Героинщики

– Я очень боюсь, - признается она, потом добавляет что-то по-итальянски, но я не понимаю, о чем она; по выражению моего лица она, видимо, поняла, что моих знаний иностранного языка на это не хватает, и поэтому снова воркует на английском: - У меня ... не начинаются особые дни.

Вот это финт! Помогите мне, высшие силы.

– Ты о задержке?
– спрашиваю я и с трудом глотаю слюну.
– У тебя задержка?

– Si ...
– жалко смотрит она на меня своими стеклянными глазами.

Главное не очковать. Не опускать голову. Ты это уже когда-то слышал и обязательные услышишь еще раз ... У тебя есть ноги, и поезда никто еще не отменял. Ты никогда не станешь одним из тех, кто берет на себя какую-то ответственность, как только красавица призналась тебе, что залетела.

Я беру ее за руку и вдохновенно говорю:

– Не спеши с выводами, девочка моя. Давай ты сделаешь тест ... Что покажет тест, как получится. Что бы ни случилось, мы вместе переживем этот финт, который выбросила наша судьба. Пойдем отсюда.

Мы выходим из бара и идем с вокзала, следуем по каменистой тропинке к старой ферме, планируя по дороге, чем будем заниматься. К тому моменту, когда мы подходим к сараю, где пасутся на жухлой траве козы, я уже убедил ее в своей правоте. Я ее так успокоил, что бретельки сами сползают с ее худеньких плеч, когда я расстегиваю молнию на ее платье. Я убираю ее волосы на плечо, чтобы добраться до ее шеи,- Ты покажешь мне Эдинбург, Саймон?
– спрашивает она, стеная от моих нежных укусов.

Пытаясь дотянуться до ее беленького бюстгальтера, чтобы расстегнуть его и полюбоваться ее коричневыми сосками, я шепчу ей на ушко:

– Ты просто пытаешься остановить меня, детка, просто пытаешься остановить.

Хотя знаете что? Я сейчас не думаю ни о церкви, ни о детях, я просто смотрю на ее тяжелые груди и думаю о том, что она осмелилась представить себе, что я променяю флирт с местными красавицами на утренний секс по субботам и бытовые хлопоты, нет-нет - она перепутала Саймона с кем-то другим. Я смотрю сейчас на ее невероятно тонкую талию, но мысленно уже еду на местной электричке до Неаполя, потом еду в Турин, Париж, Лондон и, в конце концов, добираюсь до Эдинбурга.

– Сама, дорогая, всегда сама, - хрипло шепчу я и лезу руками ей под трусики.
– Если в тебе зародилась другая жизнь, моя католическая принцесса, езжай на север, где хладнокровные немецкие знахари незаконно делают аборты, или плати цену за жизнь матери-одиночки в католическом захолустье...

Она стонет что-то в ответ, и это хорошо, что она не поняла, о чем я, поэтому я трахаю ее до последнего; достойное соглашение со Святым Папой, но дома меня ждут мои горы, и мои долины, моя славная Каледония! 

Снова коричневый

Я не поднимаю головы, потому что до сих пор чувствую себя, как Shakin’ Stevens, после больницы и реабилитации. Я потел всю минувшую ночь - мой организм, пожалуй, запаниковал. Боюсь, я до сих пор страдаю от последствий детоксикации.

В какой-то момент я совсем не мог дышать; это было похоже, будто я вообще забыл, как это делается. Понимаете, я, типа, сдал анализы, и врачи сказали, что все нормально, но что-то было не так. Говорят, эта болезнь встречается только у гомосексуалистов. Поймите правильно, я не хочу сказать, что педики этого заслуживают, но все равно волнуюсь, потому что понимаю, что мог этим заразиться от того, что мы с Джереми Бидлзом ширялись одним шприцем. Я провертелся всю ночь, пытаясь перевести дыхание и слушая, как на улице кричат коты и какие-то мудаки, которые то ли дрались, то ли трахались - вот у них ночка веселая. Лучше мне стало только утром, и только тогда я смог заснуть.

Сейчас все колются. Сначала было только несколько крутых престарелых мужиков типа Дэнни Росса, Самбуки Агнес, потом у них появились наследники - Рентс, Кайфолом и, собственно, я. Возможно, я просто по уши погряз в «да-пошел-ты» рок-н-ролльной культуре, тем самым стараясь как можно больше шокировать публику вокруг, понимаете? Если те мудаки когда-то и беспокоились о наших местных, то мне на них точно похуй. Сейчас такая наша ебаная правда, последние бастионы Эдины (как их называл Кайфолом) и все остальные ребята, которые сидели в баре с бутылками со светлым пивом «Теннет» и смеялись над нами еще шесть месяцев назад, упали под давлением героина. Джонни Лебедь деньги лопатой загребает, и этот риск вполне оправдан, хотя он и знает, что в один прекрасный день к нему обязательно придет полиция и непременно найдет в его квартире наркоманский притон.

Поэтому я сейчас стараюсь держаться подальше. В конце концов, нашел общий язык с мамой, уже перемены к лучшему. Она настаивает, чтобы я вернулся домой, но мне гораздо больше нравится на нашей Монти-стрит. Круто иметь свое собственное жилье, хоть ненадолго, и неважно, что оно очень и очень простенькое, понимаете? Рентс еще не вернулся из реабилитации, но скоро его должны выпустить. Кайфолом все еще гостит на материнской родине. Точнее, на родине матери своей матери. Наша квартира очень удобная для двоих, но, видимо, несколько маловата для трех человек; поэтому когда они оба вернутся, я, пожалуй, поеду домой. Но сейчас так хорошо сидеть здесь, смотреть фильм со Сталлоне, хотя я что-то никак не могу на нем сосредоточиться. слишком много жестокости, друг, pour moi. Кошаки, которые попали в тюрьму, типа Бэгби, например, делали ужасные вещи в реальной жизни, а такие актеры, как Сталлоне, только шутят над ними и получают неплохую зарплату. По сути, они только делают вид, что так же крутые, как Франко или Нелли! И таким образом они только уничтожают в таких юношах, как Франко, любое желание стать лучше, а могло бы все сложиться по-другому, если бы каждый богатый голливудский кошак не просто хотел поиграть в плохого парня, а занял их место, например.

Правильно я говорю?

Поэтому я нахожу кассету с «Волшебником страны Оз» и пересматриваю ее. Я понимаю, этот фильм немного староват, но я же не веду себя, как гомик, хотя и с удовольствием смотрю это кино почти каждый день. Потом я вдруг вспоминаю, что видел один раз гомика, который принимал кокаин, просматривая «Волшебника страны Оз». Это просто глупо, нельзя быть слишком суеверным чуваком. И все же прекрасно сидеть и смотреть кино в своем родном уголке, тихо и мирно, вообще без наркотиков. Понимаете?

Я приношу себе чашку чая, точнее, суповую миску чая (у нее даже ручка есть, я не неуч!) с символикой «Хиббс» и полпачки шоколадных Mc’Vities Digestive. Это настоящий рай! Однако я чуть не бешусь, когда роняю одно печенье прямо в чашку. Но хуй с ним, я просто кайфую, когда делаю глоток из этого океана горячего, сладкого удовольствия. Смотрю я на Манчкинов, которых показывают по телеку и которых голливудская студия отождествляет со средним классом и понимаю, что они больше похожи на нас, страдающих от безработицы, обрушенной на нас Тэтчер, типа. И вдруг я слышу, как кто-то открывает дверь ключом!

Вот блин!

Это должно быть Рентс, это точно не Бакстер, хозяин квартиры, о котором Гэв Тамперли рассказал нам, что бедного старика нашли с пробитой головой в своей квартире на Лондон-роуд. Помню, Кайфолом говорил, чтобы мы держались подальше от его сына, коварного мудилы, но я сейчас мог сделать? Да, друг, такова жизнь - старик со всеми своими домами и клиентами, домовладелец, умер в одиночестве, хотя никаких наркотиков не употреблял. Надо как-нибудь позвонить Элеонор Бакстер ... Мне всегда было жалко таких одиноких людей.

Я встаю с дивана и шагаю к двери: на пороге появляется Кайфолом, у которого в руках сумки и выпуск «Ивнинг Ньюс».

– Кочерыжка!

– Кай.. Саймон, как дела?

– Дэнни-бой ... Сильно ты похудел, - разглядывает он меня, а потом продолжает: - Все путем?

– Конечно!
– радостно отвечаю я, потому что сейчас меня все только и спрашивают, что о СПИДе, я, бля, сейчас известен, как Дэвид Боуи, понимаешь?
– Что ты здесь делаешь?

Ты же сейчас в Италии должен быть?