Голому рубашка. Истории о кино и для кино

Вот так и у нас с Олей. К ней в ресторане все время подходили и наши, и американцы, дарили цветы, говорили комплименты, а некоторые даже дарили кольца с камнями, цепочки золотые… Я говорил Оле:

— Мне кажется, тебе не стоит принимать такие подарки, их ведь просто так не дарят. Зачем тебе это? Хочешь что-нибудь, скажи, я тебе куплю.

А она смеялась:

— Ну, хотят люди дарить — зачем мне их обижать? Им ведь приятно…

Ну что ей скажешь! Я не настаивал, потому что считал, что это, в общем, ее дело. Но меня задевали и мучили взгляды, какими смотрели на нее почти все мужчины. Казалось, дай волю этим хищникам, и они набросились бы и растерзали Олю.

А потом появился у нас в ресторане один испанец, я сразу, как его увидел, почувствовал что-то недоброе. Настырный такой, вперился в Олю цепким взглядом и так первые несколько вечеров сидел, слушал ее пение и попивал пиво. Потом подошел к ней в перерыв, я вышел в это время в туалет, — прихожу, вижу — они разговаривают. Поза у него понтярская — одной рукой держится за колонну и раскачивается, как будто мышцы спины качает, и так говорит с женщиной. Мне это очень не понравилось тогда, прямо кровь в голову ударила. Но я только крикнул: «Оля!» — и пошел на сцену. Включил синтезатор, сделал проигрыш, и Оля пришла и встала рядом со мной. А этот «салса» остался стоять у колонны, но раскачиваться перестал.

— Кто это такой? — как бы между прочим спросил я у Оли в перерыве между песнями.

— Кто? — спросила она.

— Ну тот, с кем ты стояла сейчас.

— А, это испанец, сидит здесь часто. Интересовался, почему я не пою испанские песни.

После этого он частенько подходил к Оле, заказывал песню или просто задавал ей какие-то вопросы. А стоило мне куда-нибудь выйти, он тут же оказывался рядом с Олей. Так что с этого испанца и начались у нас сложности.

Раньше мы вместе ездили по магазинам — за продуктами, за одеждой. Машину она водить не умела, так что даже за хлебом ездил или я, или мы вместе. А тут вдруг она как-то говорит:

— Я схожу в универсам. У нас кончились масло и овощи.

— Что, пешком? — удивился я.

— Да, хочу начать ходить, а то я начала толстеть — целый день ведь сижу дома. Туда-обратно, вот и полторы мили сделаю.

Что я мог сказать? Не ходи! Я же не тиран восточный…

Она ушла и вернулась через два часа. Продукты купила, но еще и платье дорогое, явно из бутика.

— Забежала в «Мейсис», там большой сейл, вот купила, ты не поверишь, 70 процентов скидка на клирансе, да еще одна женщина мне купон дала…

Я не подал виду, но у меня тревожный звоночек прозвенел тогда. Не бывает на такие платья сейлов, клирансов да еще с купонами. Но, возражал я себе, она могла купить платье на свои деньги, это ее право, она ведь зарабатывает сейчас неплохо, так чего я буду лезть в ее дела, задавать ненужные вопросы, выяснять…Так я себя убедил тогда. Но мысль, что, возможно, она виделась с этим испанцем в это время, все же оставалась в моем мозгу, загнанная куда-то на самое дно сознания.

А потом она уже уходила на эти эксесайсы без всяких предлогов, сказала, что нашла отличное место для джогинга, весь Майами там бегает, — дорожка вокруг гольфового поля в Авентуре. Уходила в шортах, кроссовках и в маечке, иногда в короткой юбочке, и, что меня настораживало, — всегда перед выходом красилась. Но опять же, возражал я себе, — многие женщины не могут выйти из дома без макияжа. Это известно. Предложить ей совместно прогуливаться вокруг гольфового поля я не мог — она знала, что у меня артрит и я долго ходить не могу. Проследить за ней на автомашине — проехать вдоль дорожки вокруг гольфового поля, я мог, но не хотел. Что-то, кроме того, что это в общем-то гнусное занятие — следить за любимой женщиной, удерживало меня. Теперь-то я знаю, что: я боялся вдруг не обнаружить ее там. Ведь могло быть и так, говорил я себе, что она мне сказала неправду, ее там нет, я это узнаю, убежусь в этом. Ну и что? Дальше следовало выяснение отношений с возможным и явно неприятным для меня исходом — она уходит от меня. Этого я и представить себе не мог.

Если отвлечься от этих ее, в общем-то, недолгих отсутствий — два часа, плюс-минус, то все остальное у нас было без изменений. Она была нежна со мной в постели, мы днем разучивали новые песни, репетировали наш репертуар, частенько обедали где-нибудь вне дома, я старался каждый раз поразить ее чем-нибудь, какой-нибудь новой кухней — никарагуанской, например, или японской…

А однажды вдруг в перерыве нашего выступления меня позвал к себе хозяин ресторана, предложил вместе с Олей выступить на корпоративном пати, которое должно было состояться в нашем ресторане днем в воскресенье. Я дал согласие и после этого вернулся в зал. Оли в зале не было. Это меня удивило, так как она всегда с интересом относилась к моим разговорам с хозяином ресторана, ждала меня и тут же просила рассказать, о чем был наш разговор. А сейчас вдруг ее не было. «Может, в туалете? — подумал я и на всякий случай заглянул в холл, на кухню — ее там не было. Потом, когда стало ясно, что она не в туалете, я спросил у дормена, где Оля, и он сказал, что она минут 15 назад вышла на улицу.

На улице никого не было, накрапывал легкий дождь, на паркинге возле ресторана стояло несколько машин. Я, ничего не подозревая, пошел вдоль стены ресторана, намереваясь заглянуть за угол, как вдруг у одной из машин открылась дверь, оттуда вышла Оля и побежала ко мне.

— Ты куда пропала? — спросил я и почувствовал такую слабость в ногах, какая бывает у меня, когда я представляю, что падаю с высоты. Это у меня с детства — боязнь высоты. А такой эффект впервые.

— Ой, ты знаешь, пришел Диего, он, оказывается, уезжал к себе в Венесуэлу и попросил меня выйти с ним на минутку. Он мне подарил вот это колье, — показала она коробочку. — Не сердись, я не могла его обидеть. Ну, а из-за дождя мне пришлось сесть к нему в машину.

Машина в это время проехала мимо нас, и я узнал за рулем того самого испанца. Сейчас он помахал Оле рукой и она ему ответила — тоже помахала рукой.

— Я ему сказала, что ты — мой дядя, — сказала Оля.

— Почему? — у меня опять чуть не подкосились ноги.

— Ну, чтоб не задавал ненужные вопросы, — сказала Оля.

— Какие, например?

— Ну, связанные с возрастом. Все ведь думают, что ты мой отец.

— Еще что ты про меня сказала? — спросил я.

— Что ты у меня очень строгий, — рассмеялась Оля и прижалась ко мне. — Не сердись, я люблю только тебя.

Ну какие у меня могли быть после этого еще вопросы?

А дня через два этот Диего появился в ресторане, в перерыве что-то сказал Оле, и после этого Оля вдруг мне говорит:

— Сережа, ты не будешь возражать, если Диего сегодня отвезет меня домой?

— Почему ты не хочешь поехать со мной? — спросил я, понимая, что процесс идет по нарастающей и я не знаю, как его можно остановить. И что самое страшное, это не в моих силах.

— Понимаешь, Диего говорит, дядя ведь может разок разрешить приличному парню отвезти тебя домой. Что в этом плохого? У него, говорит, есть очень хороший подарок для меня. Мне так интересно, что это. Ты ведь знаешь меня — я ничего не позволю ему, можешь быть уверен. Дядя, ну разреши, — прижалась она ко мне.

— Поезжай, если так хочется, — сказал я, чуть не выдавив через силу эти слова.

— Мне совсем этого не хочется, Сереженька, — зашептала она мне на ухо. — Ты ведь знаешь, что я люблю только тебя.

Я поехал домой один и места там себе не мог найти, считал минуты, а когда прошло полчаса, не выдержал, вышел на улицу.

Оля приехала через полтора часа. Машина остановилась метрах в пятидесяти от меня, она вышла, побежала ко мне, а Диего развернулся и уехал.

— Сереженька, прости, он предложил поехать в клуб, там сегодня пела Глория Фернандес, мне было интересно. Прости.

— Позвонила бы хоть, предупредила, — сказал я.

— Я не хотела просить у него телефон. А у меня ведь своего нет.

— Купим тебе телефон, — сказал я. — А где его подарок?

— Ты знаешь, он подарил мне деньги, — Оля достала из сумочки несколько смятых стодолларовых бумажек. — Сказал, чтобы я сама себе купила, что понравится…

После этого он еще несколько раз увозил ее после ресторана и привозил домой через полтора-два часа. А потом стал заезжать за Олей даже днем, увозил, как она говорила, прогуляться на яхте.