Глаза Тайги

Эта борьба, помноженная на всебъемлющее чувство глухой изоляции, вырванности из естественной среды, опущенности в среду по определению чуждую, враждебную, истязала меня, ошеломляла, озлобляла, приводила в состояние непроходящего напряжения.

Может так и надо? Может надо было через это пройти? Чтобы потом, увидев больше, чем видно, подобно Ивану Сергеевичу Тургеневу задать себе вопрос: как не впасть в отчаянье при виде всего того, что твориться у нас дома?

Как не впасть в отчаянье, выжить и победить?

Мне пришлось нелегко, но и Ломоносову бывало трудно. Ходил пешком за тридевять земель, а когда возвращался из западных городов, и в каком-то иностранном баре слишком много выпил, его силой забрали в солдаты. Пришлось Михаилу Васильевичу напрягать свои поморские мозги и решать задачу: как организовать побег из чужого войска?

Мне бежать было нельзя – статья.

Пример с Ломоносовым не очень подходящий, но есть и другие. Вот, хотя бы Королёв, Сергей Павлович.

Господина Королёва, русского учёного, его родная страна посадила в тюрьму, в лагерь смерти, а потом «вовремя выпустила», и полетели первые космические корабли и космонавты, а космос навсегда стал русским.

Королёв – хороший пример. Сергея Павловича страна гноила легально, и меня так же. Он стал крепче, как кремний искрящий, и мне следовало бы закалиться. Пройти через огонь и воду – через печь с кизяком и мутный самогон – не расчитывая на медные трубы, а просто делая своё дело, вырастая из ползунков, и понимая, что суть не в том, чтобы только нравиться Отечеству, но и в том, чтобы служить ему. Не в службу, а в дружбу, как говориться.

–Служить бы рад, да гнить в стройбатах тошно, – сказал я Тайге, продолжая стоять на месте и посматривая по сторонам.

А вокруг благодать – ни черта не видать,

А вокруг красота – не видать ни черта.

И все кричат: «Ура!», и все бегут вперёд,

И над этим всем новый день встаёт.

Где все эти «армейские герои», безмозглые холуи, выскочки, обортни-сержанты разных мастей? Где эта дремучая нелюдь, которая дралась за лычки для самовосхваления – роста в глазах соплеменников в родных аулах, кишлаках, деревнях, хуторах, городах Энсках? И что характерно – все они хотели вернуться на родную улицу сержантами, именно сержантами, а не старшими сержантами или, не дай Бог, старшинами. Почему? Да потому, что три узкие лычки выглядят на погонах красивее, чем одна широкая!

Когда меня «вовремя выпустили», волею случая пришлось некоторое время общаться с потомком крепостных из имения Мусиных-Пушкиных. Он был мужем моей школьной знакомой и общение с ним стало «бесплатным приложением».

Во время первой встречи он интуитивно разведывал мои качества. «Выпиваешь?» – поинтересовался как будто мельком. «Не очень», – честно признался я. «А я уважаю», – твёрдо заявил он.

Зная, что меня только что демобилизовали, будучи на несколько лет старше меня, он не обошёл и этой темы: «Как служилось?» – «Нормально». – «В каком звание?» – «Без звания». – «Почему? Я вот сержант!» – он с гордостью распрямил плечи. «Так уж вышло. Несколько раз направляли в сержансткую школу, но я всякий раз отказывался!» – «Чё отказывался? Чё дурак, чё ли?»

«Да уж, видимо дурак, – подумал я, глядя в его прекрасные, волжские, васильковые глаза, окружённые сетью слишком ранних морщин. – Где ж мне с тобой равняться, Сенека ты мой совхозный».

Вспоминая «Сенеку», я шагнул вперёд и решительно двинулся через тайгу.

Прошло минут пятнадцать и вокруг посветлело.

«Лес редеет. Неужели выхожу к болоту?» – мелькнуло в мыслях.

Это было не болото, а поляна – «моя» поляна с высокой елью.

–Ну вот и ель рождественская. Правильно двигаюсь!

Устало сев под деревом, я прислонился спиной к стволу, и стал осматривать ушибленный, «горящий» бок.

Тишина.

–Ворковал голубь, ворковал, а теперь и след его простыл, – подумал вслух. – Ель рождественская, говоришь? А я под ней – кто? Дед Мороз? Святой Николай? Дед Николай? Святой Мороз? Щелкунчик? Пётр Ильич, дорогой мой Пётр Ильич! Как же противно иногда становится, просто не поверите как тошно бывает, мочи нет!

Тишина…

Когда же мне всё это опротивило, когда утомило? Беснующиеся разномастные организованные преступные группировки, повсеместное двурушничество, продажные тупицы чиновники, оборотни в погонах, сенаторы «не понимающие» по-русски, «предприниматели» жиреющие на уничтожении родной природы, откуда-то пришедшие отвратительные, тюремные двери из слепого листового железа бьющие в глаза в подьездах, магазинах, нотариальных конторах – везде!

Когда вино и коньяк заменили мне подъём на рассвете и прогулки по лесу, степи, горам, морскому берегу – с биноклем и полевым дневником, ружъём и удочкой? Когда во мне что-то надломилось? Почему? Ведь звери, птицы, деревья и травы не виноваты в том, что творят выродки из всяких ОПГ, министры взяточники, нечисть порочащая мундиры, сенаторы «не понимающие» по-русски, рублефилы с философией бульдозеров.

Мне вспомнилась фигура, силует Жень Саныча Нинбурга бегущего с сачком за бабочкой по берегу Белого моря. Ему сорок семь. «Папилио махаон на Соловках!» – свет в его глазах.

Свет, это хорошо, но ведь Нинбург пил похлеще меня. И Даррел, и Хемингуей, и Высоцкий, и Визбор. Почему?

Разберёмся. Тайга знает всё. Дай мне свои глаза, Тайга! Мне надо хорошо видеть! Правда, Дерсу? Видишь меня? А я тебя нет! Тот, кто в тайге плохо видит, плохо кончит. Ты знаешь об этом не по наслышке, Дерсу!

Мне стало грустно. Сама собой вспомнилась песня:

–Глухой, неведомой тайгою, – затянул я, – сибирской дальней стороной, бежал бродяга с Сахалина, звериной узкою тропой…

Шумит, бушует непогода,

Далек, далек бродяги путь.

Укрой, тайга его глухая,

Бродяга хочет отдохнуть.

Там, далеко за тёмным бором,

Оставил родину свою,

Оставил мать свою родную,

Детей, любимую жену.

Умру, в чужой земле зароют,

Заплачет маменька моя.

Жена найдет себе другого,

А мать сыночка – никогда.

Что это я загрустил? Недостойно это и вредно. Хоть я родился в предгорной степи, но леса не боюсь. Многие поколения моих предков – сибирские казаки. Тайга у нас в крови. Тайга у меня в крови. Кто на горошине земли может родиться более свободным, более сильным и более смелым, чем потомственный казак?