Героинщики

Единственные места, которые привлекают меня хоть немного, - это кафе-бар у вокзала, где я люблю пить фантастический итальянский кофе, и старый сарай, где кузен Антонио бездумно оставил кучку подушечек из церкви, прежде чем жениться на своей подружке и поехать в Неаполь, чтобы стать там жалкими младшими государственным служащим. По семейной традиции, именно здесь я и встречался с Массимою. Прежде чем мне было разрешено снять пробу, две недели я потратил на бесполезные поцелуи, прощупывания и минеты от этой маленькой католички, знакомые мне еще по Шотландии (слава Богу, я ходил в общую школу, которую разрешено было посещать сторонникам любой религии, хоть что-то хорошо отец для меня сделал), но сейчас эти сомнительные удовольствия сопровождались кучей обещаний, лестью, угрозами и, в конце концов, отчаянной болтовней о любви и свадьбе. А Массим уже почти двадцать лет! Кузина Карла подчеркнуто предупреждала меня, правда, после того, как почти уложила нас в одну кровать, как это часто случается в итальянском матриархальном мире: у девушки есть жених. Поэтому мы постоянно скитались по городку, как беглецы - от вокзала до сарая и обратно.

Но упорство - мое второе имя, поэтому как раз сейчас я наслаждаюсь вкусным кофе, и меня совсем не беспокоит, что поезд, которым едет ко мне Массима из соседней деревушки, опаздывает на тридцать минут. И куда денется Дуче, когда он так нужен? Впрочем, какая разница; пока я не могу представить зала для ожидания лучше, чем этот маленький бар со стеклянной дверью, где можно подсматривать за игрой в карты за соседним столиком. Потягиваю кофе под успокаивающий аккомпанемент сияющей, шипящей кофеварки, которая напоминает мне древние паровые двигатели. Сейчас я думаю о том, что для этих несчастных местных подонков действительно мало что изменилось за это время: здесь надо на всю жизнь взять на себя обязательства, чтобы просто потрахаться! Сегодня день буквы «Ф», и мое новое слово - «финт».

ФИНТ (существительное) - обманчивое движение, кажущийся выпад, хитрая уловка.

Кофе вызывает у меня сонливость, солнце уже заходит, я вижу его в окно.

Бармен с щелчком открывает кассу. Толстый рыжий кошак, который напоминает мне Кизбо, шагает по освещенным последними на сегодня лучами плиткам и лениво смотрит на посетителей с такой миной, что они расступаются перед этой напыщенной животным.

Через грязноватое окно, украшенное узорами, я вижу на улице двух ребят, которые только встали от игрового автомата и теперь в шутку пихают друг друга. Один одет в футболку «Ювентуса» - команды, которую поддерживает и наш Антонио. Видимо, она приобрела здесь огромную популярность после того, как от неаполитанцев ушел Марадона. Бедные сволочи: выдающийся футбольный игрок дал им лишний повод для разочарования в их и так плачевной жизни, fratellos. А еще очень странно видеть, как здешние мудилы держатся за руки - прямо как девушки в том же столетии, которое порадовало нас появлением паровых двигателей. Это делают даже дети и взрослые!

Представьте себе, шагаю я по Уок и держу за руку Рентона, Кочерыжку, Томми или Франко! Впрочем, Франко это даже понравилось бы - уже представляю, как он бежит к «Свободе выбора» в своем комбинезоне и тащит за собой целую ватагу корешей! Вспомнив о доме, я сразу думаю о Марке и реабилитации и вытягиваю из кошелька смятые листы бумаги. Я спас их из мусорной корзины в его комнате, это несколько страниц из его дневника и записей в журнале.

Это все, что он заслуживает, надо расплачиваться за свою грубость, и я обязательно получу свое вознаграждение, когда мне представится возможность обговорить с ним определенные моменты этой писанины. Такая беспечность всегда имеет свои последствия, в нашем современном мире нельзя забывать о безопасности и возможности получить по заслугам.

День двадцать первый 

Уже под утро мне приснилась Фиона. Я почти чувствую здесь ее присутствие, пытаюсь схватить руками ее обманчиво тело, которое приобретает какие-то невероятные, непостоянные демонические формы. Даже если бы она чудовищем, мне все равно очень хотелось бы трахнуть ее, прежде чем я окончательно проснусь ... Но ее эктоплазменные призрачные черты ускользают из моих объятий, как золотая рыбка в аквариуме ...

Я просыпаюсь и дрочу под сумеречное пение за окном.

После завтрака (каша, тосты и чай) я приступаю к привычному своему ритуалу тренировки, конечно, встречаю во дворике Сикера. Возвращаюсь в комнату уставший, но вдохновленный - прекрасное состояние для здорового чтения, однако я не могу сосредоточиться или, по крайней мере, успокоиться. Меня охватило жуткое чувство страха и ужасной потери - так сильно, что я все дрожу. Затем начинаю задыхаться. Комната будто крутится вокруг меня, я понимаю, что у меня начался какой-то непонятный приступ паники или беспричинного страха, и стараюсь взять свой организм под контроль. Все быстро проходит, и вот все снова по-старому, но я чуть не обосрался.

На встрече с Томом меня, на хуй, раздражает абсолютно все. Он замечает это и начинает расспрашивать, что случилось. Я говорю ему, что мне плохо, я повел себя как полный мудак со всеми, кого люблю, но не могу и не хочу говорить об этом. Он предлагает мне записать все свои ощущения в журнале. Меня снова трясет, но на этот раз - от нападения сардонического смеха, и наша встреча подходит к концу.

Меня никак не хочет оставлять тревога, я чувствую, как что-то пожирает меня изнутри. У меня снова перехватывает дыхание, хотя сейчас моя респираторная система крепка, как никогда. С гантелями и упражнениями, воздух циркулирует ней так же легко, как героин – по шприцу. Но только не сейчас. Я хочу бороться, помню, что Сёрен Кьеркегор сказал когда-то: «Тревога - это головокружение от свободы». Но, пожалуй, мне не суждено быть свободным.

Долгими часами я думаю о своей жизни, мысли мечутся с такой скоростью и силой, что я чувствую, что мой череп вот-вот лопнет. Том прав: у меня нет выбора. Надо выплескивать свои мысли, иначе они просто взорвутся. Я перехожу к страницам журнала и начинаю писать.

Запись в журнале: Как я предал Фиону с ебаной Джоанной Дансмер 

Меня просто спровоцировали: это случилось на станции Вейверли, в баре «Талисман». Мы с Джоанной, Бисти и Фионой все время пили, пока ехали в поезде из Лондона. Мы все чувствовали себя так, будто не могли поверить в то, что все кончено, что наше невероятное путешествие подходит к концу. Мы с Джоанной оставляем в поезде Бисти, который направляется в Абердин, и выходим на Вейверли. Они прощаются довольно сухим, целомудренным поцелуем, который очень сильно отличается от страстной сцены, которую устроили мы с Фионой в Ньюкасле.

Мы заходим в привокзального бара и выпиваем еще по рюмке. Джоанна расстроена, она говорит, что не хочет, чтобы кто-то узнал, что они с Бисти встречаются. Затем наш разговор возвращается в обычное напряженное и фундаментальное русло, в котором у представителей разных полов всегда начинаются споры. А потом по каким-то бешеному внутреннему импульсу я прошу у нее разрешения поцеловать ее, и вот мы уже вовсю лижемся. Мы оба уже на грани.

– Что нам теперь делать?
– спрашивает она, настойчиво пялясь на меня. А я шепчу ей на ухо:

– Думаю, нам надо срочно переспать ...

Я чуть не кончил тогда от удовольствия, так мне хотелось трахнуть ее. И мы выходим из бара и идем вместе с героином (ее пакетик лежит в рюкзаке, мой - в старой сумке) до выхода из вокзала, потом идем по парку Келтон-Хилл, где уже зажгли все фонари. Впрочем, еще не так поздно - еще даже солнце не полностью скрылось за горизонтом.

Я только попрощался с Фионой, девушкой, которую безгранично люблю. А это будет просто обычный секс. Мы с Фионой никогда не брали на себя никаких обязательств, никогда не ставили друг другу каких-либо условий относительно нашей дальнейшей жизни. Мы никогда не обещали друг другу не встречаться с другими. Не хотели быть патетическими и буржуазными (я чувствую раболепный страх, когда пишу это слово; только ебаный ботан может придумать такое, но именно так я это чувствую). И мы с Джоанной молча поднимаемся по лестнице, оставляя по левую сторону высоченный монумент Дагелда Стюарта. Молодцеватый мудак в старинном прикиде проходит мимо нас, когда мы, наконец, замечаем впереди большой, фалосоподобный памятник Нельсону, который сразу напоминает мне о том, ради чего мы вообще сюда приперлись. У меня кружится голова, но мы все идем и идем, волоча за собой свой тяжелый багаж. Даже шагаем в ногу. Я разглядываю ее красные кроссовки, черные леггинсы, короткую рубашку и джинсовую куртку, наблюдаю за тем, как ее волосы лежат на плечах, мне даже нравятся ее резкие черты, ее грубоватый профиль. Эта ситуация казалась мне такой нереальной и призрачной, что я даже хочу убежать, как ребенок. Но, хотя она и выглядит такой холодной и чужой, я никогда не хотел трахаться так сильно, как сейчас. Огни автострады начинают потихоньку угасать. Следующий символ моих ощущений - это португальская артиллерия, которая будто обвиняет меня, когда мы приближаемся к памятнику Нельсону.

И зачем ему понадобился еще один, здесь? Он стоит прямо на верхушке того места, где люди несут бесконечную стражу демократии, на том месте, где раньше находился шотландский парламент. И, конечно, здесь также высечены соответствующие слова:

АНГЛИЯ ОТ КАЖДОГО ТРЕБУЕТ ИСПОЛНЕНИЯ ЕГО ОБЯЗАННОСТЕЙ. 

Мы останавливаемся, чтобы лучше рассмотреть этот монумент, но поражает нас разве что непостижимой и позорной степенью запущенности нашей Шотландии.

Джоанна противно сплевывает: