Голимые рассказы

– А может, там… ну, куда ты едешь… они нужней тебе будут? – осторожно осведомился Корзинкин.

Слово «Израиль» он старался не произносить, а если произносил, то с запинкой и при этом страшно краснел. Он немного злился на эту страну из-за того, что она отнимала у него лучшего друга, но в то же время понимал: ничего не поделаешь, и каждый должен жить там, где ему лучше, а свобода передвижения должна быть ограничена только в тюремной камере. К тому же, Давид давно мечтал об Израиле, а мечты на то и мечты, чтобы когда-то сбывались.

– Деньги я всегда и везде заработать сумею! Руки-то – вот они! – хвастливо заявлял Давид. – Хоть в Израиле, хоть на северном полюсе! А с лучшим другом попрощаться, как следует, – разве на это каких-то денег жалко?! Так что едем – оттянемся последний раз!

Сутки в поезде до столицы пролетели незаметно, лишь на столике в их купе с завидным постоянством обновлялись выпивка и закуска, а за столиком – собутыльники, и на всё это толстая проводница в старушечьем оренбургском платке сперва недобро косилась и материлась сквозь зубы, но потом махнула рукой и присоединилась к буйному веселью, предоставив почётное право открывать и закрывать двери на остановках самим пассажирам.

В самом конце поездки Корзинкина и Давида сморил сон, но зловредная проводница не дала выспаться и вытолкала друзей из тёплого и обжитого вагонного чрева на перрон под моросящий дождь, дверь замкнула на ключ и отправилась отсыпаться, не реагируя ни на жалобные уговоры, ни на стук в окно, ни даже на заманчивые предложения продолжить разгульное пиршество.

– Да и хрен с ней! – махнул рукой Давид и подхватил сумку. – Что мы, пропадём без неё? Вперёд, нам везде рады!

– А на самолёт не опоздаешь? – заосторожничал Корзинкин, зевая.

– До самолёта ещё полдня. Уйма времени. Продолжаем веселиться. – И повторил свою мантру: – Когда ещё свидеться придётся?

Но идти в какой-нибудь ресторан или выпивать в ближайшем скверике не хотелось. А хотелось только добраться до какой-нибудь постели, растянуться и вырубиться на несколько часов до отлёта.

– Слушай, – неожиданно вспомнил Давид, – у меня в столице есть соратники по сионистской деятельности. Отличные ребята, к ним и пойдём. Не болтаться же нам на улице!

– Как-то неудобно, – замялся Корзинкин. – Вы там все свои – евреи, а что мне, русскому, среди вас делать?

– Ничего страшного! – рассмеялся Давид. – Академик Сахаров тоже был русским, а похлеще любого еврея! Тем более сионистская деятельность становится в последнее время всё более и более интернациональной – этакий Четвёртый интернационал!

– Сионистская деятельность? – подозрительно переспросил Корзинкин. – Ты-то какое отношение к ней имеешь? Ничего подобного за тобой раньше не замечал.

– Как – какое?! Я всегда был сионистом – сперва в душе, а потом и снаружи. И, между прочим, довольно активным. Другое дело, что не особо это афишировал… Впрочем, это сейчас не важно: в Израиле заниматься сионистской деятельностью – дело неприбыльное. Там вкалывать надо, шекели зарабатывать, а не заниматься говорильней…

– Так и быть, пошли к сионистам, – сразу успокоился Корзинкин. – Надеюсь, у них найдётся какая-нибудь раскладушка, чтобы пару часов перекимарить.

– О, с этими ребятами не соскучишься! – разглагольствовал по дороге Давид. – Пару часов с ними пообщаешься, а впечатлений на всю оставшуюся жизнь.

Столичные сионисты, с которыми был знаком Давид, и в самом деле оказались ребятами активными и лёгкими на подъём. Как исконные столичные жители, абсолютно уверенные, что живут в центре земного шара, а все остальные города и страны – глухая провинция, уезжать отсюда они никуда не собирались, хотя почти каждому из них довелось побывать на казённый кошт на Земле обетованной. И это было для них в порядке вещей. Давид не обманывал Корзинкина, когда говорил, что существовать на дивиденды от сионистской деятельности в Израиле невозможно, зато за его пределами это вполне приличный способ заработка. Тем друзья Давида и кормились, организовав нечто вроде полузакрытого элитного салона для избранных, куда посторонние, конечно, допускались, но им сразу давали понять, что хлебные места давно заняты, и потесниться у кормушки никто не собирается. К таким, как Давид, они относились приветливо и благожелательно, ибо именно провинциалы были веским аргументом для выколачивания из довольно прижимистых заграничных спонсоров всевозможных дотаций. Благо, провинциальные сионисты на многое не претендовали, а Давид и вовсе уезжал на родину предков.

– Вы-то, хаверим, как раз сегодня нам и понадобитесь! – вместо приветствия закричал им главный сионист по имени Лёня – довольно колоритная личность в крохотной вязаной кипе, утонувшей в бурной рыжей шевелюре а-ля Джимми Хендрикс.

– На самолёт не опоздаю? – без особого энтузиазма поинтересовался Давид.

– Я тебя лично на своей машине доставлю в Шереметьево, – успокоил его предводитель и многозначительно прибавил, – если, конечно, в полицию не загремим…

– В полицию?! – побледнел Давид.

– Для тебя такое попадание будет просто подарком! – успокоил его Лёня. – Максимум через пятнадцать суток всё равно улетишь в Эрец Исраэль, но уже как герой. Сможешь всем там твердить, что ты «узник Сиона»!

– Не-е, братцы, я на такое не согласен! – неожиданно заволновался Корзинкин. – Вы хоть «узниками Сиона» станете, деньги какие-то с этого получите, и вообще почти уже иностранцы здесь, а я? Мне-то тут жить…

– О чём разговор?! – искренне удивился Лёня. – В наших рядах много русских – не квасных, а настоящих патриотов и правозащитников. У тебя тоже есть шанс влиться в их стройные ряды!

Корзинкину польстило, что его ставят в один ряд с правозащитниками, о которых ходило много слухов, но никто в точности не знал, что же такого замечательного они сделали, и он сразу же успокоился. Даже как-то позабылось о том, что они с Давидом намеревались немного отдохнуть после бессонной ночи.

– Итак, ближе к делу, – распорядился Лёня, – разбираем плакаты и поехали.

Корзинкину достался лист ватмана, приколотый на фанеру с длинной деревянной ручкой, напоминающую лопату для расчистки снега. На ватмане фломастером были намалёваны большие неровные буквы на иврите.

– Переведи, что написано, – подёргал он за рукав предводителя, – а то я не понесу!

– Тут написано «Свободу курдским повстанцам!»

– Кто это такие? И какое они отношение имеют к вашей сионистской деятельности?

– Верно, никакое! Но мы идём митинговать к иранскому посольству, и нам нужно их укусить побольнее!

– А зачем их кусать?

Но Лёня уже отвернулся к другим участникам будущего митинга, считая своё объяснение исчерпывающим. Тем не менее, Корзинкину почему кусать никого не хотелось, и после ночного веселья он был настроен весьма благодушно. Если говорить честно, то он был безразличен не только к иракцам и курдам, но и вообще ко всем народам Ближнего, а заодно и Дальнего востока. Его больше волновали проблемы местного значения, и даже не всей своей громадной родины, а именно города, откуда они приехали. Однако признаваться в этом показалось ему почему-то стыдным, и он решил не вдаваться в подробности, а тихо и спокойно отсидеться в уголке.

Давиду достался большой самодельный плакат, на котором был намалёван бородатый араб в чалме, сидящий верхом на баране и размахивающий пучком ракет, зажатых в волосатом кулаке. На баране было написано по-русски «исламский мир», а на арабе непонятное слово «Аятолла». Чувствовалось, что автор плаката уроков живописи не брал, но компенсировал отсутствие таланта обилием совершенно ненужных деталей и подробностей.

Кроме Лёни, Давида и Корзинкина принимать участие в намеченной акции намеревалось ещё три человека – по виду студенты, худосочные и угловатые, но с горящими глазами потенциальных революционеров, не боящихся ничего, кроме щекотки и несданного зачёта по сопромату.