Глубынь-городок. Заноза

Ключарев обернулся и молча благодарно улыбнулся ему одними глазами.

— Обязательно приедем, — подтвердил он. — И председателя привезем.

Он обошел кормокухню, оглядел ее прищуренным взглядом.

— А скамейку, между прочим, можно поставить, не дожидаясь председателя, чтоб стены плечами не

подпирать, — мимоходом бросил он. — Кстати, какая у вас норма кормов на свиноматку?

— Сколько накопаем картошки, ту и скормим.

— Та-ак…

Ключарев вдруг засмеялся легким сердечным смехом. На него посмотрели с удивлением.

— Вам сейчас кажется, что у вас так плохо, хуже некуда! А я подумал: вот с этого самого дня пойдет все

по-другому, и мы это сделаем своими руками. Пошли-ка в свинарник, ну!

Он стремительно двинулся по лужам, разбрызгивая отраженную в них радугу. Воротца оставались

незахлопнутыми; широкие полосы света, потоки весеннего воздуха беспрепятственно проникали внутрь, и,

может быть, от этого там казалось еще грязнее и безобразнее. Ключарев, не переступая порога, оглянулся.

— Если кормов с осени не запасли, — взять неоткуда, согласен. И свинарник новый в месяц-два не

построишь. Но, дорогие девчатки, тряпки, ведра, метлы у вас есть? Стены побелить можно?

— Мела не допросишься, — буркнул было мужчина в резиновых сапогах, как оказалось, завфермой.

Ключарев не дал ему кончить, нетерпеливо махнул рукой.

— Хорошо. Мела мы со Скуловцом вам привезем. Сегодня же. Да, Прохор Иванович?

— Не надо, — застыдилась вдруг одна из женщин. — Мы и сами… Ну вымоем, а что дальше? Вот что

нам интересно.

— Дальше?

Черты лица Ключарева светились сдержанным воодушевлением, и все придвинулись к нему поближе.

— Дальше председателя заставим крышу в кормокухне перекрыть, настлать полы. Если материала нет, из

района поможем. Потом соберемся вместе с вами, корма все пересчитаем, рацион составим. На правлении

выступим уже с цифрами в руках: вот что нам нужно в этом году, и вот сколько получит тогда ферма дохода.

— Так кто же нам поверит, кто же нас слушать станет? — застенчиво, жалобно проговорил вдруг второй

мужик, низкорослый, хлипкий, с тем выражением приниженности, которое воспитывается долгими годами

нищеты. Его выцветшие голубые глаза только на секунду столкнулись со взглядом Ключарева, и сейчас же он

отвел их в сторону, словно испугавшись собственного голоса.

— Как тебя зовут, отец? — глуховато спросил Ключарев. Эта понурая, робкая фигура так отдавала

другим, не нашим веком, что у Ключарева слово “отец” само собой сорвалось с губ, хотя, может быть, человек

был не намного старше его самого.

Тот только пошевелил губами в растерянности и недоумении.

— Прика, Софрон Захарыч, — ответил за него Скуловец, прямо, серьезно глядя в лицо секретаря.

И опять Ключарев молча поблагодарил его взглядом. Между ними уже установилось то внутреннее

понимание, которое предшествует другим, более глубоким душевным отношениям. Ключарев сделал шаг к

Прике, отгородил его от всех своей спиной, словно остались они вдвоем:

— Софрон Захарович, для того и пришла сюда Советская власть, чтоб людям верили. Кто тебя

послушает, спрашиваешь? Председатель колхоза послушает, я послушаю, весь народ послушает, если ты

трудишься честно.

Ключарев дотронулся рукой до его костлявого плеча, пристально, глубоко заглянул ему в глаза и круто

обернулся к остальным:

— Условимся так, товарищи. С председателем я поговорю, а послезавтра приеду сюда сам, и, чтоб нам в

самом деле поверили, что мы не только хныкать да жаловаться, но и работать можем, вы наведете к тому

времени порядок. А потом будем и с председателя спрашивать, что положено.

Ключарев прошел по свинарнику из конца в конец. Вторая половина его была еще не оборудована, только

накрыта. На балках, под стропилами, висела прошлогодняя конопля.

— Сколько ее здесь? А если б обтрепать да продать?

— Самим тоже нужно было… — пробормотал завфермой Гречка. — Веревку треба коню ноги спутать и

вообще по хозяйству…

Когда они уже двинулись дальше и свинарник остался позади, Скуловец обернулся и с тем серьезным

дружеским выражением, которое теперь появлялось у него, когда он обращался к Ключареву, озабоченно

проговорил:

— А ведь они тебе еще не поверили, Адрианыч!

— Знаю! — упрямо кивнул Ключарев. — Приедем послезавтра, может быть, нам с тобой самим придется

за недра браться. Да нет, не придется! Неправда! Люди больше всего труд уважают, лишь бы их зацепить за

живое. А тогда не только до правления, до самого Совета Министров дойдут и не постесняются! — Федор

Адрианович вдруг осекся, почти непроизвольно болезненно сморщился, и Скуловец безошибочно угадал, что

он опять вспомнил Прику.

— Жебрак 1 был, сумой кормился, — не очень уверенно пояснил он, все-таки сомневаясь, этого ли ждал

от него сейчас Ключарев.

Но тот поднял внимательный взгляд, и Скуловец оживился.

— Безответный мужичонка: куда ни пошлют — слова не отговорит. Детей шестеро, а хаты нет. Пришла

Советская власть — дали, да в войну сгорела, так и живет в землянке, никому не жалуется… Адрианыч! —

окликнул Скуловец немного погодя, смущенно кашлянув поначалу, но с каждым словом воодушевляясь все

больше и больше. — А если б Софронке Прике хату от колхоза поставить? Он ведь и жить начнет заново.

Думаешь, он мешком по голове стукнут? Так ты ему дай только на ноги стать, он, может, хозяином не хуже нас

окажется. А уж робить может, что конь!

Скуловец натянул вожжи, завертел кнутом над головой. Его обуревало горячее, бескорыстное чувство; но

Ключарев что-то слишком уж долго не отвечал ему ничего; он забеспокоился и, придержав лошадь, оглянулся

через плечо.