Гитл и камень Андромеды

Подписанных картин Малаха Шмерля набралось чуть больше тридцати. Тридцать две для точного счета. И еще пять под вопросом. Эти пять не были подписаны. На неподписанных танцевали хасиды и цадики. А что мы знаем о хасидских танцах? Ничего мы о них не знаем! Я их видела, эти танцы, когда болталась в Цфате. Попала там на свадьбу под открытым небом и глядела во все глаза. Вот пузатый ребе выкидывает ноги налево и направо, идет почти вприсядку, а руками вертит над головой, словно тянет небо за сосцы. И не говорите мне, знатоку алтайской наскальной росписи, что ребе просто напился горячительного и вертит-крутит ручонками и ножонками в полузабытье или исступлении. Этот танец — моление о дожде. И не просто о дожде — о ливне, трещине в сводах небесных, откуда и должна излиться требовательно вызываемая влага.

Ах, доит наш ребе небесную корову, тянет упрямую за сосцы, крутит колесо ног, колесо вселенной, пытается запутать ветер и облака, заговорить, заболтать, умолить пролить драгоценную влагу не там, где облака собирались это делать, а там, где в том нуждаются люди. Но прочти я тогда в Цфате хоть и тридцать лекций по символике шаманского жеста, никто бы мне не поверил. А на рисунке этого Шмерля ребе добыл-таки воду из сосцов небесной коровы! Вот она, вода, льется сверху, наш ребе вымок до нитки и пляшет в радости. Он заставил Небеса дать людям дождь!

Я подумала: «на рисунке Шмерля», а речь между тем шла об одной из пяти неподписанных картин. Шмерль ли их рисовал? Я была уверена, что он. Вернее, Паньоль. Но есть еще какой-то художник, подписывавший картины буквами «П. Б.». И эти картины отдаленно напоминают картины, подписанные буквой «М» или полным именем — Малах Шмерль. Допустим, что речь идет о разных периодах творчества Паньоля. Назовем это: период «П» и период «М».

Однако в разные периоды творчества могут измениться колорит, мазок, способ раскрытия формы, точка зрения на перспективу, но не сам художник. «П», судя по картинам, человек жесткий, насмешливый, даже желчный, нервный и, пожалуй, злой. А «М» и «Шмерль» — весельчак, легкая натура, увлеченная миром и собой. Он моложе «П», наивнее, нежнее. Совсем без житейской горечи, даже на самом донышке души. Я бы сказала — просветленный тип человека…

— Ты еще здесь! — воскликнула Мара. — Давай картинки, едем!

— Я еще не до конца разобралась.

— Тогда тебя отвезет Абка. А мы поехали. Я уже еле на ногах держусь.

Назад я ехала в маленьком автобусике в обнимку с картинами. Вернее, картины ехали сзади, а я — спереди, рядом с Абкой.

— Это картины Хези? — спросил Абка вроде бы безразличным тоном, но в голосе явно чувствовалось скрытое недовольство.

— Эти картины оставил Кацу мой дед. Твоя мама его помнит, она его цимесом кормила. За ними я и приезжала в Ришон. На день бы раньше… даже на час. Может, Кац и не поехал бы в Тель-Авив. Я собиралась расспросить его о деде и тех временах. Он должен был продать картины Паньоля, но зачем-то их сберег. Или их никто не купил. Дед просил меня забрать эти картины у Каца.

— Кому они нужны! — сказал Абка потеплевшим голосом. Я поняла, что подозрение в мародерстве с меня снято. — Твой дед стал знаменитым?

— В другом смысле. А художник из него получился средний.

— Средний — это тоже хорошо. А что ты собираешься делать с картинами? Развесишь по стенкам?

— Еще не придумала. Может, все же удастся продать. Если даже только по тысяче долларов, уже набирается на первый взнос за дом. А мне еще полагается особая ссуда на квартиру.

— Ну, это ты загнула! — рассмеялся Абка. — Кто даст тебе за эти картинки по тысяче долларов? У моей мамы одна такая висит, так она ее всем даром предлагает, никто не берет. Там голая тетка нарисована, но, слава богу, сзади.

— Я хочу посмотреть эту картину. Может, я ее куплю.

— Приезжай. Мать тебе будет рада. А картину она тебе, пожалуй, так отдаст. Или, знаешь что, привези ей куклу. Она собирает куклы в национальных костюмах. У нее их штук сто. Обменяетесь.

Я не спросила у Абки, как дела у Женьки. Абка хотел мне что-то сказать, но так и не решился.

6. Дом, построенный буквой «Б», и рождение Малаха Шмерля

Картинки Паньоля, вернее, Малаха Шмерля превратили меня в скупого рыцаря. Я без конца их перебирала, разглядывала, позволяла то одному, то другому полотну утянуть меня внутрь, а себе раствориться в нем, чтобы прочувствовать каждый штрих изнутри, так, словно это я держу кисть и должна сделать нужное движение, никакими логическими факторами не обоснованное. Здесь нужно зеленое… Почему? Так. Потому что зелено на душе, в окне, в зеркале, черт его знает где! Кстати, зеленого много. Что означал этот цвет для моего деда? Тоску по европейской зелени, радость оттого, что на дворе весна, а у плиты хлопочет Эстерке, или… или более сложную символику зеленого как знака обновления мира? И то, и это, и третье, очевидно.

Кароль моего восторга не разделял.

— Ты что, всерьез надеешься сделать из этого большие деньги?! — спросил с раздражением. — Лучше вспомни дом Каца. Это же не дом, а сокровищница! И таких домов много. Я уже договорился с полицией. Нам будут сообщать о смерти одиноких старичков. А тебе придется ездить и смотреть. В качестве эксперта. Поедешь, посмотришь, отложишь в сторону то, что нужно, и доложишь мне. И все! И больше никаких забот!

Только этого не хватало! Мародерство какое-то! А как откажешь?

— Так никто не делает! — попробовала я мягкую линию защиты.

— А мы будем первыми! Куда деваются вещи покойников, не имеющих наследников? Их забирает за долги мэрия. Или государство. А по дороге вещи пропадают. В лучшем случае оказываются в квартирке мелкого служащего или на Блошином рынке, в худшем — на помойке. А я не собираюсь эти вещи красть. Заплачу по сходной цене. И государству выгодно, потому что иначе оно никаких денег никогда не увидит. И нам полезно, потому что первый покупатель всегда выигрывает. Ну, как?

Он был очень доволен собой. Понимает, гад, что я не хочу этим заниматься, и радуется, что прижал к стенке.

— Ладно, — согласилась я. — Поеду и оценю. По приглашению полиции или мэрии. И составлю документ под копирку. В трех копиях, одна мне. Согласен? А за консультацию мне должны платить. Не ты, а они.

— Еще чего! Я с ними так не договаривался.

— А на других условиях я этого делать не буду. И тебе не советую. Ты же собрался в мэры.

— Пошла ты! — разозлился Кароль. — Я тебе предлагаю хороший бизнес, а ты кочевряжишься. Сиди тогда на своих булках с кефиром! Не будет тебе комиссионных! Дура ты!

— Может, и так. Только после того, как я напишу о Шмерле, обо мне заговорят. И я не хочу, чтобы за мной тянулись грязные истории.

— Заговорят, заговорят! Это еще бабушка надвое сказала! А тут — живые деньги. И не грязные, а очень даже законные! Ну, не хочешь, как хочешь. Я найду специалиста. Только тебе с этого — шиш с маслом.

И подсунул мне под нос дулю, словно родился и вырос не в пригороде Тель-Авива, а на Лиговке. Ну и черт с ним! Только картины Шмерля нужно поскорее из чуланчика забрать. Чтобы у нашего подполковника глаза на них не разгорелись. Пусть думает, что они ничего не стоят! Значит, придется торопить Цукеров. Прошла всего неделя. Я робко набрала номер телефона и позвала Малку. Ей-то проще объяснить, почему вдруг появилась такая срочность. Но Иче узнал мой голос.

— Малки нет, — сообщил он ворчливо. — Придет вечером. А крышу мы уже сложили. В пятницу вручим тебе ключ.

И был пикник. Цукеры привезли скатерть-самобранку. Хайка начинила куриные шейки, нафаршировала карпов, сварила мой любимый цимес из слив и картошки с мясом и галушками, а близнецы где-то достали «Советское шампанское».

— Пятилетней выдержки, — хвастал Левка. — Один хмырь привез и пять лет держал в шкафу.

Инвентаризация заняла всего семь минут, но началась она неожиданно. Иче начертил на земле квадрат, открытый слева, и многозначительно посмотрел на сыновей.