Глубокое течение

Татьяна, по-видимому, тоже вспомнила те встречи. Она наклонилась и тихо, но так, чтобы слышала Алена, спросила у брата:

— Помнишь, как мы собирались в нашем саду? — Она вздохнула: — Полицаи вырубили весь…

Люба возмутилась:

— Что вы там шепчетесь? Где больше двух — говорят вслух. Ешьте-ка лучше быстрей, да пусть он начинает рассказывать. Сколько людей ждет!

Николай улыбнулся.

— О чем мне рассказывать? Вам, поди, Андрей уже все рассказал.

— Так мы же его еще и не видели как следует. Андрей пошел тебя искать. Нет, ты нам обо всем расскажи: о Большой земле, о Москве, о делах на фронте.

— Трудно рассказать обо всем сразу, друзья мои. Много времени нужно для этого.

— Вы скажите, очень они Москву разрушили? Они кричат тут, что всю в руины превратили, — спросила незнакомая девушка и, покраснев, объяснила, как бы оправдываясь: — Я в Москве училась.

Николай оглядел своих притихших слушателей. Десяток пытливых, ждущих молодых глаз скрещивались на нем, счастливом человеке, который еще два дня тому назад был в Москве.

Он понял их чувства.

— Я в Москве бывал и раньше. И теперь вот почти всю зиму жил там, но разрушений никаких не видел. Все на своем месте. Дворцы, метро, Кремль. Сердце нашей родины бьется ровно, уверенно.

— А правительство вернулось в Москву? — спросила Алена.

— Товарищ Сталин, Комитет Обороны все время были в Москве. Они ни на один день не покидали столицу.

— А ты Сталина видел? — нетерпеливо спросила Люба.

— Нет, не довелось. Михаила Ивановича Калинина видел, его выступление слушал. Дважды был на приеме у начальника Центрального штаба партизанского движения. Большая работа там идет. Могу вас заверить, близок день, когда и у нас будут садиться самолеты, когда мы получим не только винтовки, автоматы, патроны, но пушки, и, возможно, даже танки. Все будет, друзья мои. Все. Весь народ поддерживает нас. Наши великие земляки шлют вам искренние горячие приветы. Дней пять тому назад, перед вылетом к вам, у меня была одна необыкновенная встреча — встреча, которую я всю жизнь не забуду, — Николай отодвинул тарелку и повернулся к большой группе слушателей.

В этот момент налетел ветерок, колыхнул сосны. Николай посмотрел вверх, и все перевели туда свои взгляды.

— Как я рад, друзья мои, что я на родной земле, что слышу шум вот этих сосен! Великий земляк наш, с которым я встретился, весь вечер с огромным волнением и нежностью говорил мне о родном крае и, между прочим, о шуме родных лесов. Сердце его рвется сюда, под эти сосны. Только возраст не позволяет ему быть среди нас.

— Кто? — тихо спросила Татьяна.

— Купала, наш народный поэт. Я встретился с ним в ЦК. Узнал его по портретам, поздоровался. Он обрадовался земляку. Наш вылет держался в секрете, но ему я не мог не сказать, что лечу в родной край. Как он обрадовался, если бы вы видели! Весь тот вечер мы были вместе. А на прощанье он обнял меня и благословил на трудное и большое дело. «Летите, — сказал, — сыны мои, поднимайте народ! Надеюсь, верю, что в скором времени встретимся в Минске». И подарил мне два своих стихотворения. Да, пожалуй, нельзя назвать их обычными стихотворениями. Нет. Это могучий призыв. Вот послушайте только…

Он достал из сумки старательно завернутые в непромокаемую бумагу' листы с текстом стихов. Все придвинулись ближе к столу. Он поднялся и снова вспомнил, что там, в отцовском саду, он всегда читал стихи. Но то были стихи о весне, о цветах, о любви и голубых девичьих глазах, читать их было легко и радостно. А тут его голос в самом начале задрожал, постепенно налился звоном стали.

Партизаны, партизаны,

Беларускiя сыны! За няволю, за кайданы Рэжце гiтлерцаў поганных, Каб не ускрэслi век яны.

Он сделал паузу, глубоко вздохнул и посмотрел на партизан. Они застыли в напряженном молчании, жадно ловя каждое слово. Только сосны шумели под свежими порывами ветра.

Он начал читать дальше, не останавливаясь. Но когда дошел до слов: «Кровь за кровь, смерть за смерть», кто-то громким шепотом повторил эти слова. Все обернулись и увидели незаметно подошедших Евгения Лубяна и Приборного.

Николай узнал председателя райисполкома и потянулся ему навстречу — поздороваться, доложить. Но Приборный остановил его:

— Читайте до конца, Николай Карпович

Снова зазвучал взволнованный голос Николая:

Вашы бiтвы ў весь свет бача, Бача Сталін родны наш, Як фашистаў род сабачы, Людарэзаў зброд смярдзячы Нiшчыць ваша варта — страж.

— «Каб не ўскрэслi век яны», — повторил вслед за ним последнюю строку стихотворения Лубян.

— Не воскреснут! — загремел густым басом Приборный. — Не воскреснут, гады, после наших ударов. Полетишь снова в Москву — так и передай дорогому Купале. А теперь поцелуемся, крылатый вестник радости. Мы тебя два дня искали, — и командир бригады первый обнял Николая.

IX

Работа санитарки не удовлетворяла Татьяну. Она чувствовала в себе неведомую доселе силу, душевный подъем, и ее беспокойное сердце жаждало подвига. Ей казалось, что она ничего еще не сделала для победы, и она завидовала и Любе и Женьке, которые почти каждый день ходили на задания, и даже отцу, который в госпитале ни минуты не сидел без дела. Для Карпа Маевского все счастье было в труде. Партизанскую жизнь он не представлял себе без упорной, напряженной, самоотверженной работы. Старый колхозник с одинаковым вдохновением подрывал вражеские поезда и рыл окопы вокруг лагеря, делал мины и вырезал деревянные ложки, строил землянки и шел посыльным в самые далекие отряды и деревни. Он не искал для себя никаких особенных занятий, делал то, что поручали, и все считал важным и необходимым.

Он с неодобрением относился к Майбороде, который, кроме разведки и диверсий, ничего не хотел знать, увиливал от физической работы и часто, когда другие трудились, грелся, как кот, на солнце и непрерывно играл на своей губной гармошке.

— Лентяй! — коротко и уничтожающе говорил о нем Карп.

Не похвалил он и дочку, когда она как-то откровенно призналась, что недовольна своими обязанностями.

— А это потому, что бездельничаете вы там, в госпитале своем, — сурово сказал он. — Одна Алена трудится за вас. Она, небось, довольна. Сколько работы вокруг, а ты сама не знаешь, чего хочешь.

Ей стало стыдно. Она хотела быть такой, как отец, уметь в любой работе находить счастье и удовлетворение. Но душа ее требовала другого.

«Три месяца называюсь партизанкой, а ни одного выстрела не сделала», — с досадой думала она и продолжала добиваться участия в выполнении боевых заданий.

— Всему свое время, Татьяна Карповна, — спокойно и добродушно отвечал на ее просьбы Лесницкий. — Подвигов хватит и на вашу долю. А пока начнем с самого скромного, — и он то направлял ее в качестве пропагандиста в какую-нибудь далекую деревню — распространять партизанскую газету, то поручал провести беседу с населением. Она успешно выполняла эти задания.

А как-то он взял ее с собой в поход по району. И хотя им не пришлось нигде стрелять, нападать или обороняться, все-таки эта работа захватила девушку и одновременно дала ей возможность увидеть всю трудность их суровой борьбы. А события, которые произошли в конце их путешествия, окончательно выветрили из ее головы всякие остатки романтики. Она ясно поняла тогда, насколько опасен и важен даже, казалось бы, самый скромный участок партизанской борьбы. С того времени Татьяна старалась подражать отцу.