Гёте. Жизнь как произведение искусства

Так он объясняет это себе и так пытается успокоить мать, переживающую из-за его нынешней ситуации. Вопреки слухам, он не считает себя несчастным. Однако главную причину называет лишь в конце этого письма: «В то же время, поверьте мне, та бодрость духа, с которой я все переношу и тружусь, в значительной степени проистекает от мысли, что все эти жертвы добровольны, и мне достаточно лишь приказать заложить лошадей в почтовую карету, чтобы вновь обрести у Вас все необходимое и приятное в жизни, включая безусловный покой. Ибо без этой надежды, если бы я был крепостным или поденным рабочим и <…> трудился бы ради куска хлеба, многое было бы для меня несравненно горше» [871] .

871

WA IV, 5, 180 (11.8.1781).

Прежде речь шла о развитии, внутреннем и внешнем, теперь же – о «жертвах», пусть и добровольных. По всей видимости, так Гёте намекает на несоответствие своего духа и возложенных на него должностных обязанностей. Впрочем, он надеется, что сумеет с этим несоответствием жить. С одной стороны, служба, с другой – сочинительство, наука и размышления. Другу Мерку, который своими рассказами так взволновал его мать, Гёте пишет: «Я подвизаюсь на своем поприще с рвением, какое ты только способен себе представить, и со временем все лучше и лучше справляюсь с тяготами службы, подгоняю доспехи под свой рост, шлифую боевое оружие так, как сам считаю нужным. Прочие мои увлечения развиваются параллельно, и ценою тех или иных ухищрений я поддерживаю их, не давая пропасть, как не дают пропасть разработанному руднику, пока еще есть какая-то надежда получить от него что-то в будущем» [872] .

872

WA IV, 5, 220 (14.11.1781).

Стало быть, проблему этого несоответствия Гёте решает таким образом, что все не относящееся к службе воспринимает как увлечение, или любительство, – слово, которое лишь много позже приобрело отрицательный оттенок. «Я привыкаю к этому новому миру, ни на волос не отступая от того, что внутренне поддерживает меня и делает меня счастливым» [873] .

Такое ощущение, что Гёте начинает вести двойную жизнь. «Как, еще живя в отцовском доме, я не допускал и мысли соединить явления духа и юридическую практику, так и теперь я держу на расстоянии тайного советника и свое другое Я, не позволяя тайному советнику окончательно одержать верх» [874] . Гёте даже как будто гордится тем, что довольно ловко справляется с этой двойной жизнью. Так, своему другу Кнебелю он признается, что, жалуясь на чрезмерную загруженность делами, он ограждает себя от докучливых посетителей и находит время для себя. Или же раз в неделю он устраивает «большое чаепитие», тем самым отдавая «дань светскому общению» [875] . Двойная жизнь, впрочем, не означает для него отсутствие точек соприкосновения между двумя ее сферами. «Лишь в самой глубине своих планов, замыслов и начинаний я странным образом всегда остаюсь верен себе и так вновь объединяю свою общественную, политическую, моральную и поэтическую жизнь в один невидимый клубок» [876] .

873

Там же, 222.

874

WA IV, 6, 97 (21.11.1782).

875

Там же, 96.

876

Там же, 97.

Этот «невидимый клубок» жизни раскрывается в поэтическом творчестве Гёте. В связи с этим неудивительно, что в то самое время, когда Гёте размышляет о своей двойной жизни, он начинает работать над «Тассо» – пьесой, где это двойное существование распадается на двух персонажей – поэта Тассо и государственного служащего, который в окончательном варианте получает имя Антонио. Примирение между этими двумя героями пьесы невозможно. Они всегда и изначально несправедливы друг другу, ибо каждый отрицает в себе самом то, что видит в другом в избытке, испытывая зависть и стараясь одержать верх над этими качествами. Антонио – прагматик и реалист. Он владеет искусством дипломатии, образован и начитан, однако изящные искусства ценит лишь как украшение жизни. Главным делом жизни они, по его мнению, быть не могут, поскольку не обладают необходимыми для этого достоинством и значимостью. Видя, каким успехом пользуется при дворе Тассо – человек, не умеющий ничего, кроме как красиво говорить, он чувствует зависть и обиду. По указанию герцога Феррарского Альфонса принцесса, его сестра, коронует Тассо лавровым венком, и Антонио уже не скрывает своего недовольства: «Уж мне давно известно, что в наградах // Альфонс не знает меры…» [877] Тассо ищет дружбы с Антонио, хотя и чувствует разделяющую их пропасть. Антонио отвергает его. Тассо хватается за кинжал. В дело вмешивается Альфонс: в отношении Антонио он ограничивается порицанием, а Тассо сажает под домашний арест – в целом очень снисходительное, благожелательное решение.

877

СС, 5, 229.

Примерно таков сюжет драмы, записанной Гёте до отъезда в Италию. В характере принцессе угадываются черты Шарлотты – в том, как трепетно она относится к соблюдению светских условностей, как внимательно наблюдает за людьми, как тщательно скрывает и сдерживает свои чувства к мастеру слова. Во втором действии принцесса обращается к Тассо:

Сказать тебе, достоинство какое Еще в себе имеет эта песнь? Она к себе все более влечет; Мы слушаем и нечто понимаем, Что поняли, то порицать не можем, И этой песнью мы покорены [878] .

878

СС, 5, 241.

Принцесса позволяет словам околдовать себя, и она сама это понимает. Понимает это и Антонио: он не одобряет подобную слабость. Сам он без труда противостоит чарам поэзии. Это, в свою очередь, понимает Тассо, который объясняет принцессе различия между ними:

…Ведь обладает он Всем тем, что мне – увы! – недостает. Но пусть все боги собрались с дарами, Когда малюткой спал он в колыбели, Но грации отсутствовали там. А кто лишен даров красавиц этих, Тот может много дать, владея многим, Но на груди его не отдохнешь [879] .

879

СС, 5, 236.

Все это опять же сказано красивыми, изящными словами, но здесь слова бессильны. Тассо не удается сломить сдержанную осторожность принцессы: она советует ему не ссориться с Антонио, соблюдая внешние приличия. Тассо предается фантазиям о мире, где отношениями между людьми правят лишь законы сердца, где «все позволено, что мило». На что принцесса возражает: «Позволено лишь то, что подобает» [880] .

Тассо не может с этим согласиться. Ему кажется, что этот принцип служит лишь тем, кто, как Антонио, прикрываясь внешними приличиями, преследует собственную выгоду. Принцесса отвергает его аргументы и произносит убедительную речь в защиту внешних приличий – и в этой речи нетрудно услышать голос Шарлотты фон Штейн:

880

СС, 5, 237–238.

Коль хочешь знать о том, что подобает, То спрашивай у благородных женщин: Им в высшей мере свойственна забота, Чтоб все дела пристойно шли кругом, Приличие стеною окружает Чувствительный и нежный пол, и где Царит мораль, там царствуют они. Где правит дерзость, там они – ничто. И здесь различье двух полов: мужчина Свободы ищет, женщина – добра [881] .

Итак, от Антонио Тассо вынужден сносить обиды, а от принцессы – наставления в этикете. Он вроде бы любим, но у этой любви нет реального выражения, к которому стремится Тассо. Он так же неудовлетворен, как и сам Гёте, несмотря на очень близкие, доверительные отношения с Шарлоттой фон Штейн. В полной мере эту неудовлетворенность он осознает лишь в Италии. Из Рима он пишет своей возлюбленной подруге: «Ах, дорогая Лотта, ты и не знаешь, какое насилие совершил я над собою и продолжаю совершать, и сама мысль, что ты не принадлежишь мне, меня все же, в сущности, мучает и снедает, как бы я ни относился к этому, как бы ни подходил, как ни раскладывал. Я хотел бы проявлять любовь к тебе в любом виде, как мне угодно, всегда, всегда…» [882] – на этом он прерывает свое признание.

881

СС, 5, 238.

882

WA IV, 8, 206 (21.2.1787).

Более ясно он выскажется лишь тогда, когда, вернувшись из Италии, встретит Кристиану Вульпиус и будет защищать перед Шарлоттой эту наполнившую его чувственную любовь, объясняя, что сама она никогда не претендовала на «переживания» [883] такого рода. Шарлотта повела себя так же, как принцесса в драме: когда Тассо бросается к ней в объятья со словами: «Ты сделала меня твоим навеки, // Итак, прими все существо мое!» [884] – она отталкивает его и убегает прочь.

883

WA IV, 9, 124 (1.6.1789).

884

СС, 5, 307.

Отверженный Тассо унижен, он в отчаянии. У него такое чувство, будто он падает в пропасть. И в этот момент он бросается в объятья к своему врагу – Антонио. Не будем забывать: в глазах Тассо Антонио воплощает принципиальное сомнение в самом смысле его существования, он – его полная противоположность, подрывающая его веру в себя. Но оказавшись на краю пропасти, Тассо ищет помощи именно у Антонио, как будто он – часть его самого, другая, не реализованная сторона его натуры. Графиня Леонора Санвитале говорит о непростых отношениях между Тассо и Антонио:

…Но они, Как уж давно я это замечала, Лишь потому враги, что не могла Одним созданьем сделать их природа [885] .

Когда Гёте начинал работать над «Тассо», он чувствовал себя тем самым созданием, соединившим в себе черты Тассо и Антонио, хотя и в нем они сосуществовали не столь мирно, как он пытался это представить в переписке с матерью или друзьями. Их отношения были такими же напряженными, как и отношения между Тассо и Антонио. Гёте прилагал огромные усилия, чтобы сохранить баланс между этими двумя сторонами своей натуры. Работа над «Тассо» тоже явилась попыткой создать противовес реальной ситуации в поэтическом мире. После того как были написаны первые два действия, пьеса еще долго оставалась незавершенной. Внешняя причина заключалась в служебных делах, мешавших создать необходимый для творчества настрой, а внутренняя, по-видимому, в том, что он сам не до конца верил в возможность поэтического примирения противоположностей. Он сам пока еще разрывался между Гёте-чиновником и Гёте-поэтом.

885

СС, 5, 260.