Глубокое течение

«Будь ты проклята, старая кляча! Скотина ненасытная! Век уж свой доживает, а все еще паскудит… Да и он, дурак этакий: нашел кого! Годов, поди, на десять старше его. Женки ему мало. Пойти вот сказать Ганне, нехай хоть задаст ему».

Только за огородами, возле ручья, он остановился, вспомнив, что не выполнил задания комиссара. Проще было бы сказать, что Кулеша не было дома. А как сказать теперь, когда Карп был в двух шагах от Кулеша, слышал его голос? Солгать он не мог, сказать правду — тоже тяжело. Да и смешная это причина невыполнения задания. Нужно идти назад. Но и назад идти было тяжело.

Карп устало опустился на мокрую траву под вербой, сжал виски ладонями. За несколько коротких минут он вспомнил всю свою жизнь. Вспомнил он и жену-покойницу. Вспомнил и в первый раз заплакал по ней. На похоронах не плакал, а теперь, через двенадцать лет, заплакал, оскорбленный и униженный другой женщиной.

Потом он вспомнил слова дочки: «Не лежит у меня душа к ней», и эти слова придали ему силу. Он поднялся и снова направился к Пелагеиной хате.

«Хорошая у тебя душа, дочушка, — думал он о Татьяне. — Недаром не лежала она к этой старой паскуднице. Прочь ты из моего сердца, прочь навсегда! Не место тебе, больше в нем!»

Уже не озираясь, подошел он к хате и постучал в дверь.

Они долго не откликались, видимо испуганные неожиданным стуком.

Карп постучал еще раз.

— Кто там? — дрожащим голосом спросила Пелагея.

— Открой.

Она открыла, вскрикнула и хотела обнять мужа

— Карп, родненький!

Он отвел ее руки и спокойно попросил:

— Позови Матвея!

— Какого Матвея? Что ты мелешь?

— Матвея Кулеша из твоей каморки. Мне надо поговорить с ним, — И, увидев, что она окончательно растерялась, позвал сам: — Матвей Денисович, будь ласков, выйди на минутку.

Пелагея обиженно пожала плечами.

— Так зайди уж в хату. Там и поговорите.

Карп молча отошел в сторону и стал ждать.

Кулеш собирался очень долго, наконец вышел.

Карп даже при лунном свете увидел, что лицо его было необычно белым, а нижняя губа нервно дрожала.

— Отойдем, — сказал Карп и пошел первым.

Кулеш перелез через загородку и споткнулся.

— Я дальше не пойду.

Карп понял, что тот боится идти, и разозлился на него.

— Не бойся. Иди сюда, — он присел на гряду, в высокую ботву. — Что ж, поговорим и тут. Я коротко. Меня наше командование направило к тебе как к человеку, который уже доказал свою преданность.

Лицо Кулеша заметно потемнело.

— Ты, может, знаешь, что старосту вашего, холуя этого — Хадыку, наши хлопцы изловили и позавчера расстреляли, по приговору суда, как изменника родины? Гитлеровцы назначат нового старосту. Было бы очень хорошо, кабы ты сделался старостой. Великое дело иметь своего человека на такой должности — ты же сам понимаешь…

Обрадованный Кулеш схватил руку Маевского и пожал ее.

— Карп Прокопович, от всего сердца благодарю всех вас… за доверие, за то, что не забыли мою маленькую услугу. Эх, давно уж я с вами душой и сердцем. Неделю шукал вас по лесу, но попал к чертям лысым. Хорошо, что вашего хлопца узнал, а то я бы вместе с этими бандюгами ни за что, ни про что удобрял мать-земельку. Как подумаю, аж мороз по коже дерет. Но зато я еще больше уверился в вашей силе. Как вы здорово их, хи-хи… И я… я хоть сегодня, хоть сейчас в отряд с тобой пойду. Первым партизаном буду. Но Для такого Дела не подхожу я, Карп Прокопович. Не выйдет у меня. Артист я плохой. Боюсь — сам провалюсь и других провалю. Да и люди загрызут меня, женка живым съест. Не могу.

— Боишься? — коротко спросил Карп.

— Боюсь… но не за себя, Карп Прокопович. Не за себя… За дело.

— Ну что ж, я свое выполнил. Так и скажу начальству. — Карп быстро поднялся, оглянулся и сказал: — Бывай, — и пошел навстречу туману, что неожиданно выплыл из стоящих у ручья ольховых кустов и белым одеялом застлал низину за огородами.

Кулеш догнал его и попросил:

— Проведи меня в отряд. Чего вы боитесь?

— Не имею на это дозволения. Прикажут — в любое время проведу. Подожди.

С минуту Кулеш шел с ним по пояс в тумане.

Маевский остановился.

— Ну, куда ты?

— Карп Прокопович… того… прости, брат. Я тут ни при чем. Соблазнила чертова баба, силком затащила. Началось с чарки, а кончилось…

Маевский только махнул рукой, повернулся и скрылся в тумане. Не видел и не догадывался партизан, что почти до самого лагеря за ним шел предатель.

XI

Никто из партизан не знал, какие задания выполняет Андрей Буйский после возвращения из Москвы. Знали только, что он занят чем-то очень важным, необычайно ответственным. Он неожиданно исчезал из лагеря и неожиданно возвращался обратно.

По приказу командира бригады для него была построена отдельная землянка. В его отсутствие землянка была заперта на громадный замысловатый замок, ключи от которого хранились у Лесницкого.

Вернувшись с задания, Андрей обычно один-два дня не выходил из своей землянки. Что он там делал — никто точно не знал. Входить к нему в такое время было запрещено — об этом комиссар бригады предупредил партизан перед строем.

Но обычно спустя несколько дней он выходил из землянки сам и сразу становился снова близким для всех человеком. С ним советовались, спорили, заставляли его читать вслух поэмы Лермонтова, монологи из «Бориса Годунова» и удивлялись его памяти. А память у него и на самом деле была феноменальная. Правда, рассказывая, он иногда внезапно умолкал и погружался в глубокое раздумье. Было очевидно, что новая его работа требует большого умственного напряжения.

Молодые партизаны мечтали во всем быть похожими на Андрея и подражали каждому его движению, даже манере разговаривать. Петро Майборода все больше и больше увлекался и гордился своим другом.

— Ух! Ка-ка-я это голова! Вам не понять, что это за голова! — говорил обычно он, собрав вокруг себя молодежь, и затем начинал рассказывать о бесчисленных приключениях его и Андрея в первые месяцы их блуждания по Белоруссии. Большинство слушателей понимали, что Петро бессовестно врет, выдумывает, но слушали его с интересом и то хохотали до коликов в животе, то чувствовали, как волосы шевелятся у них на голове и по спине пробегают мурашки.

Однажды он сказал:

— Андрей посмотрит на человека и видит его сразу насквозь, как на рентгене: все его думки, чувства, переживания, чем он дышит…

Слышавшая это Настя Зайчук горько улыбнулась:

— Ничего он не видит, твой Андрей. Слепой он, как котенок.

Будто бомба разорвалась в кружке слушателей Майбороды. Они вскочили, возмущенно зашумели:

— Смотри ты, какая! Не бойся, тебя-то он увидит насквозь.

А сам рассказчик важно приблизился к Насте и сказал, пренебрежительно цедя слова сквозь зубы:

— Хлопцы, дайте мне микроскоп, я разгляжу эту бактерию, — и грозно повысил голос — Вот что, уважаемая! Только ваш пол и прочие там женские качества не дают мне права сделать из вашего курносого носа свиную отбивную.

Настя шутливо дунула на него и быстро отошла, зашумев своим шелковым платьем, которое она обычно надевала, когда приходила в лагерь.

У нее были серьезные основания говорить так. Девушка любила, любила впервые и была оскорблена тем, что тот, кто задел ее сердце, не догадывается о ее чувствах.