Глубынь-городок. Заноза

— Не будет на болоте хлеба, — упрямо сказала бабка.

— В колхозе Молотова, Охрянского района…

— Ты его послушай, Меланья, послушай только…

Бабка сверкнула глазами на Скуловца:

— Корову мне поить, а не байки слушать.

И, круто повернувшись, вышла, унося ведерко. Ключарев только вслед ей посмотрел.

На крылечке она постояла перед сплошной завесой ливня, вздохнула, задумалась вдруг о чем-то своем.

Пустой дом: ни внучонка, ни сына, ни дочери… Была бабка, как дерево, вся в листьях. Стала — как сухой сук.

Пятерых носила — и ни одного! Дочь первыми родами умерла, в чужой семье. Сына в Германию угнали… Что

с ним сталось, так ничего и не узнала. Троих маленькими схоронила. Бог дал, бог взял… Взял, да не дал!

Корова, почуяв хозяйку, замычала из хлева, бабка накинула рядно, что висело на гвозде, и заспешила

через двор. Когда она вернулась в хату, мужчины разговаривали мирно, близко заглядывая друг другу в лицо.

— И бригады перешерстить, Адрианыч, следует. Я хоть про нашу… Андреяха как разбивал? Веревочкой

отмерил. Хаты возле выгона — значит, животноводческая, а с другого конца — полеводческая. К Антону Стрехе

всеми Братичами за рассадой ходили, что капуста, что помидор у него! Но не с того боку Стреха живет, а

назначено ему конюхом быть.

— Поедем-ка в бригаду, Иваныч, — сказал Ключарев, нетерпеливо поглядывая на окна.

Весенние дожди быстры. У них одно дело: смывать лежалый снег с полей, промывать небо, как оконное

стекло. И ветер уже шуровал метлами по тучам, разметая их с мартовского неба.

— Поедем, поедем! — весело согласился Скуловец.

Перед дверью, когда уже попрощались с хозяйкой, Ключарев еще раз обернулся к ней:

— А знаешь, бабушка, как плохо живет ваш новый председатель? Не накормлен, не обмыт. Пожалела бы

его ты, взяла бы к себе пока что. А там переберется еще куда-нибудь, жену из Городка перевезет.

— Двое их?

— Маленький есть.

— У меня и на троих места хватит, — сказала Меланья, поджимая губы. — Нельзя молодому мужику

долго-то без семьи жить.

Они тронулись в путь по прошлогодним колеям, которые, как маленькие ручьи, были полны бегучей

водой.

Ключарев прыгающим карандашом записывал в блокноте для памяти: “Первое. Из правления звонить в

область, в кинофикацию, чтобы сейчас же прислали в Братичи самолетом картину “Чапаев”. Завтра звонить

снова. Каждый день звонить, пока не пришлют. Второе. Помочь Любикову отобрать людей для экскурсии в

колхоз Молотова, Охрянского района. Бабку Меланью обязательно. Третье. Чтоб мелиоратор прочел лекцию,

пожил здесь недели две. Четвертое…” Ключарев оглянулся через плечо и свистнул:

— Вот она какая махина опять за нами гонится!

Скуловец вскинул было кнут, но тоже обернулся. Растревоженный “правильным” разговором, был он

сейчас словно ветром подбит: так и рвался вперед.

— Ничего, Адрианыч, бывает, и черная туча обернется белым облаком!..

К свинарнику они подъехали со стороны леса. Скуловец замешкался, привязывая к стволу лошадь, а

Ключарев прошел вперед, распахивая воротца на ржавых петлях. Внутри свинарника было полутемно и так

грязно, что дух захватывало, а подошвы скользили по жидкому навозу.

В кормокухне текла крыша, сквозь потолок светилось небо, опоясанное радугой. На деревянном ящике

сидело несколько женщин, замотанных до бровей платками. Двое мужчин в грубошерстных зипунах — один

обутый в резиновые сапоги, другой в лаптях — курили, прислонившись к закопченным стенам. У их ног,

свернувшись, дремал пес.

Женщины — почти все очень молоденькие — тотчас стали игриво пересмеиваться и охотно заговорили.

Мужики молчали, испытующе приглядываясь к Ключареву.

— Что мы робим? Ничего не робим. Околачиваемся возле дома, — выпалила одна из девушек

подбоченясь.

Ключарев весело удивился:

— О, первый колхоз встречаю, где свинарки не жалуются на работу!

— Что нам жаловаться? Мы на поле не ходим, а председатель к нам не ходит; так и живем сами по себе,

как единоличники!

— Кто же это вам так говорит? — Ключарев чутко уловил в тоне девушки, кроме вызова, еще и обиду.

— Все говорят, глаза колют.

Ключарев стал серьезным.

— Я знаю, что ваша работа не сезонная. Полеводам, если дождь, убирать жито нельзя. А у вас дождь,

снег, праздник — все надо на месте быть.

Свинарки переглянулись, вздохнули. Та, что была постарше и побойчее, опять сказала:

— А мы заявление будем писать. Нехай других сюда назначат. Год побыли — хватит.

— Нет, заявлений не надо, — мягко возразил Ключарев. Он неназойливо приглядывался к девушкам. —

Вот есть такой колхоз “Победа” в Курской области. В нем живет доярка, надоила за свою жизнь миллион

литров, девятнадцать лет работает на ферме, теперь орден получила. Слава, почет… Чем вы хуже?

Свинарки бессознательно и неуловимо, как это умеют только женщины, движением плеч, бровей,

приосанились.

— А свиней мы доглядаем, — нерешительно проговорила одна. Платок у нее был надвинут ниже бровей,

косо срезал щеки и подбородок, видны оставались только глаза — голубые, изумленные.

— Никто на эту ферму идти не хочет, — сказал вдруг с ожесточением один из мужчин, притаптывая

резиновыми сапогами цыгарку. — Ни на сенокосе тут не заработать, ни улучшений никаких. Ну, что новый

председатель? Непьющий, старается, но разве один председатель сдюжит? Вот вы приехали — спасибо. Но вы

сядете на машину, и мы вас больше не увидим.

— Нет, — сказал громко от дверей Скуловец, проходя вперед и с независимым видом постукивая

кнутовищем по сапогу, — он и еще приедет.