Год змея

Шык-бет поддел ее подбородок пальцем.

— И куда же тебя, бельмяноглазую, — спросил насмешливо, — в невесты Сармату-змею? Неужели не нашли девки получше?

Он говорил складно, но чувствовалось: княжий язык ему не родной. Рацлава не знала, огорчаться ли ей тому, что она не видит Шык-бета: разбойничий атаман выглядел грозно. Рослый, крепкий, бородатый, с лохматыми черными косами, в которые вплетал толстые нити и вываренные косточки. Его серо-зеленые, будто топи, глаза щурились из-под кустистых бровей. Широкое запястье оплетали кожаные тесьмы, расшитые узорами маленького южного племени, — того, что почти подчистую выжег Сармат.

— Видать, не нашли. — Его рука провела по одной из ее косиц. Задержалась на плече, соскользнула на спину.

Рацлава не изменилась в лице, но ее пальцы в лоскутках вспорхнули к шее и сжали шнурок.

— Меня отправили к Сармату-змею не просто так, — сказала она негромко.

— Да ну? — усмехнулся Шык-бет, оттягивая рукав девушки и поглаживая большим пальцем линию правой ключицы, с каждым движением опускаясь ниже. — И что же ты умеешь?

Девушка покрывалась гусиной кожей, но когда разбойничий атаман задал ей вопрос, подняла лицо. Отблеск сальных свечей утонул в мареве ее бельм.

— Говорят, я славно играю на свирели. Хочешь послушать?

Загорелые пальцы Шык-бета мяли ее молочно-белое плечо, перебираясь к локтю.

— На свирели? — Он ухмыльнулся в бороду, но убрал руку и шумно опустился рядом. — Валяй.

Рацлава глубоко сидела на его ложе, и подол рубахи едва прикрывал ее округлые колени. Девушка хотела бы одернуть его, но понимала: это бессмысленно. Шык-бет все равно возьмет от нее все, что пожелает, но не раньше, чем Рацлава выткет свою историю. Может, самую последнюю — помнится, она обещала Совьон песню о ведьме и мече. Девушка обязана сыграть ее хотя бы сейчас.

Она вытягивала первый звук, когда Шык-бет достал нож из-за кушака. И принялся крутить его между пальцев — не то скучающе, не то угрожающе.

Разбойничий атаман состоял из крепких струн: такого человека не разжалобить, не очаровать. Рацлава бы еще могла оставить ему на поругание свое человеческое тело, запрятав душу под перья какой-нибудь птицы, — пока не стала. Она все равно почувствует боль и стыд, когда вернется. И поэтому песня, начатая Рацлавой, сидевшей на ложе разбойничьего атамана, была песней железа — девушка медленно отслаивала нити ножа Шык-бета.

В ее разгорающейся музыке были отголоски сотен битв. Их языки тонко шептали, переплетаясь друг с другом, будто гребни огня. И за пеленой страха Рацлава не чувствовала боли — пей, свирель, пей ее всю, на рассвете от Рацлавы и так ничего не останется.

В истории девушки была ведьма с шелковыми волосами и сильными руками: она пророчила страшный бой. И ее предсказаниям вторили лязг мечей, грохот кольчуг и топот стальных сапог.

Рацлава выдувала страшную сказку о междоусобной войне и кровной мести, о разбойничьем нападении и тайном заговоре. Шык-бет слушал, опустив голову, и нож плясал в его пальцах, словно юная невольница на пиру: быстро и невесомо. Музыка собиралась плотным облаком, и в ней смешивались запахи ночного леса и прошедшего дождя, лагеря, разбитого в чаще. Роились звуки: удары, воинственные кличи, грохот щитов… Чем больше Рацлава тянула нити из ножа Шык-бета, тем явственнее их различала. Где-то кипел бой. Неужели разбойничий атаман не слышал этого? Или песня Рацлавы оглушила его?

По девичьей руке пробежала густая капля крови — до самого локтя, но Рацлава не обратила внимания. Пей, свирель, пей, сколько потребуется. Ах, было в лесу становище, и бурлили под ним болота, и клубились вокруг него стоны людей и звон оружия…

— Довольно, — сказал Шык-бет. — Ты играешь слишком долго.

Чтобы Рацлава закончила, ему бы пришлось отрывать свирель от ее набухших губ. Девушка яростно рванула следующую нить железа, и нож Шык-бета дрогнул, оцарапав атаману ладонь.

Мужчина удивился. Сколько правил этим лезвием, сколько крутил рукоять, даже не глядя на умелые пальцы, — нож ни разу не ранил своего хозяина. Ах, разбойничий атаман, знаешь: полз как-то по перевалам один караван, и северные ведьмы предсказывали ему долгий и опасный путь. Кольчужное кружево, хитрые ловушки и пророчества горше диких ягод — где теперь воины каравана, Шык-бет? Их души — в клювах голубок, их тела — в пепле, и лишь их головы — на кольях.

Рацлава не могла спутать: рядом сражались люди. Она чувствовала их, думала о них, и… Пусть льется ее песня, бесконечная, долгая, как и эта ночь, проведенная в лагере на разбойничьих болотах.

— Я сказал: довольно, — рявкнул Шык-бет, вытирая ладонь о штанину. Атаман, упершись локтями в колени, наклонился и пристально взглянул на гладкое лезвие.

Верный нож взвился, и Шык-бет напоролся на него горлом.

Нити лопнули, и полотно раскрошилось, словно и не было никогда. Нож Шык-бета со звоном упал на пол. Разбойничий атаман забулькал, засипел — и, взметнувшись, завалился набок. Кровь его хлынула на ложе, на колени Рацлавы, на ее исподнюю рубаху.

Песня испуганно застыла. По комнате пролетел сквозняк и затушил почти все сальные свечи.

Рацлава отпустила свирель и поднесла окровавленные ладони к незрячим глазам. Она даже не успела осознать, что сумела сотворить ее музыка, — лицо девушки впервые исказил ужас. Зачем она сделала это? Ей все равно некуда бежать. Она слепа, и вокруг — болота. Как измучают ее разбойники за смерть своего атамана? Не так ли, что первоначальная доля покажется сладкой? Ведь звуки боя — это, конечно, буйства спешащей сюда ватаги.

Голова еще подергивающегося Шык-бет лежала у ее колен — наполовину атаман сполз наземь. Рацлава прижала ладони к щекам и потом, безвольно опустив, вскинула лицо к потолку. Она сидела так долго — тело успело затечь. И грохот и проклятия за дверями становились все различимее.

Значит, не быть Рацлаве женой Сармата-змея. И умирать ей гораздо раньше летнего солнцеворота — главное, чтобы об этом не узнал Ингар. Бедный Ингар, он не вынесет, если ему расскажут, что разбойники растащили его любимую сестру на кусочки.

…Дверь вынесли сильным плечом. Рацлава сидела, не шелохнувшись, пусто глядя наверх. Нельзя было понять, где ее кровь, а где — Шык-бета: в рдяных подтеках были ее руки и ложе атамана. Пятна расплывались на животе и на подоле, на груди, где свирель касалась одежды. На молочно-белых щеках остались багряные разводы, стекающие до шеи. Услышав шаги, Рацлава повернула к вошедшему лицо — мертвенно-спокойное, будто мраморное, и кровь на ее коже напоминала боевую раскраску.

Совьон, опуская обнаженный меч, переводила взгляд с распластанного Шык-бета на драконью невесту и от удивления не могла вымолвить ни слова.

ЗОВ КРОВИ VIII

Кригга медленно переступала босыми ногами по холодному камню. В ее косе терялись зерна винно-розового турмалина и гроздья слюды, прозрачной, будто слеза. Подол мягкого песочного платья, расшитого золотой нитью, клубился ниже лодыжек. Девушка, едва дыша, касалась пальцами шероховатых стен и боязливо шла вперед. Матерь-гора вывела Криггу в залу — исполинскую, напоминавшую чашу, выложенную базальтом с наполовину истертыми картинами древних сказаний. И над залой плескалось небо.