Голос дороги

Одно только не давалось Грэму: несмотря на возросшую близость, он не мог назвать князя отцом. Но и говорить ему «сударь» или "ваша светлость" тоже стало неловко, и Грэм старался избегать такого рода обращений.

Так и прошла зима — в уроках, занятиях с оружием, вечерних беседах с князем, посиделках с Гатой на кухне, в стычках с Нинелью и пикировках с княгиней. Ненависть между Грэмом и старшей княжной становилась все более явной, и наконец он начал прятаться от нее, чтобы не оказаться наедине. Надменность Нинели бесила его невероятно, и он боялся однажды потерять над собой контроль и сорваться.

Весной князь переписал завещание в пользу сына, и всякая надежда на примирение со старшей сестрой окончательно исчезла.

Грэм должен был унаследовать за отцом титул, земли и состояние, за исключением той части, что была назначена в приданое княжнам. Однако сумма приданого, хотя и весьма значительная, терялась на фоне неимоверных размеров основной доли наследства. Отдельно был прописан пункт о втором, малом поместье, которое переходило во владения Грэма уже по достижении им шестнадцатилетия. Тем самым князь надеялся оградить сына от дальнейших нападок со стороны княгини и Нинели; однако он просчитался. Поместье это, как после узнал Грэм, раньше было назначено в приданое для Нинели. Вместо него князь назначил дочери большую сумму в золоте, но родных это отнюдь не смягчило.

Грэм находил, что князь обошелся с дочерьми нечестно. Гата, правда, выглядела не слишком огорченной, но впоследствии, полагал Грэм, когда дело дойдет до свадьбы, она может сильно пожалеть, что не принесла мужу приданого побогаче. Но сделать уже ничего было нельзя.

На несколько дней Грэм заперся в комнате и попытался осознать себя наследником огромного состояния. Было ему очень нехорошо. Из самовольного заточения его почти силой вытащил князь — затем только, чтобы сообщить, что пришла пора княжичу выезжать в свет.

К этому времени Грэм из уличного сорванца превратился в воспитанного, изящного и со вкусом одетого юношу с холодноватым спокойным взглядом. В его образовании зияли еще огромные пробелы, но он научился их скрывать. Оказалось, это не так уж трудно, главное, как он уяснил для себя, поменьше разговаривать. Из-за молчаливости и холодного взгляда он мог показаться высокомерным и надменным, на самом же деле он просто страшно смущался и изо всех сил пытался этого не показать.

Когда он впервые попал в многочисленное общество высокородных нобилей, приятелей и друзей отца, то ощутил себя главным блюдом на княжеском столе. На него смотрели как на диковинку, только что не подходили поближе, чтобы пощупать. По отношению к нему вельможи вели себя не очень-то воспитанно, они шептались за его спиной и почти тыкали в него пальцами. Его бесила такая бесцеремонность; когда какой-нибудь разряженный в пух и прах нобиль подходил к нему и заводил вежливую беседу, он едва удерживался от грубости, потому что буквально минуту назад этот же человек бессовестно глазел на него и шептался с какой-нибудь дамой. Впрочем, оскорблений и насмешек он в свой адрес не слышал. Его историю сочли скорее забавной, нежели неприличной, и все в один голос поздравляли князя с нежданным-негаданным появлением наследника.

Шло время. Грэму быстро надоели приемы, охоты и балы, но избежать участия во всех этих светских мероприятиях он не видел никакой возможности — положение обязывало. Гате тоже приходилось выезжать в свет, где она отчаянно скучала. Разве только на охоту она ездила с удовольствием. Грэм без особого удивления узнал, что в своем кругу она считается лучшей охотницей, причем не только среди женщин.

Утомившись светской жизнью, Грэм стал равнодушен и к тому, какое впечатление он производит в обществе. Он поставил себя так, что вскоре прослыл невыносимым гордецом, дерзким и острым на язык. Такая репутация, впрочем, вовсе не отпугивала от него барышень моложе пятнадцати лет, которые так и таяли при его появлении. Это, в свою очередь, поставило в интересное положение родителей этих барышень. С одной стороны, они считали юного княжича высокомерным выскочкой, с другой же, они не могли не принимать во внимание весьма внушительное количество нулей в сумме его предполагаемого наследства. Матримониальные планы, которые строились вокруг особы Грэма, очень его развлекали. Ложной скромностью он не страдал; знал, какое впечатление производит на молоденьких дурочек его необычная внешность, и с тем большим удовольствием доводил бедняжек до слез своими язвительными колкостями — ни одна из этих девушек его нисколько не привлекала. Князь, спохватившись, попытался было поставить его на место, но Грэм уже вошел во вкус. Он бросал вызов всему свету.

И все-таки в возрасте пятнадцати с половиной лет он вдруг осознал, что становится жуткой сволочью, и если так пойдет дальше, то он превратится в человека того типа, какой сам больше всего ненавидит. Пора было остановиться, иначе он перестал бы уважать себя. Взять себя в руки после года абсолютной свободы оказалось нелегко, и для начала он сам поместил себя под домашний арест и перестал ездить на приемы. Он засел в отцовской библиотеке, чем страшно удивил князя и учителя, знающих о его нелюбви к чтению. Но он сам счел, что книги — единственная альтернатива его теперешним занятиям и единственное, что сможет удержать его от окончательного превращения в великосветского хама. В библиотеке ведь не было людей, которым можно нагрубить, а были одни только молчаливые книги.

Полгода Грэм просидел в библиотеке безвылазно. Он глотал книги одну за другой, и думал, как жить дальше и как себя вести. Если он примет роль богатого наследника, общества нобилей не избежать, а там его снова понесет. Да и атмосфера в замке становилась вовсе уже невыносимой, даже княгиня начала открыто выказывать неприязнь. Грэм начинал попросту задыхаться в нарядных гостиных Ваандерхельма.

Последней каплей стало столкновение с Виктором, женихом Нинели. Этот надменный юноша терпеть не мог Грэма, прекрасно зная, что из-за этого выскочки из рук Нинели уплыла изрядная часть приданого; Грэм платил ему сторицей. Виктор при каждом удобном случае принимался задирать княжича; а тот, хотя и дал себе слово больше не хамить, просто не мог сдержаться и промолчать, хоть на куски его режь. Он еще мог бы снести оскорбления в свой адрес, но когда Виктор, глумясь, начинал поливать грязью его мать, он зверел. В два месяца юноши довели друг друга до такой степени раздражения, что в один прекрасный день сошлись на мечах прямо в большой зале замка. На шум прибежала Нинель; перепугавшись, она бросилась за отцом. Тот немедля пришел и только с трудом сумел разнять разъяренных юношей, успевших уже поранить друг друга. У Грэма на левой руке красовался глубокий кровоточащий порез, а Виктор был ранен в бедро. К счастью, легко.

Впервые за все время князь изругал Грэма, после чего перевязал рану и отправил сына в комнату, чтобы он хорошенько подумал над своим поведением. Грэм честно думал весь оставшийся день, потом всю ночь и весь следующий день, а на следующую ночь, решив, что хватит с него унижений, ушел в чем был, не думая о надвигающейся зиме. Из вещей он взял только оружие и несколько безделушек, подаренных отцом (расстаться с ними оказалось выше его сил). Прощаться он ни с кем не стал, даже с князем, хотя сердце мучительно сжималось. Ночью Грэм выбрался в окно своей комнаты, и к утру покинул владения князя. Измученный быстрой ходьбой, он свалился без сил на опушке осеннего леса, прямо на мерзлую траву, покрытую инеем. И долго лежал на спине, пытаясь отдышаться и глотая неудержимо текущие по лицу слезы, которые даже не старался утереть.

С этой ночи и началась вторая часть бездомной жизни Грэма.

Первым делом он постарался уйти подальше и поскорее от владений отца. И найти место, где он мог бы добывать себе пропитание, и где его не отыскали бы. Он, правда, не думал, что его станут искать всерьез, и полагал, что все обитателя замка после его ухода вздохнут с облегчением. Поразмыслив, он решил отправиться на юг, в Медею, где тогда еще не было войны. Граница Наи и Медеи проходила в какой-нибудь сотне миль южнее Ваандерхельма, однако следовало поторопиться: зима уже была на носу, и Грэму пришлось бы солоно, если бы она застала его в пути. Это он понимал.

Проплакав всю ночь и замерзнув до полусмерти, поутру Грэм направился на юг. Поначалу он еще таился и старался не показываться на глаза людям, но вскоре голод заставил забыть об осторожности. Октябрьский лес не так щедр, как августовский, но найти в нем пропитание можно; только вот Грэм не знал ничего о том, как выжить в условиях дикой природы. В грибах и ягодах он не разбирался, а охотиться не мог, потому что не взял с собой лук. Через два дня, наголодавшись, он рискнул приблизиться к глухому лесному хутору и пустил в дело свои прежние навыки, от которых его так долго и старательно отучал Брайан — говоря попросту, украл немного еды.

Через неделю, когда выпал первый снег, он был в Медее. Весь дворянский лоск с него уже слетел, и теперь это был просто осунувшийся, оголодавший бродячий мальчишка. Его одежда, впрочем, еще не успела износиться и могла выдать своего владельца, так же как и меч. Были при Грэме и кое-какие дорогие безделушки: перстень-печатка со знаком князей Соло (подарок отца на пятнадцатилетие), и тонкая золотая цепочка на шее. Эти вещи можно было задорого продать, но Грэм не решался. Во-первых, ему было жаль с ними расставаться, особенно с перстнем, а во-вторых, его могли обвинить в воровстве, ибо откуда еще у бродяжки могло оказаться золото?