Голод

– Вся бригада сделала перерыв на обед, но двое продолжали рубить, хотя уже просигналил свисток. Хенри и еще этот, новичок. Фошлунд, кажется. Папаша пошел наискосок со своим обедом к тому месту, где мы сидели.

Дыхание Бриккен. Даг посмотрел на нее.

– Сосна на него так и рухнула.

В ушах у меня звенело.

Когда Даг припарковал машину, я продолжала стоять на месте, не желая узнать правду. Он обнял Бриккен за плечи и повел к входу в больницу, но я застряла. Дрожала, хватала ртом воздух. Мотала головой. Сперва осторожно, потом более решительно. Вскоре голова тряслась сама, все быстрее и быстрее.

Только не смерть. Этого просто не может случиться.

– Нет.

Я произнесла это вслух так громко, что Даг обернулся.

Руар выживет.

Я так решила.

И поспешила вслед за ними.

Едва переступив порог, Бриккен замерла на месте. Ведь она не знала. Ее ноги словно пришиты к земле, я услышала, как она бормочет какое-то заклинание. Она расправила платье – провела ладонями по ткани под грудью и вниз до самых бедер. Повторила движение несколько раз, словно ритуал. Грудная клетка напряглась, словно пытаясь вырваться из ткани. Даг поковырял прыщи на лице, положил руку ей на плечо, но она не заметила. Лишь снова и снова расправляла платье. Крепко взяв ее за плечи, он развернул ее к себе, взглянул ей в глаза.

– Мамаша. Сейчас не до того. Постарайся взять себя в руки.

Стало быть, теперь настало время показать свою решительность.

Он все еще держал ее за плечи, когда их спины двинулись впереди меня вглубь больницы. Никто из них не смотрел на меня. Вокруг раздавались быстрые шаги. Слова и фразы долетали до меня, как смутное бормотание. Даг тянул себя за рукав джемпера. Заикался. Какая-то женщина улыбнулась заученной улыбкой и указала на скамейку, потом отвернулась и поспешила дальше. Наверное, скоро появится кто-то, кто заберет нас. Посидите пока. Рукой она указала на дверь. Мы уселись рядом со стойкой информации, на краешке стула.

Сидели в ряд и ждали, глядя прямо перед собой на дверь, из которой кто-то должен появиться. Какое отделение? Разница колоссальная: черепно-мозговая травма, кровоизлияние во всех желудочках сердца или сломанный палец. Нащупав руку Дага, я спрятала в нее свою ладонь. Рука у него была горячая и сухая. Он не оттолкнул меня. Ни один из нас не выпускал из виду дверь. Мы гипнотизировали ее глазами. Тоже как ритуал.

Дверь распахнулась. Женщина с внимательным лицом указала нам в помещение, пожала нам руки прохладной сухой рукой и поспешила впереди нас дальше. На белом воротнике ее халата виднелась капелька крови. Коса била ее по спине. Вслед за ней мы пошли по коридорам к постели Руара. Запах болезни, пластикового коврика и химикатов. Воздух ослепительно белый с запахом эфира. Я едва тащила ноги. Кровь на ее воротнике. Руар умер. Только что жил. А теперь его нет. Новый коридор. Старик со скрюченной спиной сжимал в руках женскую кофточку, кожа натянулась на костяшках пальцев, под ней проступали сосуды. Глаза лишены выражения – вероятно, устремлены в прошлое. Встретившись с ним взглядом, я задумалась, кто была хозяйка этой кофты и что с ней случилось. Я буду выходить отсюда с таким же лицом? Кто-нибудь стал бы оплакивать меня, будь я на месте этой женщины с кофтой?

Врач с капелькой крови на воротнике остановилась. На кушетке, окруженной светлыми занавесками, лежало тело, принадлежавшее Руару. Под одеялом угадывались очертания его ног. Под потолком мигали лампы дневного света, рядом пищали и позвякивали какие-то приборы и аппараты.

– Алкоголя и химических субстанций не обнаружено, – сказал один врач другому, когда они остановились у постели Руара.

Я подняла на них глаза. Один из них улыбнулся и кивнул, но я не улыбнулась в ответ.

– Да-да, – проговорил он. – Некоторые прямо с утра пьют кофе с водочкой или глотают таблетки. Обычно мы на всякий случай берем анализ крови. Если в деле замешаны алкоголь, лекарства или яды, мы хотели бы это знать – и работодатель тоже. Тут лучше все точно выяснить.

– Вашему мужу невероятно повезло, – сказал второй врач.

Ему я улыбнулась. Но тут их халаты полетели по коридорам дальше.

Я зашла за занавеску. Волосы Руара, лицо и куча одежды возле кровати были перепачканы смолой и засыпаны щепками. Смола прилипла к моим пальцам, когда я тронула его скомканную рубашку. Навоз леса. Деревья, тяжелые, как маятники. Мне хотелось пить. Но вот – его грудь приподнялась и опустилась. Он не умер! Когда-то настанет наш последний совместный день, но это будет не сегодня. Стоя у его кровати, я разглядывала траурные полоски под ногтями. Теперь смола казалась мне янтарем. Наше «мы» пока существует.

Лицо у него выглядело так, будто на него напала россомаха, но рука почти такая, как утром. Он весь был покрыт кровью и смолой, вторая рука изуродована. Ноги сами понесли меня к нему.

– Извините.

Кто-то отодвинул меня в сторону, чтобы пройти мимо, поставил рядом с постелью Руара стул, звякнув металлическими ножками по полу, и посадил туда Брикккен.

– Спасибо.

Второго стула не принесли.

Она слабо улыбнулась уголками губ и морщинками у глаз, взяла его руку в свою. Он сжал ее руку, они устремили глаза друг на друга, не обращая внимания на нас, остальных. Бриккен наклонилась к нему.

– Хватит в нашей семье потерь, – шепнула она ему. – Мы свою цену заплатили.

По ее щекам потекли слезы облечения. На их головы падал дневной свет – казалось, в палате только она одна. Она и Руар. Язык у меня прилип к небу. Я пошатнулась, отступила назад, к занавеске, на которую нельзя опереться.

Всю дорогу до дома Бриккен сидела на переднем сидении. Только поднявшись в тот вечер к себе в кухню, я заметила, что все это время вертела в пальцах крошечный комочек смолы – как четки, как магический оберег. Меня стал трясти озноб, хотя в кухне было жарко. Чтобы хоть как-то согреться, я наклонилась лицом над кастрюлей с картошкой, стоявшей на плите. Мучительно одинокий, замерзший человечек на планете, летящей где-то далеко в космосе. В ожидании тепла волкодава у своих ног. Тут у меня хлынули слезы. Соленая вода в соленую воду, где варилась картошка. Я плакала, хотя глаза у меня были закрыты. Слезы текли и все не кончались.

Он оправился быстрее, чем я. Я едва спавлялась со своими делами – то срываясь, то поднимаясь. Отчасти сдалась, увидев их двоих у больничной койки, или же выжидала своего часа. Тогда случилось много всякого – именно в тот год доктор Турсен перестал принимать пациентов, хотя и до того его записи довольно долго делались дрожащей рукой. Остался только Кошак и его пыльное ковровое покрытие. Двойная безнадежность, половина рецептов и лекарств не давали успокоения. Но, когда много позже Бриккен согласилась пойти на летний праздник у старушки Ады в Рэвбакке, я сшила себе зеленое платье и повязку на волосы такого же цвета – стало быть, какая-то часть меня мечтала повеселиться. Бриккен собрала букет цветов для старушки и ушла вперед с Дагом и Бу, чтобы помочь поставить столы. Руар всегда избегал ходить к Нильссонам, хотя и говорит, что хорошо относится к Аде, так что он тянул время, возясь с граблями. Сама же я стояла перед зеркалом, вертя зеленой юбкой. Мне удалось завить волосы и надушить запястья духами. Духи застоялись, от них щекотало в носу, и, едва заперев за собой дверь, я чихнула. Сразу почувствовала, как намокли трусики – не то, чтобы сильно, но достаточно: все было испорчено. Страх и капля мочи потекли по ноге, как много лет назад, когда отец повел меня в типографию. Горячее и постыдное, до самой лодыжки. Глаза защипало. Какая я омерзительная.

И тут появился Руар. Положив ладонь мне на руку, он спросил, что со мной.

– Все пропало! – выпалила я и оттолкнула его руку – не так решительно, как если бы действительно хотела, чтобы меня оставили в покое. – Праздника не будет, тебе придется пойти без меня. Я случайно чихнула, и теперь от меня будет пахнуть, как от старого старика, а если я чихну еще раз, когда мы придем туда, все заметят и будут смеяться надо мной.

Руар заметил каплю и тоненькую полоску от подола платья вниз по ноге. Открыв дверь в дом, он решительно провел меня в прихожую.

– Подожди здесь, Кора, – сказал он и ушел ко мне на второй этаж. Через несколько минут он вернулся с парой чистых трусов и носком. Прицепив носок к трусикам английской булавкой, он протянул все это мне как драгоценное украшение. Мои описанные трусы он бросил в угол в прихожей. Потом их возьмет на себя Бриккен. Когда наши глаза встретились, у меня засосало под ложечкой. Потом он взял у меня из рук ключи от дома и запер дверь, словно мы вышли из нашего общего дома.

В ту минуту я приняла решение.