Года любви и дни печали

* * *

У меня от хамства нет защиты. И на этот раз Оно сильней. А душа немеет от обиды. Неуютно в этом мире ей.

* * *

Я заново жизнь проживу, Уйдя в твои юные годы. Забуду знакомые коды И старые письма порву. А память, как белый листок, — Где имя твое заструится. Исчезнут прекрасные лица. И станет началом итог.

* * *

Не уезжаю из России, Не покидаю отчий дом, Хотя чиновничье засилье Переношу уже с трудом. С трудом переношу их чванство, Необразованность и лень. Они себе сказали: «Властвуй!» И этим заняты весь день. А толку от потуг их мало. Но так сложилось на Руси, Что показуха нормой стала, Поскольку правда не в чести.

* * *

Белое безмолвие берез… В лес вхожу, Как в храм входили предки. Бью поклоны Каждой встречной ветке, Чтобы не вспугнуть их белых грез. А какая тишина в лесу! Синяя безоблачная грусть… Полным сердцем я ее несу. Я несу. И расплескать боюсь.

* * *

Ныне пишут все, Кому не лень. Те же, У кого большие бабки, Издают всю эту дребедень, Чтоб покрасоваться на прилавке. Потеснитесь, Лермонтов и Блок! Дайте порезвиться графоманам… Им ведь, графоманам, невдомек, Что народ не соблазнишь Обманом.

* * *

И гений трижды может быть Ничтожен: Когда он дружбу Выгодой итожит, Когда вослед своей любви Былой Он посмеется, Словно шутке злой. И в третий раз Всего ничтожней он, Когда забудет, Где он был рожден.

* * *

Обидно, что ко мне пришла Ты не вначале. Одна судьба у нас была. Одни печали. И как еще хватило сил Жить столько лет В разлуке. Я полстраны исколесил. А мне лишь Протянуть бы руки.

* * *

Три года мучений И счастья. Три года любви И разлук. Как хочется В дверь постучаться. Увидеть восторг И испуг.

* * *

Печально и трепетно письма твои Давно отпылали в камине. А в сердце моем Уголечек любви Еще освещал Твое имя.

* * *

Как на земле сейчас тревожно! И все страшней день ото дня. Не потому ль один и тот же Кошмар преследует меня. Как будто я смотрю в окошко, Где сажей в космосе пыля, Как испеченная картошка Несется бывшая земля.

* * *

Я к этой жизни непричастен. В ней правит бал одно жулье. Я к этой жизни непричастен. И совесть – алиби мое.

* * *

Глядит на мир, недобро усмехаясь, Накаченный бездельник и дебил. Сегодня он охотник, завтра – заяц… Не разберешься – кто кого убил. Откуда это племя появилось? И кем оно приходится стране, Что вся Россия им сдалась на милость, Хоть «милость» эта высока в цене.

* * *

Вернулся друг Из долгих необщений. Из суеты и мелочных обид. Вернулся в дружбу Одинокий гений. Боясь, наверно, Что уже забыт. А, может быть, душа затосковала По юности, Ушедшей навсегда. Все мимолетно – красота и слава. Но вечна жизнь, Покуда молода.

* * *

Лицо выдает человека. Все можно прочесть по нему. Вот ты, например, Добр и честен. Я верю лицу твоему. А друг твой, Хотя и коллега, Но очень завистлив и зол. Лицо выдает человека. Поэтому я и прочел.

* * *

Я стою у могилы Сергея Есенина. И ромашки печально кладу На плиту. Он любил их при жизни. И рвал их рассеянно. И воспел эту землю — В дождях И цвету.

* * *

В страшные годы Прошлой войны Школа была для нас Отчим домом. Вечно голодные пацаны, Жили мы горько Меж детством и долгом. И только, когда Победа пришла, Жизнь довоенная Снова вернулась. Но слишком взрослыми Нас нашла На войну запоздавшая юность.

* * *

Умер Друг… Но не обычной смертью. Я ее вовеки не приму. Потому что очень трудно Сердцу Быть могилой другу моему. Здесь его похоронила память. Средь обид, Неверности, И зла… Как дощечка с датами — Меж нами Горькая минута пролегла.

* * *

На фоне бедности российской Постыдна роскошь торгашей. Засилье «мерсов» и «поршей». Банкеты, бриллианты, виски… А где-то старики над миской Добреют от чужих борщей.

* * *

Московская элита Собой увлечена. И все в ней знаменито. И всем вершит она. В ней есть свои кумиры И гении свои… Роскошные квартиры. Престижные чаи.

* * *

Одни по воротам целят. Другие играют в пас. Неважно, как нас оценят. Важней — Чем вспомянут нас.

* * *

Страна поменяла систему. Система сменила господ. И только при всех своих бедах Остался российский народ.

* * *

Чтоб не было богатых никогда Мы свергли их Под гром оркестров медных. Кого свергать, чтобы не стало бедных? Пока нас всех не свергнула нужда…

* * *

Коллега болен самомнением Он хроник… Трудно излечим. Когда располагает временем, Своим, чужим, — Не важно чьим, — Он говорит, а мы молчим. А если что-то вдруг напишет, В восторге он от писанин… Глядит на рукопись, Не дышит: «Ай, Тушкин, ай, да сукин сын!»