружьем на часах. Приходит смена. Ефрейтор глядь: «Чтой-то у тебя, брат, тесак по-каковски надет?» — «Да пгго, братцы, правое плечо сомлело — болит...» — «Вот те: на пле-чо! Надевай!» — «Как хошь, не надену!» Доложили после смены ундеру старше му. Ундер черту зуботычину: надевай, значит. «Не надену — плечо болит». Он ему другую. «Нет, што хошь, не надену!» Ротному докладывают. Ротный ему на другой день всполосовал спину: «Надевай!» — «Нет, что хошь, не надену!» Полковому доносят. Полковой ту же самую расправу над ним сочинил, а черт все-таки не надевает... Что тут делать? Шефу докладывать приходится. А черта между тем по спине полосуют: «Надевай, значит!» — «Нет, не надену!» Наконец в лазарет слег да через три дня и помер... «Нет, — говорит, — невмоготу...»

Йошка закончил сказку, но все молчали. «Они восприняли ее, — подумал Кропоткин, — и не сказкой вовсе, а тяжелой бывальщиной». И теперь офицеры и унтеры, случалось, раздавали зуботычины, хотя прежнего мучительства не было.

— Да, —- нарушил молчание голос, очевидно, бывалого солдата. — Битье ни в чем не поможет. Медведя и то палкой не научишь...

Тут неподалеку сухо и громко треснул выстрел. Кропоткин вздрогнул и пошел на него. Он наткнулся в темноте на штабс-капитана Рейтерна.