Глаза Тайги

Русский Днепр, братцы, русский, и то что он течёт по земле и Великой Руси, и Белой, и Малой очень символично. А то, что ВСЯ история окраины, нынешнего постсоветского химеричного государства-сосунка, ПОЛНОСТЬЮ совпадает с МАЛОЙ частью истории России означает только одно – окраина, нынешнее постсоветское химеричное государство-сосунок, бывшая УкрССР, есть часть России. Как и ВСЕ остальные русские окраины разных времён – со всеми генотипами и наречиями включительно.

Русские вы, окраинцы, русские, а то, что на западе с поляками смешались: речью, кухней, кровью и даже гимном – потомками польских же родов придуманным – так это не грех: и на Белой Руси русские с поляками, а за одно и с варягами, и прочими прибалтами, смешались. Всё это нормально: на окраинах, пограничьях, все со всеми смешиваются, такова природа. Главное никогда не забывать кто ты есть, чтобы однажды этого не решили за тебя другие – не обязательно здравые и дружелюбные.

«Проблема» в русской речи – «на» окраине или «в» окраине – вообще мне не понятна. «На» границе или «в» границе»? Ответ очевиден. Впрочем, как верно подмечено, спорить с дураком, всё равно что играть в шахматы с курицой: она расбросает все фигуры, нагадит на доску, поцарапает её и побежит рассказывать, как она победила.

Вспомнился тематический анекдот: супруги Сидоровы прекрасно провели летний отпуск: он – на Лене, она – под Владимиром. Ну, смешно же, ей-богу! Пример наших «на», «в», «под» для необразованных «господ». Что думаете, Иван Сергеевич? Верно, верно: велик и могуч, правдив и свободен!

Впрочем засосало не только жителей окраины. «Побеги из России» знакомы мне и с более ранних времён.

Единственным моим кавказским приятелем в Доме аспиранта и стажёра МГУ был грузин по имени Заза. Симпатичный, филигранный парень, женатый, отец сына. Когда Грузинская ССР решилась на побег, в комнате, в которой жил мой кавказский товарищь я увидел новоиспечённый грузинский флажок (ну это же иерусалимский крест!) бодро торчаший из временно пустующего гранёного стакана. Заза радовался побегу Грузии и считал, что это правильно. Ну, ему, грузину, виднее.

Вскоре он развёлся и погрустнел. Я как-то спросил его почему он не в Грузии, за побег которой он так ратовал, и что он делает в Москве? В ответ услышал: «А что же мне там делать? Ни работы, ни перспектив, и пахнет войной». Беги, Заза, беги!..

Превозмогая праздность, вакуум,

Золотострастие так многих

Своих сынов и дочерей,

Живёшь, о, Грузия, прекрасной

Бессмертной песнею своей!

И Я – далёкий и опасный,

Я – громогласный, страшный – Я

Летаю ласточкою в Небе,

Когда поёшь Ты, Грузия!

Темнеет. Ползу через топи. Тяжело. Страшно.

–Князь Всеволод Большое Гнездо, созывай своё войско, пусть оно вместо Дона вычерпает шеломами это проклятое болото! Шеломами его к чёртовой матери!

Почему назвал болото проклятым? Оно же мне так нравилось утром. Может всё наоборот – это я проклятый? Ни на что не гожусь? Что я сделал в своей жизни? Много. Но ведь можно и больше! Хотя бы брать с собой в лес запасные очки, приёмник ГЛОНАСС! Где моя мобильная спутниковая система? Где мой третий глаз? Атрофировался, рассосался где-то между Перестройкой и счастливым детством, между стройбатом и университетом, между самогоном и Мускатом белым Красного Камня.

Представляя себе слегка охлаждённую бутылку Муската белого Красного Камня стоящую на белоснежной, кружевной скатерти стола перенесённого из душного салона на открытую веранду окруженную кипарисами и олеандрами, веранду утопающую в пении цикад и лучах вечернего солнца, я возвращался в тайгу.

«Не выйду сегодня, – думал, тяжело передвигая ноги. – Лучше передохнуть, переночевать в лесу. Утро вечера мудренее».

На берегу меня встретили комары.

–Ну вот, первое комарьё в этом сезоне, – с недовольством констатировал, осматривая себя: мокрого и грязного с головы до пят.

Комары любят первую и третью группу крови. У меня вторая, но это не спасало: бродя по болоту я разогрелся, вспотел, у меня поднялась температура, а в выдыхаемом воздухе увеличилось содержание углекислого газа. Я сам чувствовал свой запах, а уж для комаров был «виден» на десятки метров.

В девяносто первом, во время прохождения летней полевой практики по ботанике и зологии на первом курсе Демидовского университета, в который я поступил сразу после ухода из МГУ, мне довелось ближе чем обычно познакомиться с комарами и многое о них узнать. Дело не в том, что там их было больше, чем в других районах верхней Волги, просто до того времени я не уделял внимания их систематике, а во время полевой практики нам дали задание установить видовой состав комаров в районе нашего проживания. За это взялся колега с редким ныне именем – Ярослав. В разное время дня и ночи, жертвуя собственной кожей и кровью, он мужественно ловил в пробирки кусающих его комаров, исследовав таким образом не только видовой состав, но и суточную активность надоедливых кровососов. Видов было довольно много, но в память врезалось одно название – кусака мучитель.

Мы жили на университетской биологической базе в небольших деревянных домиках на берегу живописной реки Улеймы, у самого её устья. Улейма впадает в реку Юхоть, которая в свою очередь соединяется с Волгой – прямо напротив города Мышкина.

Известный с XV века как село, Мышкин в 1777 году получил статус города. Эту дату я запомнил сразу: в нашем семейном архиве храняться сибирские 10 копеек 1777 года – очень большая, тяжёлая монета с двумя соболями на реверсе. По указу Е.И.В. Екатерины Великой этот особенный вид денег производился из колыванской меди: медного сплава с содержанием золота и серебра, и имел хождение исключительно в Сибирской губернии. Монета досталась нам в наследство от предков – сибирских казаков.

«Почему они, и все последующие поколения, её хранили? – часто думал я. – Дело случая, на счастье или просто нравилась, как иные произведения скульптуры малых форм? Действительно красавица!»

Русскую сибирскую монету начали бить в 1763 году, когда на карте мира и в помине не было многих известных нам сегодня государств, в том числе США. В конце XVIII века в Иркутске за 10 сибирских копеек можно было купить 20 килограммов первосортной ржаной муки. В тоже время в европейской части России за «обычные» 10 копеек можно было проехать на почтовых лошадях 10 вёрст по дороге из Санкт-Петербурга до Новгорода и 20 вёрст из Новгорода до Москвы.

Из Ярославля до университетской базы я добрался на автобусе. За сколько не помню, но точно не за 10 копеек.

Получилось так, что я опоздал на выезд нашей группы и пришлось ехать одному. В тех местах я ранее никогда не бывал, но базу нашёл без особого труда – по следам одногрупников отставленными ими на грунтовых дорожках и лесных тропах.

Я шёл, весело посматривая по сторонам, не подозревая, что через месяц или два моя моя любимая, огромная страна сотрясётся до основания, а ещё через несколько месяцев горстка полоумных начнёт обратный отсчёт в ожидании конца существования России: Иваны безродные с поражающей лёгкостью откажутся от своей более чем 1000-летней истории, а мои предки во второй раз перевернутся в гробах, место родной копейки захватит «вожделенный» цент, а уста всех российских национальностей, каждые на свой лад, начнут смаковать и слюнявить невнятное «окей» – до изнемождения, до рвоты.

Тогда мне и в голову не могло прийти, что годы спустя, живя за границей, я снова открою для себя «Слово о полку Игореве» в поэтическом переложении Николая Алексеевича Заболоцкого (в тридцатые и сороковые – заключённого Востоклага и Алтайлага) и найду в нём слова, которых мне не хватало на закате XX века:

А князья дружин не собирают.

Не идут войной на супостата,

Малое великим называют

И куют крамолу брат на брата.