Гёте. Жизнь как произведение искусства
Шрифт:
К этому же времени, когда Гёте начинает интенсивно изучать естественные науки, относится и его сближение с Гердером, который в 1776 году по настоянию Гёте приехал в Веймар, после чего в отношениях между друзьями наступило заметное охлаждение. Будучи высшим духовным чиновником в герцогстве, Гердер имел приличное жалование, но, несмотря на это, находил причины для недовольства. В отличие от Гёте он не мог похвастаться тесными связями с герцогским двором. Впрочем, он и сам не пытался их установить, а вместо этого замыкался в себе, терзаемый обидой и неоцененным благородством. Он страдал оттого, что герцог и Гёте пренебрегали его богослужениями, мало интересовались системой школьного образования, находившейся в его ведении, а самое главное – выделяли на ее развитие недостаточно средств. Так, например, уже давно было принято решение об учреждении курсов для учителей, Гердер не раз напоминал об их необходимости, однако реализация этого замысла постоянно откладывалась. Гердер воспринимал это как личное оскорбление. Кроме того, к своей должности он относился как к почетной синекуре, ожидая, что у него будет много времени для писательской работы. Именно так ее расписывал Гёте. На деле же вышло иначе. На него навалилось множество должностных обязанностей, и литературная деятельность застопорилась. Это его злило. Он боялся упустить лучшие годы.
Мое присутствие здесь едва ли не бесполезно и день от дня все больше тяготит меня. Кому есть, куда идти, мечтает покинуть эти места…» [860] .
Летом 1783 года именно Гёте захотел возобновить прежнюю дружбу. Теперь, как когда-то перед отъездом в Швейцарию, он снова почувствовал потребность внести ясность в свои отношения с друзьями. По этой же причине за несколько месяцев до того он помирился с Якоби и после долгого молчания снова написал Кестнеру, чтобы еще раз извиниться за те несчастья, которые повлекло за собой всеобщее увлечение «Вертером». Теперь пришло время для возобновления дружбы с Гердером.
860
VB 1, 283 (11.7.1782).
Гердер к тому моменту тоже был готов к примирению. Он страдал, чувствуя, что его творческие силы не находят выхода. Между тем у него в голове зародился замысел грандиозного труда по культурной антропологии и естественной истории – со времен Джамбаттисты Вико никто не дерзнул создать ничего подобного. Гердер долго колебался, но теперь в нем росло и крепло чувство, что у него все может получиться! Творческий кризис наконец был преодолен. Его перо обрело былую легкость, к нему вернулась уверенность в себе, и он снова мог встретиться со своим старым новым другом. Темы, в которые углублялся Гердер, вызывали у Гёте сильнейший интерес с тех пор, как он приступил к своим естественно-научным изысканиям. Главу за главой прочитывал он это рождающееся на его глазах великое произведение – «Идеи к философии истории человечества» – и был настолько им увлечен, что не мог допустить, чтобы его восторгов не разделила Шарлотта фон Штейн, которая, в свою очередь, пишет Кнебелю: «В новом сочинении Гердера высказывается предположение, будто вначале мы были растениями и животными; что еще слепит из нас природа, мы, наверное, не узнаем. Гёте теперь ломает себе голову над этими вещами, и все, что проходит через его воображение, становится крайне интересным. Таковыми благодаря ему стали для меня ненавистные кости и безотрадный мир камня» [861] .
861
VB 1, 301 (1.5.1784).
И для Гёте, и для Гердера возобновление дружбы – настоящее счастье. Им о многом нужно рассказать друг другу, они подолгу беседуют о жизни и творчестве, беседуют упоенно, без ревности и обиды. Гердер пишет Якоби: «Гёте часто навещает меня, и его общество услаждает меня, словно бальзам» [862] . Гёте пишет Лафатеру: «Одна из высочайших радостей в моей жизни – это то, что между мной и Гердером не осталось ничего, что бы нас разделяло. Не будь я таким упорным молчуном, все разрешилось бы еще раньше, но зато теперь это навсегда» [863] .
862
VB 1, 310 (20.12.1784).
863
WA IV, 6, 232 (конец декабря 1783).
Впрочем, как показало будущее, и это примирение было не навсегда. Их дружба продержалась еще десять лет, а потом, когда в жизни Гёте появилась еще одна великая дружба – с Шиллером, отношения с Гердером снова омрачились.
Глава семнадцатая
Остаться в Веймаре? Трудности двойной жизни. Создание «Тассо». Служба без литературы. Кризис. Полное собрание сочинений: кладбище фрагментов? Гёте хочет изменить свою жизнь. Бегство в Италию как проверка самого себя. Риски. Тайны пробуждения
В сентябре 1780 года Гёте пишет, что хочет возвести «пирамиду» своего бытия «как можно выше, в самое небо» [864] . Он убежден, что и на службе у герцога сможет достичь желаемых высот. Однако проходит еще год, и в его письмах к Шарлотте фон Штейн все чаще слышны жалобы на герцога. Он неплохой человек, душевный, открытый, но ему не хватает образования. Охота, женщины, бесцельные блуждания по лесу, игра в солдатиков, строевая подготовка и муштра, политические интриги в Берлине – вот и все, что его интересует, тогда как у самого Гёте совершенно другие интересы. Он хранит верность герцогу, ибо ценит его как человека, который по-своему заботится об общем благе, но порой его одолевают сомнения, действительно ли в Веймаре он на своем месте. Не исключено, что
таким образом Гёте пытается лишь вызвать тревогу в душе Шарлотты, чтобы услышать от нее просьбу остаться несмотря ни на что – остаться ради нее. Скорее всего, она и в самом деле просила его об этом, но поскольку ее письма не сохранились, мы не можем знать этого наверняка.864
WA IV, 4, 299 (около 20.9.1780).
В этом 1781 году не только у Шарлотты, но и у других друзей и знакомых Гёте, вероятно, сложилось впечатление, что жизнь в Веймаре не идет ему на пользу. Виланд находил, что Гёте исхудал, Гердеру он показался недовольным собой, при дворе он производил впечатление человека чопорного и холодного, а некоторые чиновники, чувствовавшие себя обойденными, мечтали, чтобы он уехал из города.
Мерк, последний раз посетивший Гёте в Веймаре осенью 1780 года, тоже был убежден, что Гёте довольно послужил веймарскому двору. Сам он не пишет ему об этом, но мать Гёте в крайнем волнении передает сыну слова Мерка о том, что должна приложить все усилия, «чтобы вернуть его обратно, что тамошний скверный климат ему явно не на пользу, а главное он сделал – герцог теперь таков, каким ему следует быть, а всю прочую чепуху может сделать кто-нибудь другой, Гёте слишком для этого хорош и пр., и пр.» [865] .
865
BranG 1, 72 (17.6.1781).
Узнав про эти разговоры, Гёте, прежде называвший Мерка своим Мефистофелем, не на шутку разозлился. В июле 1781 года он пишет Шарлотте: «…злой гений <…> расписывает самую тягостную сторону моей жизни и советует мне спасаться бегством» [866] . Пока Гёте не допускает и мысли о побеге и негодует, если кто-то пытается его к этой мысли подтолкнуть. Обращаясь к Шарлотте, он в том же письме пишет: ведь мы почти что «женаты»! Как в такой ситуации можно думать о побеге?! Пять недель спустя в знаменательном письме к матери он подводит итог своей прежней и нынешней жизни и со всей решимостью заявляет, что намерен остаться в Веймаре. «Я прошу Вас не волноваться обо мне и не позволять другим нарушать Ваше спокойствие. Мое здоровье намного лучше, чем я мог предполагать и надеяться в былые годы, и коль скоро его достаточно для того, что мне надлежит выполнить по меньшей мере в значительной степени, у меня нет причин жаловаться. Что касается моего положения здесь, то оно, несмотря на серьезные трудности, имеет и очень много желательного для меня, чему лучшим доказательством служит то, что я не могу даже представить себе никакое другое положение, в котором бы я в настоящее время хотел оказаться. Ибо ипохондрическое недовольство и стремление вырваться из собственной шкуры и оказаться в чужой мне кажется неподобающим. Мерк и прочие оценивают мое состояние совершенно неправильно, они видят лишь то, чем я жертвую, а не то, что я получаю взамен; они не могут понять, что я каждый день становлюсь богаче оттого, что столь многое отдаю» [867] .
866
WA IV, 5, 169 (8.7.1781).
867
WA IV, 5, 178 (11.8.1781).
И далее Гёте объясняет, в чем именно состоит его выигрыш. Речь не идет о хорошем доходе и материальном достатке в целом – их он воспринимает как нечто само собой разумеющееся. Для него на первом месте стоит развитие собственной личности. «Вы помните те последние дни, что я провел у Вас до отъезда сюда. Если бы я жил в этих условиях и дальше, я бы погиб несомненно. Несоответствие узкого и малоподвижного мещанского круга широте и стремительности моей натуры свело бы меня с ума. При живом воображении и понимании людских дел я бы так никогда и не познал этот мир, навсегда оставшись в детстве, что, в силу моего самомнения и всех вытекающих из него ошибок, было бы невыносимо для меня и окружающих» [868] .
868
Там же.
Франкфурт – свободный имперский город, где кипит экономическая жизнь и где венчают на царство немецких императоров, «теснее», чем Веймар? В это трудно поверить, но, по-видимому, для Гёте Франкфурт был слишком хорошо знаком, и жизнь здесь не сулила особых проблем и препятствий. Карьера и в целом жизненный путь, казалось, были предначертаны заранее. На этом пути не было по-настоящему трудных испытаний, и стремительная, широкая натура Гёте начала «сходить с ума» от замкнутости на самой себе. Сила воображения вытесняла чувство реальности. Наделенный богатым внутренним миром, но не знакомый с миром внешним, он страдал «самомнением» и сумел спастись от этой напасти, лишь когда переехал в Веймар. «Насколько лучше для меня было оказаться в ситуации, которая была мне не по силам, с какой стороны ни посмотри, но которая предоставила мне достаточно возможностей узнать себя и других через ошибки, сделанные по недомыслию или поспешности, где я, предоставленный самому себе и судьбе, прошел через множество испытаний, возможно, не нужных сотням других людей, но крайне необходимых для моего развития. И как теперь я, живущий так, как это соответствует моей натуре, мог бы желать себе более счастливой участи, чем та, что таит для меня нечто нескончаемое? Ибо даже если каждый день я буду обретать все новые и новые способности, <…> здесь я все равно – в малом или в великом – найду применение всем своим новым качествам» [869] .
869
Там же, 179.
Итак, в Веймаре его личность получила возможность для безграничного развития, поскольку его новые задачи и обязанности постоянно сталкивали его с внешним миром, заставляя воспринимать и перерабатывать новые впечатления. Благодаря этому он достиг согласия с самим собой и своим окружением, и он повел бы себя «безответственно», если бы теперь, «когда посаженные деревья начали расти и когда можно надеяться, что после урожая удастся отделить зерна от плевел, я из-за каких-то неудобств ушел бы от них и лишил бы себя тени, плодов и урожая» [870] .
870
Там же, 180.