Гитл и камень Андромеды

— Это ему и Берте, — произнесла Чума торжественным голосом. — Как жаль, что он не дожил! И она тоже.

Так я узнала, что дяди Саши уже нет в живых. Интересно, как узнала об этом Чума?

Получив все фотографии Александра Белоконя, Чума удалилась. Мара поглядела ей вслед, передернула плечами, словно озябла, и произнесла:

— Сколько же тут сирот, Господи помилуй!

Вскочила и отправилась навстречу обеспокоенно глядевшему в нашу сторону Каролю, а на ходу бросила:

— Скажу Каро, пусть съездит за моими стариками. Что-то я по ним соскучилась.

Не поверите, но Кароль уже играл ключами от машины. Мара шепнула ему что-то на ухо, и он тут же собрался в путь. На сей раз не на шикарной американской птице-тройке, а на стареньком грузовичке. Мой тюфяк, корзины с едой, углем и шашлычницами в «понтиак» бы не поместились. Вот Кароль и взял эту колымагу, она в углу двора стояла.

Мара торопливо выгружала из кузова то, что еще в нем оставалось, а Кароль принимал у нее корзины и шашлычницы. Работали они так споро, что и десяти минут не прошло, как грузовичок запылил по песку и скрылся за прибрежной скалой.

И тут я увидала Луиз. Она, видно, пришла с Чумой, но остановилась шагов за десять до моего тюфяка. Там и осталась стоять. И, боже мой, разве не так должна была выглядеть Андромеда?

Ветер пытался сорвать с нее хламиду, длинную и легкую. Ткань прилипала к стройному телу, обтягивала его, морщилась на груди и трепетала по бокам. Луиз ее оттягивала, оправляла, беспокойно покусывала нижнюю губу, но не вертелась и лишних движений не производила. Просто беспокоилась о пристойности, как и полагается испуганной девственнице. Она явно была очень напряжена, незнакомые люди ее пугали, но в круглых черных глазах светилось любопытство. Длинные черные волосы спадали до пояса. Ветер и их не пропустил, подхватывал прядь за прядью, вертел в невидимых пальцах, швырял в разные стороны, как нервический куафер, поймавший вдохновение, но еще не решивший, под каким углом пустить в ход ножницы. Я поманила арабку пальцем. Она подошла легкой бесшумной походкой. Подошла, как и должны ходить — по воздуху! — прекрасные принцессы, предназначенные в жертву морским чудищам.

— Луиз, — представилась тихим голоском и протянула ладошку.

Я потянулась навстречу и ойкнула.

— Извини! — пробормотала Луиз, быстро и ловко забралась на мой тюфяк, поджала ноги и удобно устроилась на крошечном пространстве. — Ты — Ляля?

У нее были тонкие черты лица, пухлые губы и совсем еще детская шея, со складочками даже.

— Чума сказала, что тебя избил муж. Я думала, у вас этого не бывает. А у нас — сколько угодно! Мой отец не бьет мать. Но у всех знакомых такое случалось. А я думаю: если меня кто-нибудь ударит, я, наверное, умру.

— Не умрешь.

— Умру! Я лучше умру! А хочешь, я принесу тебе питу с чем-нибудь? Мы с Чумой принесли совсем горячие питы. С чем тебе, с салатом или с сыром? Мясо еще не начали жарить, только сейчас выкладывают на огонь.

Откуда эта тараторка знает, что выкладывают на огонь метров за триста от нашего тюфяка? Луиз двинула ноздрями разок-другой, они, очевидно, и служили ей источником информации.

— С сыром и с овощами.

Она поднялась так легко, словно ветер смахнул ее с тюфяка и снес к корзинам. И тут на горизонте, то есть на невысокой прибрежной дюне, появился Женька. И спикировал оттуда навстречу своей судьбе.

А вообще-то я сейчас занимаюсь сочинительством, потому что ничего такого андромедного в этой Луиз при первом ее появлении не было. Ветер был, платье на ней он обжимал, волосы трепал, как и на всех остальных, но — ничего особого. Милая такая тараторка. Услужливая до невозможности. С любопытством в глазах и затаенным страхом в походке. Говорила на иврите с легким акцентом. Женька обратил на нее внимание только к концу пикника, но Кароль что-то ему сказал тихо и твердо. Женька отпрянул. А потом его как магнитом потянуло к этой девчушке. Они ушли гулять вдоль берега. Долго гуляли. Вернулись, возбужденные ветром и разговором. И разошлись. Луиз ушла с Чумой, предварительно хорошенько поработав на сборе мусора. И коронкой вечера была вовсе не она, а Марина мамаша.

Кароль привез их, мамашу и папашу, довольно поздно. Шашлыки уже съели. Песни спели, костер потушили. Как раз выковыривали картошку из-под углей. Никому она уже не была нужна, эта картошка, но какой без нее пикник у моря? И тут на дюне появился знакомый грузовичок. А до того Мара места себе не находила. Металась туда и сюда, сюда и туда. И все время взглядывала на дюну, ждала. Ну и дождалась!

Я думала, из кабины вылезет нечто громадное, усатое, громомечущее и молниеобразующее. А оттуда, как из зеркал версальского пассажа, выпорхнуло крохотное изящное создание в длинном платье с кружевами. Лицо срисовано с Греты Гарбо, а походка — меленькая, с упором на носок, заимствована у героинь мелодрам. Вот сейчас заломит руки и пойдет причитать, благословляя и проклиная непослушную дочь одновременно. Но нет. Досеменила до спуска к морю и оглянулась. Не растерянно, а властно. И с обеих сторон к ней немедленно побежали с протянутыми руками Кароль и крупный пожилой мужчина в элегантном костюме и при фетровой шляпе. Кароль оказался прытче. Ему и повезло снести фею по песчаному склону и поднести ее к самому костру.

Вообще-то ему надо было не спускать ее осторожно на землю, словно драгоценную китайскую вазу эпохи Тан, а бросить прямо в костер. И повалил бы дым, черный и вонючий.

Мара бросилась к матушке, та потрепала ее по щеке и нахмурилась. Фее явно не понравился наряд дочери, майка и брюки. А майка-то, между прочим, была фирменная, и брюки тоже.

— Ну и зачем нас привезли на эту… на этот потухший костер? — спросила фея так холодно, что у всех присутствовавших мороз по коже прошел.

— Я думала… — пробормотала Мара, опустив голову, — я думала… — Она подняла голову и посмотрела на мать так же, как та смотрела на нее. В воздухе скрестились два жестких луча, две стальные шпаги. — Я думала, тебе захочется побывать на моей помолвке.

— Помолвка? В первый раз слышу! Но как бы то не было, твои помолвки и свадьбы для меня давно уже не повод для веселья. И кто тут жених? — Фея переводила взгляд с одного мужского лица на другое, и взгляд был одинаково неодобрительный.

— Он тебя привез. И не ври, что не знала. Я разговаривала с папой и оставила тебе записку.

— А! На сей раз ты вышла замуж за грузчика?! Поздравляю! Жорж, ты знал, что человек, который нас привез, собирается стать нашим зятем? Хорошо, что я забыла дать ему чаевые! Получился бы ужасный конфуз. Нельзя ставить мать в подобное положение, Мара!

— Моя мать сама умеет поставить себя в любое положение и выйти из него, — четко и спокойно парировала Мара. — А я готова ей помочь. Каро, милый, поезжай за «понтиаком» и отвези мою матушку в ее хрустальный дворец. Или лучше вызови такси.

Кароль не шелохнулся. Он стоял, набычившись, минут пять, удерживая на склоненной голове тяжелую тишину, только усиленную шумом моря.

— Твоя матушка достойна хрустального дворца и «понтиака», — сказал он вдруг. — Я должен был думать, что делаю. Мы взяли старый грузовичок, чтобы заодно привезти все необходимое для пикника, — обратился он уже непосредственно к будущей теще. — Я прошу прощения. Но у меня есть для вас удобное раскладное кресло. Сейчас я его принесу. И угощу вас таким бараньим шашлыком, что вы не пожалеете, что приехали. Костер для этого не нужен, у меня есть шашлычница. Еще у меня есть винтажное шабли, очень хороший год, прекрасный урожай. И позвольте представиться: подполковник Кароль Гуэта, предприниматель.

Поскольку гости сидели вокруг затухающего костра, вздох облегчения они передавали по кругу. Раздался и короткий хлопок в ладоши. Хлопал Жорж, отец Мары. Очень на нее похожий. Наоборот, конечно, но сравнивала-то я его с Марой, а не ее с ним. Раскладное кресло оказалось под рукой, фея села в него, отвесив Каролю вежливый кивок. Мара обвела присутствующих влажным страстным взглядом.

— Кажется, мне не придется его выправлять, — шепнула она, пробегая мимо меня. — Кажется, мне есть чему у него учиться, — шепнула, пробегая в обратную сторону.