Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
— Да не родич он мне… Пока что… Сын приятеля покойного — и только, — ответствовал городничий. — Про какого покойника?…
— Да про Ситнева, которого позавчера из реки выловили.
Полицмейстер скривил скулу, городничий вскинул бровь. С одной стороны юнец лезет туда, куда ему бы не стоило. С другой же — из всех четырех покойников этот казался наиболее безопасным.
— Осадили бы вы вашего… протеже… — попросил полицмейстер.
— Осажу. Непременно осажу, да только и ты, брат, шевелиться должен. За неделю — шесть покойников! Нечто это было видано? — возмутился Рязанин.
Вообще-то город
— Так извольте видеть! — оправдывался полицмейстер. — Штабс-ротмистр, два генерала — они ведь приезжие. Вся беда от понаехавших! Чумаки опять же неместные. Но я все же думаю, что живы они, только загуляли где-то. Да и Ситневым не так все ясно. Может, его вовсе не в нашем уезде прирезали.
— Может! Да только ты, брат, не предполагать должен, а расследовать!
— Мы расследуем! Само собой. Но работы нынче много. Обыватели жалуются. Говорят, мздоимство в городе свирепствует.
Городничий колкость понял правильно, а именно на свой счет. Но поскольку все тут были своими, ответил прямо:
— Я решительно не понимаю, в чем вред взяток. Чего дурного в том, что я помогу человеку пристроить товар, а он ответно отблагодарит хорошего человека — то есть меня. Ведь все твари земные гребут под себя, и только курица — от себя. С курицы-то взять — она птица, к тому же наиглупейшая. Но годится ли человеку уподобляться курице?
Все тут были не без греха. Даже лекарь, представитель благороднейшей профессии со времен Гиппократа, из всех лекарств верил лишь в кровопускания и несколько раз так увлекся, что пациенты умерли от потери крови.
— Так скажите, что с вашим племянником делать? — спросил полицмейстер.
— Да что с ним сделать? — пожал плечами городничий. — Пусть…
— А то, говорите, если вдруг что — так можно его и в тюрьму запереть.
— А за что его в тюрьму сажать, позвольте полюбопытствовать?
Вопрос нимало не смутил блюстителя городского спокойствия.
— А разве обязательно сажать именно за что-то?
— Ай на тебя! — отмахнулся городничий. — Нельзя же так. Он сын моего лучшего друга. Никшни, пока я тебе не иного не сказал. Не трогать… И, к слову, коль заговорили мы о застенках. Вот мы давеча с вами беседовали о том, что в тюрьме темно. Дескать, преступнику больше и не надо. А мы не только о наказании должны думать, а о душе наказанного. Ежели у него в камере будут, к примеру, герань или фиалки, то, заботясь о растении, может быть и сердце его наполнится состраданием…
— А ежели он за ней заботиться не станет? — возразил Гудович.
Лицо городничего словно налилось свинцом: посерело и отяжелело.
— Если не станет заботиться — значит, будем пороть!
Пили допьяна и допоздна. Графина, конечно же, не хватило. За сим три раза пришлось бегать за добавкой. Сперва послали как самого молодого — судью Гудовича, затем полицмейстера — как самого расторопного, после — доктора Эльмпта, как самого трезвого.
Как водиться, горланили песни так, что прохожие шарахались от управы. После, уже в сумерках, шатаясь, отправились по домам, хотя городничий
еще звал проинспектировать несколько питейных заведений, но веселье уж было на излете. За сим расстались.Вечерний воздух был свеж, но совсем не отрезвлял, и свое опьянение городничий донес почти без потерь. Его, как водиться, со спокойствием ждала жена. И хоть она не произнесла ни слова, городничий принялся оправдываться.
— Да я… С Гудовичем! А Его Высокоблагословение такую комичную историйку рассказал…
Хозяйка по-прежнему молчала. Смысла говорить не имелось: все было сказано ранее и многократно. К тому же в доме были посторонние. Кроме Николаши, который читал книжонку сидя в кресле, через распахнутую дверь, было видно и слышно как гоняют шары два Петра. Они ходили вокруг биллиардного стола, оценивая положение. Кии при этом они держали на манер винтовок.
— А… Аркаша-то умничает! — пожаловался городничий своей жене с укором. — Он теперь ищет убийцу Ситнева!
Николай улыбнулся и отложил книжку:
— Ситнева? А это кто такой?
Городничий кивнул:
— Да был тут у нас такой господинчик. Совершенно никчемный человечишко. Занимался изысканием золота в наших краях. Слыханное ли дело? Его кто-то прирезал, а теперь Аркаша ищет его погубителя. Вот я и пекся сегодня, что он дров не наломал.
Последние слова он выговаривал своей суженой Варваре Матвеевне. Той Аркаша нравился, и видела она в нем своего будущего зятя, и не без оснований. Даша и Аркадий симпатизировали друг другу.
— Господа! Господа! — позвал Ники своих друзей. — А идите сюда! Это может быть интересно!
Те отложили кии, и, остановившись в дверях, слушали речи городничего. Тот рассказывал сначала сбивчиво, заплетающимся языком. С его слов выходило, что деятельность Аркадия беспокоила полицмейстера, и если бы не усилия городничего да выпитое — быть Дашеньке без жениха, ибо полицмейстер сослал бы того в Сибирь.
Варвара Матвеевна кивала, но не верила ему ни на грош.
— В самом деле, любопытственно, — кивнул Ники, когда его отец закончил повествование. — Господа, у меня тут мыслишка проскользнула…
Тем временем на волноломе, который прикрывал от буйства водной стихии гавань, сидел Аркадий. В старые добрые времена, в особо оживленные дни, когда все причалы на Бирже были заняты, местные рыбаки швартовались прямо к волнолому, выгружая свой улов здесь. Но времена были отнюдь недобрые. Корабли, обычно плавающие вдоль побережья, сейчас предпочитали без нужды этого не делать. У страха глаза были велики: английские фрегаты видели за каждым дымком, за каждым облаком или туманом.
Но здесь по-прежнему пахло рыбой, прибой пытался забросить на волнолом кусок водоросли, а меж камней змей шипела пена. В небе о чем-то морском на своем птичьем языке ругались чайки.
Аркадию было не до них. Он был обижен на весь мир и уязвлен до глубины души. Как все же коварна женская красота. А как она держала свой дамский пистолет: ведь ясно было, что с оружием ей обращаться не внове.
Конечно же, она выбрала эту комнату как раз потому что там жил несчастный штабс-ротмистр. И ничего удивительного, что Аркадий не нашел записей: прежде Конкордия их изъяла, даже если они имелись.