Глиф

Человек в костюме остановился.

– Мистер президент, – сказал он.

Полковник Билл живо встал по стойке «смирно» и прихлопнул себя, отдавая честь.

– Мистер президент, сэр! – рявкнул он.

Президент спустился к ним по лестнице, по пути споткнувшись и упав на руки полковнику Биллу.

– Спасибо, полковник. Ступеньку надо будет починить. Рад, что вы нашли время.

– Вы хотели поговорить об истории с ребенком, сэр?

– Ах да. Его так и не нашли?

– Нет, сэр.

– Хорошо. А теперь пойдемте иметь молодых безмозглых женщин, которых больше никогда не увидим.

суперчисло

1. Лора стоит на кухне у себя в квартире. Теперь Дуглас кажется ей старше, чем в первый раз, когда она его поцеловала. Она смотрит на его пузо, стянутое ремнем. Она скрещивает руки и прислоняется спиной к холодильнику.

2. Дуглас чувствует на себе взгляд Лоры. Он говорит:

– Остин – отличный город. Говорят, там много отличной музыки. Хочешь, я наведу справки о программе? Она лишь отводит глаза, и тогда он говорит:

– Завтра я еду на собеседование.

– Это Техас, – отвечает она.

– И что?

– Зачем бы я променяла Калифорнию на Техас?

Дуглас садится на стул с наборной спинкой и прячет лицо в ладонях.

3. Клайд потрясен новыми картинами Евы.

– Невероятно, – говорит он. Он обходит комнаты и отступает перед полотном четыре на пять футов, преимущественно сине-зеленым. – В голове не укладывается, как ты это сделала. Композиция, цвет, фактура. Все здесь. – Клайд садится на стул Евы, потирает глаза. Работа его трогает. – Я ожидал, что она будет, знаешь, грустной или еще какой. Но нет. В ней много боли, но столько жизни. Какие-то глупости я говорю.

4. Ева подходит к Клайду и целует его в губы.

сема

«Поня» вместо «понты». Слово «понты» представляется дистанцированным от самого себя. С одной стороны, оно говорит об отдалении, высокомерии, превосходстве; с другой – выражает вмешательство запаздывания, интервала опространствливанияи овременивания,существующего между началом и концом слова. [240] Таким образом, слово здесь и в то же время бесконечно далеко. От «понты» до «поняты» рукой подать, единственная разница – «я», а значит, именно от наличия «я» зависит, будут ли понты поняты. «Понты» превращаются в «поня», а «поня» не есть ни слово,ни понятие.«Понты» в первом случае невозможны без субъекта, но не означают тождественности, а значит, должны означать нетождественность, однако «поня» содержит «я» и уже поэтому означает не только тождественность, но и нетождественность, так как не требует субъекта. Итак, мы называем именем «поня» дистанцированность, не являющуюся дистанцированностью, в ответ на то, что «понты» по смыслу требуют субъекта и становятся «поняты» при добавлении «я». Но, конечно, все это верно, только если я исключу «ты». [241]

240

Ж. Деррида, «Diff'erence» (пер. Е. Гурко): «Глагол «различать» представляется словом, отличающимся от самого себя. С одной стороны, он обозначает различие как отличие, неравенство, различение; с другой – выражает вмешательство запаздывания, интервала опространствливания и овременивания, откладывающего на "потом' то, что отрицается сейчас – означает возможное, являющееся невозможным в настоящее время». И далее: «Diff'erence не есть ни слово, ни понятие».

241

Но предположим, что мы пошли по дороге «пони» и, если вам угодно, по следам«понтов»; мы придем к тому факту, что «поня» не существует без «понтов», а «понты» не существуют без субъекта, с «я» они будут поняты и потеряют всякий смысл, поэтому обязательно нужно «ты». Итак, для «пони» должны наличествовать «я» и «ты». – Прим. автора.

Vexierbild

Семерых можно уничтожить, сжечь, повесить, утопить в озере и не помнить. Они умрут, но не семь. Семеро сгинут, но не семь. Семь есть и будет. Погибнут все, но не семь.

Пока мы сидели в ресторане, настала ночь. С темнотой пришла прохлада, и Розенда закутала меня в свой акриловый свитер, чтобы я не замерз по пути к машине. Она сидела со мной сзади и негромко напевала, а Маурисио вел. – Надеюсь, отец Чакон там, – тихо сказала Розенда, думая, что я сплю. Я притворился спящим, чтобы она заткнулась. – Мы не видели отца Чакона с тех пор, как он уехал из Монтерея. Почему он уехал?

Маурисио хмыкнул, разделяя недоумение Розенды.

– Уснул?

– Да, наш крошка Пепе спит.

Штайммель и Дэвис приковали водителя желтого фургона и потерявшего сознание охранника руками и ногами друг к другу и бросили в лесу на обочине, накинув цепи кандалов на ствол маленького, но крепкого дерева.

– Даже не верится, – сказала Дэвис, чуть не прыгая. – У нас получилось. Мы сбежали.

– Можете нас убить, – сказал водитель. – И так уже влипли.

Штайммель опустилась на колено и заглянула ему в лицо:

– А вот зачем ты несешь такую дурь? А если бы я послушала? Тогда б я тебя пристрелила. Ведь на самом деле ты не хочешь получить пулю в лоб, правда?

Глаза Штайммель и монотонность ее голоса напугали человека.

– Нет, – сказал он.

– Значит, – ответила Штайммель, – ты просто хотел как-нибудь мне насолить. Задеть меня или испортить мой побег. Правильно? – Она помахала стволом пистолета перед его лицом.

Потрясенный водитель кивнул.

– Не очень-то красиво. По-твоему, это красиво, Дэвис?

– Ладно, пошли, – ответила Дэвис.

– Пожалуйста, не стреляйте, – сказал водитель.

– Ага, теперь ты не хочешь, чтобы я тебя застрелила. – Штайммель поднялась и посмотрела на него сверху вниз. – Ах ты мразь, – сказала она. – Говнюк трусливый. – Она прицелилась.

– Пошли, – повторила Дэвис. Она смотрела на дорогу. – Пока никого нет.

Доктора забрались в фургон и уехали.

Пенис полковника Билла был в вагине женщины, чье имя вылетело у него из головы. Он приближался к эякуляции, когда женщина сказала:

– А ты ничего, хоть размер и подкачал.

От этого полковник прекратил все маневры и сел.

– Что такое, милый? – спросила женщина.

– Он далеко. Мой ребенок далеко, и я должен его найти.

Трое детей стояли и обсуждали, как определить, что из их достижений – заслуга родителей.

Один сказал:

– Я черчу круг и подбрасываю свои достижения в воздух. Что приземлится вне круга – то родителей.

Другой сказал:

– Я черчу круг и подбрасываю свои достижения в воздух. Что приземлится внутри круга – то родителей.

Третий улыбнулся и сказал:

– Я не черчу кругов. Я подбрасываю свои достижения в воздух. Там они и остаются.

Отец Чакон был полный человек. Он встретил нас в дверях своей миссии. Воротник сжимал красную шею; макушка облысела, но над маленькими ушами и позади них оставались волосы. У него были толстые руки с короткими пальцами, при разговоре он то и дело облизывал губы. Он говорил о себе в третьем лице и беспрестанно улыбался.

– Входите, дети мои, входите. У отца Чакона всегда найдется для вас время. Почему вы так взволнованы? Расскажите отцу Чакону.

– У нас ребенок, – ответила Розенда, посадив меня к себе на колени. – У нас появился мальчик.

– Отец Чакон видит. Какой красивый малыш.

– Это не наш малыш, – вставил Маурисио.

Отец Чакон взглянул на него.

Розенда потянулась вверх и взяла мужа за руку.

– Маурисио освободил его из тюрьмы. Мы зовем его Пепе.