Голод

Все прояснилось.

Когда вокруг находились другие, я сливалась с окружением и переставляла ноги, как обычно, почти не задумываясь. Тем не менее, я постоянно находилась на грани.

Как в тот день у мойки. Я не слышала, как Даг вошел в кухню, его руки обхватили мою талию, прежде чем я успела обернуться и отреагировать. От него пахло смолой и лесом – почти как от Руара, он прижал мою спину к своему животу, обнял меня до того, как я успела отодвинуться, создать между нами пространство. Я сделала шаг назад.

Он почесал у себя в голове.

– Я что-то сделал не так?

Я стояла неподвижно. Потом покачала головой.

– Не-а.

Руки Дага согревали мой живот еще несколько секунд. Потом я услышала, как он выдохнул, до меня донесся звук его шагов, когда он вышел из кухни. В саду Руар подвязывал яблоню, принес шест и инструменты. Мощные шаги. Как в кино. Но по-настоящему. На безопасном расстоянии. Когда он ушел заниматься другими делами, я осталась стоять, глядя на лес. Пожалуй, он уже почти старый. Ему за шестьдесят, почти семьдесят, точно я не знала. Но какое это имело значение? Мы могли бы жить сто лет назад, уже лежать в земле, как мой отец. Но вместо этого мы живем, как два прожектора, направленные прямо друг на друга.

Когда он вернулся в дом, я спустилась к нему и положила голову ему на плечо. Обернувшись ко мне, он медленно кивнул. От него исходило тепло. Кожа у меня обвисла, словно стала мне велика, но его это не смущало. От ветра потрескивали стены. Несколько минут спустя у меня в низу живота стучало, как будто там завелось еще одно сердце. Я залезла на кухонную столешницу и раздвинула ноги, а он крепко ухватил их руками. Казалось, сердце сейчас остановится. Но оно билось сильнее, чем когда бы то ни было. Кожа моя звенела. Мы повалились на кухонный пол, как единое тело, и я увидела потолок сквозь его волосы. Потом он рассмеялся, уткнувшись мне в шею. Счастливый смех, похожий на журчание ручейка – его я точно слышала в реальности. Когда он поднялся, чтобы собрать свою одежду, разбросанную по всей кухне, я чуть было снова не потянула его на пол. Но в те времена я редко следовала своим порывам.

На следующий день я снова надушилась духами. Пол и столешница в кухне пахли чистящим средством. Я попшикала духами себе в волосы и пощипала себя за щеки, потом села на свой коричневый диван, плотно сдвинув колени, и стала ждать. Руар вошел в комнату, сделал несколько неуверенных шагов, но потом уткнулся лицом мне в живот и крепко обнял меня за талию. Сердце стучало во всем теле, кровь стремительно неслась по жилам. Любовь прозрачна. Ветер ее хорошо знает. Я заснула, вспотевшая и изнуренная, окруженная теплом.

Это был вечер того дня, когда я впервые в жизни взяла то, что хотела. Тетка с отвислым животом. Мы собирали грибы. Осенняя непогода дула на нас ветром, осыпала листьями, поливала дождем, когда мы закрыли за собой дверь. Наконец-то в тишине. Поднявшись к себе, я сменила мокрую одежду на одеяло. По комнате пробежал сквозняк, когда в комнату вошел Руар. Я скорее ощущала, чем видела, как он отложил свою одежду на синий деревянный стул в углу и улегся в постель под моим зеленым шелковым одеялом. После осеннего дождя он еще не согрелся, но я ощущала под кожей его тепло.

В темноте я осмелела.

– То, что ты делал раньше, – прошептала я. – Сделай так еще.

Мы оба кончили настолько мощно – мне казалось, что сквозь меня промчался товарный поезд.

Мы лежали неподвижно, когда услышали, как в двери на нижнем этаже повернулся ключ, дверь открылась и закрылась – Бриккен вернулась от соседки. Наверное, скоро она поднимется сюда. Руар поцеловал меня в лоб и испарился.

Надеюсь, что все так и было. Думаю, да, потому что после этого дня он стал смотреть на меня как-то по-особенному.

Унни Таскать-не перетаскать

Биение крыльев бабочки больше не возвращалось, зато вернулась я. Я, поблекшая, с размытыми очертаниями, с пожелтевшей кожей и молочно-серыми глазами: однажды вечером, за несколько недель до твоего одиннадцатилетия, ко мне вернулись жизненные соки.

Все начиналось очень плохо. Мы приволокли из леса падаль. Две белки, но к тому же мы по очереди волокли по земле косулю, запретный груз, масса еды – тяжелое тело оставляло позади нас след. В воздухе вилась мошкара, облепляла голову. Они залетали в рот и в глаза, от их укусов жгло кожу.

– Ах, наконец-то свет! – проговорила я, когда мы вышли из леса.

Тяжело дыша, ты согласился со мной.

– И как хорошо, что здесь они не кусаются, и кусты не путаются под ногами, – сказал ты. – Совсем немного осталось.

Мы прошли последние несколько шагов по летнему лугу. Ты оглянулся через плечо, на следы, которые туша косули оставила по пути к нашему дому.

– Мама, подожди. Я только подниму траву и цветы.

Ты склонил свое тощее тельце над травинками, очень стараясь, но следы от того, что по земле протащили что-то тяжелое, все равно остались. Полегшая трава после грузного тела, лишенного надежды.

– Ну вот, – сказал ты, вернувшись. – Через час-другой следов не останется.

– Мы освежуем и разрежем ее немедленно, – решила я. – Нельзя рисковать и подвешивать тушу.

Пока я разбирала мозговые косточки, чтобы сварить бульон, ты за кухонным столом разрезал куски на засолку.

Звук шагов раздался еще до того, как мы увидели его, идущего по тропе из Рэвбакки. Предательский хруст по земле, дыхание через нос и через рот одновременно. Одним движением мы сбросили мясо и кости в сундук для белья, сколько поместилось, остальное ты засунул в кладовку, а я отчаянно оттирала пятна, пока ты задвинул все ножи и резальные доски под кухонный диван, чтобы они не бросались в глаза. От человека за дверью пока виднелся лишь контуры, но я как никто знала, какие у него грубые руки и мокрые губы. Это он кусал, рвал, кидал меня туда, где меня ждали спорынья, холодный пот и спазмы в животе. Это он отнял у меня Малышку, затушил искорку радости в твоих глазах. Теперь он появился вновь, словно я – помытое яблоко в чаше, влажное и готовое к употреблению для всякого, кто захочет. Мне хотелось забиться под стол и заскулить, как старая собака, но я осталась стоять посреди комнаты, поджав губы. Взглядом я сказала тебе, чтобы ты бежал. Ты остался стоять на месте.

На южном подоконнике мы выложили несколько помидоров, чтобы они вызрели вдали от птиц. Наши единственные. Хозяин помял их. Взял один и засунул в рот. Потом потянулся за вторым.

– Это мамины помидоры.

Голос твой звучал испуганно, но ясно и решительно. Хозяин не ответил, даже не взглянул на тебя, взял наши оставшиеся помидоры и взглянул в окно на покосившиеся стебли на лугу. Слюна стекла по его нижней губе и повисла, словно капля не решалась оторваться. Такие капли он впрыскивал в меня, раз за разом, чтобы я почувствовала его маленькие кулачки, размахивающие внутри меня, под видом бабочек. Дышать я не могла, ребра сжали мои легкие, как в тиски. Мне хотелось драться – и одновременно меня тянуло сесть в углу, за кухонным столом, где всегда собирается пыль, и остаться сидеть навсегда, покрываясь все более толстым слоем паутины и грязи, а мои руки лежали бы на коленях, как дохлые пауки. Но ты, дитя мое? Кто защитит тебя? Я была готова стоять прямо или сжаться, убить или бежать. Сердце стучало внутри. Мы можем убежать совсем, но это наш дом и наша кухня.

Никогда не привыкай к безобразному.

Я стояла неподвижно. Молча стояла на сосновых досках пола и видела, как подол моего платья отбрасывает тень на полу. Ты стоял чуть в стороне от меня, Руар, не сводя с меня глаз. Мы оба ждали, как я себя поведу.

Кем я хочу быть?

– Я больше не хочу.

Эти слова произнесла я сама.

– Десять лет мы должны были расплачиваться с тобой, я и Армуд, такой у нас был уговор. Теперь это время давно прошло, и мы свободны от нашего долга.