Гезат

Армия Гая Юлия Цезаря осадила Массалию (Марсель), которая примкнула к нашим врагам. В город прибыл Гней Домиций Агенобарб на семи галерах, арендованных у купцов, гребцами на которых были его рабы и арендаторы, и сбил массалийцев с пути праведного. Теперь наши легионеры сколачивают лестницы и щиты для галерей, под прикрытием которых засыпают ров в нескольких местах и насыпают пандус к северной стене города. В Арелате строятся двенадцать галер, чтобы атаковать город с моря. Рабочих рук много, дело спорится. При этом я заметил, что проконсул не спешит штурмовать Массалию. Видимо, не желает проливать кровь своих подданных, по глупости выбравших неправильную сторону. Но и надолго задерживаться здесь явно не собирается, потому что приказал мне провести разведку на запад до Пиренеев. Я послал отряд кельтов и, когда он вернулся, прибыл с докладом к Гаю Юлию Цезарю.

Шатер у него новенький, ярко-красный и с желтой бахромой по швам возле входа. Проконсул стоял спиной ко мне у трехногого стола, за которым сидел раб Секст с карандашом в правой руке и пальцем левой ковырялся в носу с умным видом, глядя куда-то сквозь своего хозяина и даже меня. Гай Юлий Цезарь обернулся, увидел меня, после чего быстро открыл шкатулку из черного дерева с золотой застежкой и спрятал в нее маленькую серебряную статуэтку, которую до этого вертел в руках.

— Эта вещица мне понравилась, а ты обязательно наговоришь о ней гадостей! — улыбаясь, произнес он.

— Твои многочисленные льстецы исправят мою ошибку, — предположил я.

— Ты переоцениваешь их! — весело отмахнулся проконсул и спросил: — Какую весть ты мне принес?

— До гор дорога свободна, а перевалы охраняют небольшие отряды легионеров. Думаю, несколько когорт хватит, чтобы захватить их, — доложил я.

— А на то, чтобы удержать, потребуется больше, — сказал Гай Юлий Цезарь. — Пошлю туда под командованием Фабия три легиона, которые зимуют в Нарбо Марциусе. Конница здесь не нужна, так что отправляйся туда и ты.

— А если я пообещаю не ругать эту статуэтку, оставишь нас здесь? — с серьезным видом задал я вопрос.

Гай Юлий Цезарь улыбнулся, гмыкнул, после чего произнес:

— Все равно пошлю. На твоих подчиненных слишком много жалоб.

— Это потому, что я запретил германцам убивать потенциальных жалобщиков, — сказал я в оправдание.

— Правильно сделал, — похвалил он. — Германцы хорошие воины, но у них своеобразное отношение к моим приказам.

Не хотелось мне ехать на Иберийский полуостров, потому что не нравилась мне эта война. Грабить нельзя, добычи мало. Надеялся, что выступившие против нас легионы образумятся и помирятся с Цезарем, и от Мессалии мне будет ближе возвращаться домой.

Зато моих подчиненных приказ главнокомандующего обрадовал. Все, что можно было ограбить в окрестностях Массалии, уже было зачищено. Торчать здесь дальше и маяться дурью не хотелось никому, несмотря на то, что Гай Юлий Цезарь выплатил нам часть жалованья и можно было купить у торговцев все, что душа пожелает. Как мне сказали, для этого проконсул опорожнил государственную казну, несмотря на бурное словесное сопротивление четырнадцати сенаторов, оставшихся в Риме. Проявить несогласие делами никто из них не решился. Для Помпея они уже враги, потому что он заявил, что таковыми является все, кто не отправился вслед за ним в Грецию, а Цезарь требовал всего лишь нейтралитета. Вот сенаторы и не дергались особо.

В путь отправились на следующее утро. Двигались медленно, преодолевая от силы километров тридцать в день. Отряды германцев разъезжались веером и грабили все поселения, которые находились километрах в десяти по обе стороны от дороги. Добычи было много, но дешевая. Что ценное найдешь у крестьян?! Впрочем, на всю добычу находились покупатели. Вслед за нами ехал караван купцов во главе с Кайденом Туллием, которые забирали по дешевке всё, кроме рабов. Я объяснил им, что с германцев за продажу в рабство подданных Республики спроса нет, а вот с купцами разберутся быстро и довольно примитивно. Часть добычи отдавали мне, так что к моменту прибытия в Нарбо Марциус я стал богаче почти на сотню денариев. Мелочь, но хоть какой-то толк от службы.

117

Квинт Фабий Максим напоминал медузу, выброшенную на берег, причем не только бесформенностью пухлого тела, как бы втиснутого в тунику. Создавалось впечатление, что он разлагается. Может быть, так казалось из-за испитого лица с многочисленными синими прожилками. Особенно много их было на мясистом носу, будто стекли туда со всего лба. Среди римлян редко встречаются алкоголики. В основном это потомки кельтов и германцев, бывших легионеров, получивших гражданство, или рабов, отпущенных на волю. Впрочем, ходили слухи, что истинным отцом Квинта Фабия Максима был раб-кельт. Косвенно это подтверждал и рост легата, высоковатый для римлянина. Не знаю, зачем Квинт Фабий Максим был нужен Цезарю, но явно не как талантливый военачальник, потому что относился к категории «неизвестный солдат»: неизвестно, был ли он когда-нибудь солдатом или нет. Если ты оттянул в римской армии несколько лет, то в любом легионе всегда найдется кто-нибудь, кто помнит тебя по предыдущему месту службы. Я не нашел никого, кто бы раньше служил с Квинтом Фабием Максимом. В то же время совсем без боевого опыта невозможно получить под командование не то, что три, даже один легион. Поговаривали, что он поошивался в свитах нескольких легатов и отличился на пирушках, как веселый, легкий человек, знающий много интересных историй и умеющий ладить со всеми. Последнее утверждение было спорным, потому что со мной Квинт Фабий Максим поладить не сумел. Видимо, ему не сказали, кто я такой, или все-таки знал, но решил нагнуть, как обычно поступают тыловые крысы с бывалыми воинами.

Мы поссорились в первую же встречу. Глянули друг на друга — и поняли, что Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе нам не бывать. При этом он был уверен, что вырос восточнее, в Риме, а я — дикий галл с западных провинций. Не стал разубеждать легата, потому что все равно не поймет, где я вырос. Поводом для ссоры были жалобы местных крестьян. Мы еще не добрались до Нарбо Марциуса, а там уже был составлен длинный список отобранного моими подчиненными.

— Грабежи — это неизбежное зло, никуда от него не денешься. Пусть скажут спасибо, что их не убили, — сказал я, собираясь замять тему.

— Прикажи своим людям немедленно вернуть всё! — потребовал Квинт Фабий Максим.

— Даже если бы захотел это сделать, ничего не получилось бы, потому что все уже съедено, — ответил я насмешливо.

— Тогда я накажу виновных — устрою децимацию! — пригрозил он.

Децимация — это казнь каждого десятого, выбранного по жребию. Таким способом боги точно укажут, кто наиболее виноват. Я слышал, что такая казнь применяется, но никогда не видел, потому что служил в легионах, не знающих трусости и поражений.

— С германцами такой номер не пройдет, — возразил я. — Они сразу покинут нашу армию, отправятся домой или вовсе перейдут на сторону врага, и Цезарь сочтет, что ты скрытый пособник Помпея.

— Это тебя он сочтет пособником Помпея, потому что из-за твоих подчиненных мы теряем поддержку местного населения! — перекинул стрелки легат.

— С каких это пор крестьяне, тем более, галлы, начали решать судьбу Республики?! Неужели у них завелись родственники в Риме?! — молвил я с издевкой, развернулся и пошел к своему коню, которого держал за повод Гленн.

Не знаю, зачем я провоцировал Квинта Фабия Максима. Когда наделенное властью ничтожество начинает наезжать, у меня порой срывает тормоза. Я спиной чувствовал ненависть, исходившую от легата. Ему надо было или отстранить меня от командования конницей и потом оправдаться перед Гаем Юлием Цезарем, или признать свою никчемность, как командира. Он ограничился ругательствами в мой адрес, посчитав это третьим, средним вариантом. Только вот в армии, где любая речь на две трети состоит из ругани, больше никто так не посчитает.